Элизабет взглянула на это серьезное и умоляющее лицо и вдруг сказала себе, что оно останется в ее жизни навсегда. В глазах Патриса она увидела свое спасение. Но она не могла лгать ему. Рискуя испортить их совместное будущее, она повторила ему, что он ошибался на ее счет, что она недостойна его, что уже принадлежала мужчине. Патрис не хотел ее слушать: «Никогда мне не говори больше об этом, Элизабет. Я не хочу этого знать. Просто ответь мне: да или нет». Какой странный парень! Погруженный в свои мечты, неужели он не способен был ревновать? Их губы слились до того, как она дала ему ответ. Вечером они сообщили эту новость своим родителям, и радость Амелии, Пьера и мадам Монастье укрепила в Элизабет чувство, что ей выпала необычайная удача. Узнав об этом событии, малочисленные клиенты «Двух Серн» поздравили их вместе с сотрудниками гостиницы. А русского повара охватило особенное гастрономическое вдохновение, поэтому он отложил свой отъезд и организовал по поводу помолвки обед из борща, кулебяки и пожарских котлет.

После этого пиршества жизнь Элизабет поскакала галопом: Монастье готовились покинуть Межев к вернуться в Сен-Жермен, персонал разъезжался, Амелия, Пьер и Элизабет готовились к закрытию гостиницы. Как и в предыдущие годы, они должны были провести межсезонье в Париже. Дядюшка Дени зарезервировал для них два номера в маленькой гостинице на улице Лепик, прямо напротив своего кафе. На другой день после приезда Элизабет встретилась с Патрисом. А через месяц она стала его женой. Ей хотелось, чтобы свадьба была скромной, но Патрис настоял на том, чтобы она была в белом платье и пригласил много гостей. Она вновь переживала то чудное волнение, которое испытала при входе в церковь в Сен-Жермен-ан-Лей, идя под руку с отцом, где было много радостных лиц, музыки и цветов. Шелестело ее платье из белоснежного атласа. Все взгляды были устремлены на нее, идущую по красному ковру. Она была красива, ей тихо завидовали и бурно восхищались. Элизабет шла к алтарю с той же верой, что и в день первого причастия.

Газовая колонка зарычала, перекрыв органную музыку, звучавшую в памяти Элизабет, запахло газом. Вода из крана шла прерывисто. Элизабет улыбнулась, вспомнив, как она подходила к ризнице: члены семьи стояли у стены, а ей надо было пожать на ходу все эти руки большие и маленькие, сухие и влажные. Ее дедушка специально приехал из Шапель-о-Буа, чтобы присутствовать на этом торжестве. Среди этих людей с бледными лицами он выделялся своим медным загаром, своей белой шевелюрой и седыми усами, торчащими как у кота. На Амелии была незамысловатая шляпка с цветами, которая грациозно покачивалась, когда она поворачивала голову. Гладковыбритый Пьер стоял с видом победителя, подняв высоко подбородок над своим жестким пристегивающимся воротничком, Клементина, принарядившаяся в свой светло-голубой костюм, улыбалась накрашенными губами. Дени скучал, стоя в конце ряда.

После короткого свадебного путешествия в Динар молодые возвратились в Сен-Жермен, и Мази уступила им самую красивую комнату в доме. Конечно, Элизабет хотелось бы обставить ее по-своему, но так как у Патриса не было ни своих денег, ни положения, она понимала, что на этом этане им надо было довольствоваться жизнью с родственниками. Впрочем, все в этом доме были к ней очень предупредительны.

Газовая горелка готова была вот-вот взорваться, поэтому она завернула крап и пламя с гневным шипением угасло. Укротив таким образом огненную стихию, она сняла ночную рубашку и осталась обнаженной с обручальным кольцом на пальце. Это была уже не мадемуазель Элизабет Мазалег, а мадам Патрис Монастье, которая с удовольствием погрузилась в горячую воду. В воде ее груди слегка приподнялись. Она действительно поправилась после свадьбы или ей так показалось? Элизабет с наслаждением намылила руки, шею, подмышки, грудь. Как это она могла раньше думать, что только Кристиан мог сделать ее счастливой? С Патрисом она открыла для себя другой способ любить и быть любимой. Он был так робок, что чаще всего именно она разжигала его и управляла им. Руководя игрой до последней фазы, она испытывала еще большее удовольствие, когда под конец он властвовал над ней. От этой мысли кровь прилила к ее лицу. Было ли нормальным то, что она придавала такое значение этому интимному аспекту брака? Теплый августовский свет проникал в окно. В Межеве летний сезон был в самом разгаре. Как всегда, наверное, было много народу из провинций. Амелия и Пьер снова наняли русского шеф-повара. Вероятно, у них было очень много работы. «А я им целую неделю не писала!» Элизабет встала и потерла тело маленькой рукавичкой. В дверь постучали. Это был Патрис.

— Уже проснулся? — спросила она.

Элизабет вышла из ванной, открыла дверь и снова быстро нырнула в воду. Он с неловким видом вошел в ванную и сказал:

— Доброе утро, дорогая!

Потом подошел к умывальнику, чтобы побриться. С отяжелевшим от сна лицом он стоял в полосатой пижаме. Патрис избегал смотреть на жену. Ее позабавила эта мужская стыдливость, мешавшая ему увидеть при свете то, что он с такой жадностью искал в полумраке.

— Иди сюда, — сказала она.

Он послушался. Элизабет обняла его за шею руками, с которых стекала вода. Их поцелуй имел вкус теплой воды. Элизабет рассмеялась:

— Какой же ты сердитый после сна! Если ты не улыбнешься мне, то я как русалка затащу тебя в ванну.

— Элизабет, ты неблагоразумна. Дверь не заперта. А если кто войдет? — проворчал он.

— Ну и что? Мы женаты. Нас ни в чем нельзя упрекнуть, — возразила она, снова поцеловав его.

Почувствовав, что он начинает терять голову, она оттолкнула его:

— А теперь иди бриться!

Пока он намыливал щеки, она, облокотившись о край ванны, разглядывала его. Это чисто мужское занятие просто гипнотизировало ее. Патрис провел несколько раз помазком по щекам и превратился в старика с бородой из белой мыльной пены.

— Сними пижаму, ты замочишь ее, — сказала она.

Патрис бросил на нее подозрительный взгляд и ответил:

— Ну нет. И так нормально.

— Ты боишься показаться передо мной с обнаженным торсом?

— Совсем нет!

Но она знала, что это было так. В действительности он считал, что плохо сложен, и боялся, что она это увидит.

— Тогда чего же ты ждешь? — спросила она.

Он снял пижамную куртку. Конечно, он был слишком худ, с костистыми плечами и впалой грудью, но вообще его легкое тело выглядело стройным. Когда Патрис поднимал руку, Элизабет видела его слегка волосатую подмышечную впадину. Бритва оставляла розовые дорожки на намыленном подбородке.

— Вместо того чтобы смотреть на меня, лучше бы поскорее закончила свой туалет, — сказал он. — Если Мази раньше нас придет в столовую, это будет трагедия.

— Не бойся, — ответила она. — Я объясню ей, что во всем виновата я. У нас с ней отличные отношения.

Но несмотря на это утверждение, она быстро вытерлась и встала перед зеркалом, чтобы причесаться.

Когда Патрис и Элизабет вошли в столовую, Мази там еще не было. Сидя в одиночестве за большим столом, мадам Монастье читала некрологи в «Фигаро». При виде сына лицо ее просияло.

— Хорошо спали? — спросила она, подставив для поцелуя правую щеку Патрису, потом левую — Элизабет.

И не дожидаясь ответа, она принялась комментировать светские новости из газет. Она утверждала, что в самых изысканных столичных кругах у нее было много знакомых и что она добровольно отдалилась от них, когда овдовела. Для Элизабет Париж был населен людьми, которых ее свекровь «потеряла из виду».

— Боже мой! — вздохнула она. — Подумать только, мадам Курбиллей уже выдает замуж свою дочь, а я узнаю об этом из газет! Я, которая когда-то каждую неделю вместе с ней пила чай!

Чашка чая играла очень важную роль в жизни мадам Монастье. Даже когда она была в Межеве, любимым ее местом была кондитерская. Здесь же она ходила почти каждый день, часов в пять, к одной из своих подруг. Сама она тоже «принимала» два раза в месяц, и тогда в большом салоне в стиле Людовика XV около двадцати дам, каждая с небольшой клумбой на голове, кудахтали, осоловев от выпитого чая. Элизабет находила, что мадам Монастье была гораздо энергичнее и грациознее в Сен-Жермене, чем в Межеве. Может быть, она так молодела из-за присутствия Мази? Рядом с матерью своего покойного мужа она вновь обретала девичьи манеры, подчинялась, как молодая невестка главе семьи, которая всем заправляла в доме.