К ней подошел высокий и худой мужчина в очках, а за ним еще какой-то служащий, который поднес им обоим кипятку.

— Ты школьница Ли Чунь? — спросил мужчина в очках.

— Да, я Ли Чунь, это я.

— Сиди, сиди, пожалуйста. Меня зовут Тянь Линь.

Они поговорили немного о посторонних вещах, а Ли Чунь не терпелось узнать, что же они там решили насчет ее пьесы.

Наконец Тянь Линь достал из кармана уже потрепанную рукопись, полистал ее, улыбнулся, сунул в рот сигарету. Внезапно он положил сигарету на стол.

— Можно спросить тебя, Ли Чунь, почему ты написала эту пьесу?

Ли Чунь прямо-таки остолбенела. Она была готова к любому вопросу, но только не к этому.

— Я хотела, — пробормотала она, — я написала эту пьесу…

— Давай поговорим спокойно, — мягко сказал Тянь Линь. — Мне твоя пьеса не очень понятна, да и для моих коллег ее смысл не совсем ясен. Чем хороша героиня твоей пьесы и за какие качества ты критикуешь секретаря комсомольского бюро?

Ли Чунь стала невнятно объяснять, Тянь Линь внимательно слушал, кивая головой и иногда переспрашивая ее. Немного осмелев, Ли Чунь сказала:

— Я хотела покритиковать тех, кто болтает попусту, а сам учится плохо, да еще другим завидует…

— Ты продумала для себя смысл пьесы, это хорошо, — сказал Тянь Линь. — Но ты не сумела его четко выразить. К тому же тебя можно обвинить в том, что ты стоишь на позициях индивидуализма, что ты против коллектива. Ты пишешь о школьницах, но твои школьницы как будто живут не в сегодняшнем дне.

Когда Ли Чунь брала из рук Тянь Линя рукопись своей пьесы, в глазах у нее стояли слезы. Рукопись приятно посылать, да неприятно получать обратно. Тянь Линь словно понял, что творится в душе Ли Чунь, и сказал ей спокойно и просто:

— Надеюсь, ты в будущем сможешь написать что-нибудь хорошее. Не расстраивайся, у многих великих писателей тоже бывали плохие произведения…

Но Ли Чунь уже не слышала этих слов. Она выскочила на улицу, спрятав рукопись пьесы под пальто, словно боялась, что люди, увидев ее с отвергнутой рукописью в руках, будут показывать на нее пальцем и говорить: «Смотрите, ей вернули ее рукопись». Ли Чунь не собиралась, да и не посмела бы спорить с Тянь Линем. Ей было просто-напросто стыдно, никогда еще она не чувствовала себя такой дурой…

Когда она вернулась в школу, перед учительской было полно народу. Чжоу Сяолин, увидев ее, махнула ей рукой:

— Иди скорей, тут табели раздают! У тебя ведь по каждому предмету чуть ли не сто баллов, дай-ка мне взглянуть на твой табель.

Чжоу Сяолин была очень весела, потому что экзамен по русскому языку, которого она боялась больше всего, она сдала неплохо.

Табели разложили на столах, столы тут же окружили, оживленно галдя, школьницы. Каждая хотела взглянуть на табель подруги, сравнить свои оценки с ее оценками. В коридоре поднялся невообразимый гвалт. Ли Чунь выхватила свой табель, мельком взглянула на него: оценки, кажется, не хуже, чем прежде. Не говоря ни слова, она показала его Чжоу Сяолин и быстро пошла в общежитие — ей не терпелось поскорее прилечь. Но Чжоу Сяолин не унималась:

— Ну, ты даешь! Как тебе удалось так хорошо сдать математику? А еще химию? Скажи, а химия — трудный предмет? Ой, а по физике у тебя только девяносто баллов, даже хуже, чем у Чжэн Бо… А ты знаешь, Чжэн Бо на этот раз так хорошо сдала все экзамены! И по физике получила все сто!

Услышав эту новость, Ли Чунь даже вздрогнула: Чжэн Бо по физике догнала ее! Так, значит, у нее, у Ли Чунь, в общественной работе — поражение, в отношениях с коллективом — поражение, в занятиях литературой — поражение и даже в физике — тоже поражение! И зачем она взялась писать эту проклятую пьесу? Испугавшись, что Чжоу Сяолин заметит ее волнение, она через силу пробормотала что-то шутливое и ушла.

Вернувшись в общежитие, она почувствовала себя совершенно обессиленной и разбитой. Ей вспомнилось, как она писала пьесу, как ее критиковали на комсомольском собрании, как дрожащими руками она принимала обратно рукопись, вспоминала она и экзаменационные баллы: девяносто — сто — девяносто — сто. Чжэн Бо вправду молодчина, Чжэн Бо сильнее ее! Как бы ни было Ли Чунь больно, она признала этот факт, она всегда старалась не обманывать себя. «Неужели я ошиблась? Да, я была не права!» Ли Чунь в изнеможении упала на кровать.

В спальню вошла У Чанфу. Увидев, как Ли Чунь в страдальческой позе лежит на кровати, она решила, что Ли Чунь заболела, подошла к ней, мягко погладила по голове, спросила:

— У тебя что-нибудь болит?

Ли Чунь ничего не ответила, вскочила и выбежала из спальни.

В обед Ли Чунь не пришла в столовую.

— А где Ли Чунь? — спросил кто-то.

— Я вам скажу кое-что, — сказала У Чанфу. — Вы, наверное, не поверите, но в Ли Чунь как будто бес вселился. Я сегодня захожу в спальню, гляжу — Ли Чунь лежит, скрючившись, на кровати. Я подхожу к ней, а она вдруг как вскочит и бегом из спальни вон. Я за ней, а ее и след простыл!

— Глупости! Кто в наше время поверит в сказки про бесов.

— Ну, верите или не верите — ваше дело. А только я что видела, то и говорю.

У Чанфу твердо стояла на своем. Постепенно ее волнение передалось и другим. Некоторые пошли искать Ли Чунь, да так и не нашли. Только в четыре часа Ли Чунь вернулась в школу и сказала, что ходила гулять. Спросили ее, хочет ли она есть, она ответила, что сыта. Стали расспрашивать о том о сем, а она в ответ только головой кивала.

Что случилось с Ли Чунь?

На праздник старого Нового года Ян Сэюнь решила не ездить домой. Она боялась, что Чжэн Бо будет тосковать, оставшись одна в школе. Девушки решили пойти к Юань Синьчжи и, как было принято раньше, «оказать честь в Новый год» учителю Юаню.

Юань Синьчжи и ее младшая сестра проводили гостей в дом, где их уже ждал учитель Юань. Окна в гостиной были наполовину зашторены, и в комнате стоял полумрак. Девушки сели на старенький диванчик, учитель Юань стал расспрашивать их, как живется им в каникулы. Чжэн Бо отвечала, а Ян Сэюнь смотрела по сторонам. Комната была тесновата, а предметы в ней напоминали о жизни сразу нескольких поколений. На стене напротив окна висела старинная каллиграфическая надпись, а рядом с ней красовался вымпел с вышитыми на нем иероглифами: «За передовой труд». В другой комнате стоял книжный шкаф, письменный стол, торшер — это все принадлежит учителю Юаню. Кожаный чемоданчик, сумка — это вещи матери Юань Синьчжи. А на подоконнике лежат куклы, тряпки, игрушечный пароходик — это имущество сестры Юань Синьчжи…

Разговор с Чжэн Бо у учителя Юаня не клеился. О чем бы ни спросил он Чжэн Бо, та начинала думать о своем доме, а дома этого у нее теперь не было. Учитель Юань словно догадался, какие мысли мучают Чжэн Бо, и сказал ей:

— В свободное время всегда приходи к нам. Семья Синьчжи — теперь и твоя семья.

Поговорили они, поговорили, и вдруг учитель Юань спросил их:

— А что вы, девушки, думаете обо мне как о классном руководителе?

— Мы же пришли поздравить вас с Новым годом, — смеясь, ответила Чжэн Бо, — надеемся, что в этом учебном году мы исправим свои недостатки. Разве могут ученики судить своих учителей?

Учитель Юань вздохнул, снял очки и стал протирать их платком.

— А почему бы и нет? — ответил он. — Если учитель ошибся, можно сделать ему замечание. И если я люблю своего учителя, то я тем более должен быть откровенен с ним. По правде говоря, хотя я преподаю у вас уже несколько лет и даже являюсь вашим классным руководителем, в нашем классе ученицы и учителя знают друг друга очень плохо…

— Так уж издавна заведено, — сказала Чжэн Бо. — На уроках мы слушаем учителей, а после уроков у нас своя жизнь…

— Тут есть над чем подумать. — Учитель Юань взял чашку с чаем и одним глотком осушил ее. — Комсомол в вопросах учебы сделал очень много. Нам, учителям, должно быть стыдно. Я в эти каникулы чуть ли не каждый день спрашиваю себя: а какой я учитель? Каким я кажусь моим ученикам? Думал я, думал и добрался до сути — вы знаете, кто такая Хуан Личэн?