Гости внимали хозяйке.

— Европа? Что в ней хорошего? Конечно, вы всегда можете приобрести холодильник, стиральную машину, цветной телевизор, обзавестись стереомузыкой и автомобилем. А еще что? Какое, собственно, все это имеет к нам отношение? Вот вы там у себя сетуете на свою жизнь, но вам неведомы наши беды… Но зато у нас свобода слова. Если ее нет, значит, надо запечатать рот, и ни гу-гу… Ах! Как ломит ноги!

В детстве у Ни Цзао были свои раздумья. Утром по дороге в школу он нередко покупал печеный батат. Откусывая корень на холодном ветру, он длиннющими рукавами стеганого халата вытирал мокрый нос. Он шел и думал: «Неужели я иду по дороге в школу? Нет, сейчас так противно, что я погреюсь еще под одеялом и ни за что не встану с теплого кана[14]. Но в поговорке говорится: „Кто встает чуть свет, тот богатство обретет, кто подолгу спит, тот ночной горшок несет“. Ерунда все это! Но зачем все же я иду по дороге в школу в такую рань? А может быть, нас двое: один идет в школу, откусывая на ходу печеный батат, а второй нежится под одеялом. Я знаю, одному из них сейчас очень противно…»

Охваченный этими думами, он быстро идет в сторону школы. Вот ее белая стена, возле стены толпа людей. Что-то произошло. Кажется, убили нищего… Ни Цзао не хочет смотреть, он боится. К тому же, если остановиться, можно опоздать на уроки… Тело несчастного прикрыто драной рогожей, из-под которой наружу торчат ноги, обутые в рваные ботинки. Согнутые конечности напоминают куриные лапы… Мальчика объял страх. Ему вдруг почудилось, что мертвец не нищий, а он сам. Действительно, откуда он, Ни Цзао, так уверен, что он жив, а тот, другой, мертв? Откуда знать: может, у мертвеца есть еще другая оболочка, в которую его душа сейчас переселилась. Если так, значит, можно предположить, что лежащий перед ним человек — это и есть Ни Цзао. Значит, Ни Цзао умер! Все ясно! Вот его скрюченные ноги, его жалкое тело, прикрытое рогожей. А вместе с тем, другим Ни Цзао будет жить другая мать и отец… Там будет еще один мир. Когда этот Ни Цзао умер, его родители, сестра, тетя, бабушка — все пришли сюда его оплакивать: «Сынок (внучек, племянник, братишка), как же это ты?..» Как горько они плачут, как глубоко их горе! Он слышит их голоса и плач… Неужели все так и происходит на самом деле? Каждый день один Ни Цзао живой, что-то делает, а второй умирает…

Так думает мальчик, пока не доходит до ворот школы. На двери класса приклеена полоска бумаги с названиями сладостей, которыми любят лакомиться девочки: «кислые финики, абрикосовые конфеты, цукаты». Наконец-то все встало на свои места…

Находясь за границей, в Европе, сидя подле жены Ши Фугана и Чжао Вэйту, рассматривая надпись о глупости, которую «трудно обрести», Ни Цзао вдруг понял, что прошлое на самом деле вовсе никуда и не исчезло, оно здесь, рядом, в европейском городе Ф., в этом доме госпожи Ши. Оно затаилось в сердцах всех тех, кто когда-то его пережил. Ведь, кроме него самого, существующего в данный момент, живет еще один Ни Цзао, который существовал когда-то раньше. В пятидесятых годах люди распрощались с сороковыми годами, а в шестидесятых они простились с пятидесятыми, так, будто они, покинув Шанхай, направляются в Циндао, а оттуда — в Яньтай. Людям кажется, что путешествие во времени необратимо в отличие от путешествия в пространстве, где можно поехать вперед, а можно повернуть назад. Сегодня вечером он познал нечто, что всколыхнуло его душу. В эти восьмидесятые годы, в незнакомом ему месте он вдруг увидел прошлое, которое давным-давно похоронил.

Археологические раскопки?

Связь времен? Продолжение прошлого?

Всю ночь мяукала кошка. Ее надсадные крики, порой жалобные, а временами злые и хищные, то вдруг замолкавшие, то усиливавшиеся, раздавались в ночной темноте. Мяуканье меньше всего напоминало зов любви, скорее, это был яростный призыв к схватке, к убийству, к смерти. Рука Цзинчжэнь дрогнула. Небольшая фарфоровая чашка с вином упала на пол и разбилась вдребезги.

Цзинчжэнь (в нынешней книге жильцов она записана под фамилией Чжоу и Цзян[15]), схватив веник, выбежала наружу и закричала, обратясь к стене, на которой сидело животное, едва различимое в свете звезд. Вдруг Цзинчжэнь стала пританцовывать и что-то насвистывать, словно ей уже удалось схватить пятнистую тварь с зелеными глазами и тугим брюхом. Ей кажется, что ручкой веника она бьет по брюху бесстыжее и коварное создание, истинное воплощение нечистой силы, пока из тела животного не брызнула кровь. Чувствуя, что задыхается от напряжения, женщина медленно возвратилась в дом. Ее восьмилетний племянник Ни Цзао и его девятилетняя сестра Ни Пин широко раскрытыми глазами уставились на тетю. Женщина взглянула на них влюбленными глазами и громко расхохоталась.

— В последние дни нашей семье сильно не везет. Видно, накликала на нас беду та мертвая кошка. Вот я и отгоняла злой дух. Только я одна могу его отвадить!

Дети онемело стояли, моргая глазами. Они ничего не поняли.

— Ну да ладно! — проговорила тетя. — Хватит об этом. Давайте лучше разучим песенку. — Она прокашлялась, прочищая горло, сплюнула, глубоко вздохнула и попробовала голос. Он звучал чисто. Тетя запела, старательно выговаривая слова:

Она забыла слова песни, и вместо слов появилось это «тра-та-та», будто речь шла о чем-то вполне понятном и известном.

Во время пения у тети, по-видимому, защипало в носу, потому что она вдруг громко чихнула, причем сделала это с таким ожесточением, что все ее тело вздрогнуло и затряслось. Дети расхохотались.

Мать позвала детей спать. Цзинчжэнь (она же госпожа Чжоу и Цзян) стала стелить себе постель. На ум вдруг пришли строки из поэмы Бо Цзюйи «Песнь о вечной печали»[16]:

Цзинчжэнь продолжала читать стихи, когда снова раздалось кошачье мяуканье, которое долетало до дома какими-то странными волнами, то взмывая вверх, то падая вниз. За ним послышалось фырканье и звуки схватки. Цзинчжэнь подумала, что надо было бы снова выйти, но почувствовала, что ее конечности будто налились свинцом, едва она коснулась постели, а тело словно прибили к деревянной крестовине. Она не могла не только двинуться с места, но даже просто пошевелиться… «Ханьский владыка, красавиц любя, покорившую страны искал…» Ясно, что здесь идет речь о Танском Минхуане[18], но при чем тогда здесь «Ханьский владыка»?..[19] Мяу-мяу! Фыр-фыр!..

Она не знала, как долго спала: может быть, час, а может, всего минуту. Ее снова разбудил кошачий визг, и она в страхе раскрыла глаза. Откуда такое количество кошек? Кошачий митинг! Кошачье наваждение! Целая кошачья рать рвется к ней в дом. Мяуканье долгое и краткое, визгливое и хриплое, тоскливое и наглое. Когти тысяч и тысяч кошек тянутся к ее лицу, рвут ее душу. А в это время где-то на чердаке раздается другой шум, почти грохот, словно там, под потолком, мчится конное воинство, рушится земля, перевертываются моря… Это бесчинствуют крысы и мыши. Их омерзительный писк еще противнее, чем кошачье мяуканье. Когда слушаешь эти звуки, тебе кажется, что все мерзкие твари неистовствуют где-то рядом, они копошатся в твоей голове, они прыгают на «солнечной точке»[20]. Сегодня у этих созданий наверняка какой-то веселый праздник. Может быть, они переселяются на новое место жительства или справляют свадьбу? Цзинчжэнь не радует это крысиное веселье. Ее сердце начинает сжиматься, оно бьется как в конвульсиях, будто чья-то ледяная лапа сатанинской хваткой впивается ей в позвоночник. Она никак не может вырваться, выпрямить свое тело, она превращается в комок мертвой плоти. Оглушенная кошачьим мяуканьем и визгом крыс, она пытается не обращать на них внимания, но ей так и не удается избавиться от докучливых звуков. В разгар борьбы она вдруг возле уха слышит чье-то свистящее хихиканье. Кто-то неизвестный, трижды хохотнув, дует ей в висок. Она вскрикивает и широко раскрывает глаза. Ее лицо залито слезами, тело покрыто холодной испариной. Неужели я только что умирала? Ну да, я наверняка сейчас была в аду! Не иначе нечистая сила меня во сне навестила. Надо повернуться на другой бок, успокаивает она себя.