— Ну, теперь-то все повернулось к лучшему, — заметил я.

— Да, конечно. — Гнев ее сменился радостью. — Отдохните тут у нас несколько дней, не спешите домой, я буду с вами. Надо немного расслабиться, пот отереть. Если вы захотите что-то купить, подлечиться, лекарство какое достать — это я вам устрою. Посерьезней что — обратимся к старине Тану… Ну, в общем, мы же с вами знаем друг друга…

Кто-то позвал ее, и она, оборвав фразу, протянула мне руку.

— Старина Тан в третьем коттедже, идите к нему. А вечером будьте здесь, посмотрим один непрокатный фильм, — уже отойдя довольно далеко, крикнула она.

Я двинулся в указанном направлении, миновал магазинчик, обратив внимание на ценники: меха, шерсть, телевизоры, кожаная обувь… Сплошной дефицит. И все — по низким ценам. Я насупился, сердце тревожно сжалось. Рядом с магазинчиком располагался буфет, и мне, еще потному после той сценки в бюро пропусков, когда я тянул шею, привставал на цыпочки и срывал голос, страшно захотелось мороженого. А там даже мороженое не простое. В городе торговали фруктовым по три фэня и молочным по пять. Здешнее называлось «Экстра», стоило шесть фэней, а вкусное — что твои десятифэневые пирожные «Снежные» в городе. Полжизни я проработал в солидном Доме для приезжих в столице провинции, но такого разнообразия не видел. Я поглощал холодное мороженое, а холод проникал по пищеводу в желудок, и меня охватывал озноб, леденело сердце.

Выйдя из буфета, направился к третьему коттеджу, размышляя по дороге: «Необходимо поговорить со стариной Таном. Ну к чему совещанию весь этот шик? Народ же все знает, хоть запечатай ворота, все равно информация просочится. Да, не забыть бы спросить, как там его „политическая программа“ из трех пунктов». Во двор коттеджа въехали легковые машины. Сразу видно — не для шушеры: «хунци», «датсун», «мерседес-бенц». А старина Тан, деловой, возбужденный, взял на себя роль регулировщика, показывая водителям, где поставить лимузины, чтобы и к воротам близко были, и от солнца, ветра, дождя, суеты укрыты. Его новенький шерстяной френч распахнулся, и белизной сверкал подворотничок. Расставив машины, он без спеси поздоровался с каждым водителем за руку, распорядился, чтобы их отвели отдохнуть, а когда водители ушли, повернулся, и тут взгляд его упал на меня.

Я было вскинул руку, но в этот момент к нему с документами устремился какой-то очкарик.

Пробегая глазами бумаги, старина Тан одновременно давал указания другому подчиненному, седому и тоже в очках:

— Проверьте ванны в первом коттедже. Персонал крайне небрежен, я вчера там был, провел по стене — палец стал черным. Душ посмотрите, а то дырки в распылителе забиты, вода где идет, где нет, вчера я уже отчитывал их…

Один за другим подбегали люди, и Тан Цзююань всех озадачивал:

— Проверьте малый зал…

— Напомните на кухне, чтобы был шансийский уксус…

— Осмотрите магазин…

— Как там медпункт…

— Правильно, бюллетень начинаем издавать сегодня, два-три выпуска в день. Что?! Не знаете, о чем писать? Широкие народные массы города С., воодушевленные совещанием кадровых работников всех административных уровней провинции, ценят огромную заботу провкома о нашем городе… Вас что, еще учить надо?!

— Он обязан присутствовать, так и передайте, вся работа города должна быть подчинена этому совещанию. Да-да, это мое распоряжение.

— Это еще обсудим, не волнуйтесь, успеем, я научился не торопиться, и восемь лет в тюрьме у «четверки» я не забыл!

— Невозможно, невозможно, я занят, пусть обратятся в отдел образования.

Одни уходили, подбегали другие, все ждали указаний, докладывали и были счастливы, что удалось переговорить с секретарем Таном.

Прошло полчаса, час, наконец кольцо вокруг него разомкнулось, он устало повернулся и пошел прочь.

— Старина Тан! — окликнул я его.

Казалось, раздавленный усталостью, он недоуменно смотрел на меня, как вдруг в глазах что-то блеснуло.

— А, старина Сюй, приехал? — Подошел и слабо пожал руку.

— Забыли, как меня зовут? — огорченно попенял я.

— Ах, да-да-да, верно, тебя зовут Ли, нет, ты же старина Люй, мастер Люй! Постарел я! — виновато укорил он себя. Лоб его был изборожден глубокими морщинами, в волосах прибавилось седины.

— Ну как вы? Ваши головокружения…

— Прошло, прошло, вот только замотан я до невозможности, прямо не знаю, как и быть…

— Пошли прогуляемся, старина Тан… — окликнули его неторопливым южным говорком.

К воротам приближалась группа представительных пожилых товарищей во главе с мужчиной в сером френче, распахнутом на груди, мягких круглоносых матерчатых туфлях на толстой клееной подошве.

Руководители провкома, узнал я их. Тан Цзююань принял приглашение и, торопливо пожав мне руку, бросил:

— Подожди тут, потом поговорим.

Повернулся и пошел прочь. Я сделал шаг вперед, точно опасаясь совсем потерять его, и голос у меня дрогнул:

— Одно слово, старина Тан.

Он остановился и доброжелательно, заботливо взглянул на меня.

— Ваш магазин…

Не дождавшись окончания фразы, он махнул рукой какому-то молодцу и распорядился:

— Выдайте ему две лимитные книжки и позаботьтесь о жилье.

И ушел. У меня в глазах потемнело… Молодой человек бросился ко мне, желая, вероятно, поддержать, но я оттолкнул его руку. И уехал.

Дома рассказал о своей поездке к старине Тану. Кое-кто из друзей осудил меня:

— Что ж это ты! Человек в летах, в делах, подождать надо было, пока выкроит время, тогда и поговорили бы как следует.

Но сын (чтоб ему!) отреагировал кратко:

— Поделом тебе!

В начале 1979 года, к Празднику весны, от супругов Тан снова пришло письмо и засахаренные фрукты в целлофановом пакете. На конверте, разумеется, ошибок не было — «мастеру Люю», а в письме нас снова приглашали к ним в С., ведь в прошлый раз он-де так был занят совещанием, что не сумели поговорить, о чем они глубоко сожалеют, почерк был его, писал откровенно, по-дружески, как равному, и я был тронут. Вспоминая тот свой неудачный визит, досадовал на самого себя. Ну куда я спешил, почему сделал такой поверхностный, однобокий вывод? Да, занят, но разве он виноват в этом? И во внимании к водителям начальников тоже? Да, жена вспыльчива, но он-то тут при чем? Ну, за цены на мороженое, пожалуй, еще можно упрекнуть, да ведь я и сам не отказался попробовать. К тому же в недавнем документе ЦК объявили об учреждении на разных уровнях комиссий по проверке дисциплины, и, вероятно, в Доме для приезжих города С. больше не будет шестифэневого мороженого. Без чиновников, думал я, никакому обществу не обойтись, кто, кроме них, очистит общество от вонючих кучек дерьма? Но кому же тогда быть «чиновником»? Тому Чжао или бывшим «командующим» да «служакам», все и вся громившим? Нет, я против них, а сам — не могу (да и не хочу), я — за старину Тана. Так надо же войти в его положение! Дать ему время на осуществление своей «политической программы». Негоже мне, как тем «командующим», третировать «чиновников» или, как малышу Бу и моему коллеге, использовать их в своих интересах, не стоит и угождать, как рассказывали делегаты города С., но ведь отгораживаться от «чиновников», а то и врагов в них видеть, как мой сын, тоже нельзя! За трудное освобождение от гоминьдановских «чиновников», затем от тех, кто прислуживал «банде четырех», заплатили мы огромную цену — реки крови, горы белых костей. Нелегко после всего этого нашим старым товарищам вновь назваться «чиновниками», и кто-то должен быть рядом с ними, кто-то должен говорить с ними без утайки — что же в противном случае станет с нашей страной, с нашей дорогой партией?! От таких вопросов на глазах выступали слезы. Через пару дней снова поеду в С. к Танам, отвезу им их любимое мясо в винной барде, да и яйца «сунхуадань» как раз дошли до готовности…

В неком городе В., центре провинции Н., жил моложавый старичок, чья известность распространилась даже за пределы страны. Уже в имени его, Чжу Шэньду[193], сквозил намек на достаточную самостоятельность, при наличии, однако, известной осторожности. Небольшого, всего метр шестьдесят два, росточка, этакий шестидесятитрехлетний седенький бодрячок с детским личиком. Нес он бремя таких постов, как президент регионального отделения Академии наук, председатель Научного общества, ну и заодно еще возглавлял он Ассоциацию деятелей литературы и искусства да местное отделение Союза писателей, поскольку пописывал в молодости. В городской организации Демократической партии, костяком которой являлась интеллигенция, считался не последним лицом, а в 1981 году подал в Компартию, членом коей, согласно уставу, он и стал в 1982 году.