Его практическая деятельность в стенах частного учебного заведения очень скоро обнаружила полную его неспособность к преподаванию в вузе в новую эпоху — после Освобождения. Он и раньше никогда не имел своих собственных взглядов, не приобрел он их и сейчас. У него не было ни твердых знаний, ни логики, ни самостоятельного мышления. Он не имел даже справочной литературы и своих собственных материалов, которые можно было бы использовать в работе. Правда, он не был лишен некоторой сообразительности и своих собственных мыслей, крайне скудных, которые иногда позволяли ему во время чтения лекций отметать сложившиеся философские модели и стереотипы. Во время лекций он часто не мог свести концы с концами, в его выступлениях порой отсутствовала основная тема, центральная идея, он то и дело терял мысль, отчего слушатели никогда не могли понять, о чем идет речь. Впрочем, к студентам он относился весьма доброжелательно. На занятиях и во внеурочное время он постоянно подчеркивал свое искреннее и горячее одобрение марксистско-ленинской теории и идеи революции.
После преобразований, произведенных в институте и на факультете, он в конечном счете оказался преподавателем, лишенным лекций. Заниматься исследовательской деятельностью — к этому у него душа не лежала, поскольку он был совершенно неспособен заниматься чем-то глубоко. Он любил реальную жизнь во всем ее многообразии и богатстве, в ее горении, как нередко старая дева питает особое пристрастие к романтической любви. Из всех его жизненных интересов остались незыблемыми, пожалуй, лишь два: посещение ресторанов и плавание. Вскоре после открытия ресторана «Москва» на территории Советской выставки он, мечтая отведать русской кухни, рискнул проехать на велосипеде около десяти километров, держа за пазухой бутылку «маотая»[170]. Ему пришлось почти два часа дрожать на холодном ветру в ожидании своей очереди. Когда он вошел в ресторан, он походил на попрошайку-нищего.
Летом его обуяла страсть к плаванию. Сразу после Освобождения было построено и восстановлено большое количество плавательных бассейнов. Сам Председатель Мао Цзэдун на своем собственном примере пропагандировал пользу плавания. Новое увлечение Ни Учэна, которое неожиданно пришло к нему, очевидно, вследствие его пристрастия к бане, свидетельствовало о его «прогрессивности в духе эпохи». Он ежедневно тратил на плавание два, три и даже четыре часа. Плавал он плохо и медленно, но всегда стремился продемонстрировать опыт, позволявший укрепить здоровье. И в конце концов он научился держаться на воде часа два или три, проплывать несколько километров, не вылезая на берег. В конце лета он походил на прокопченного, черного угря.
Когда ему было уже за сорок пять, он начал учиться прыжкам в воду и с трамплина. Дрожа всем телом, он ступал на доски трехметрового трамплина и минут пять внимательно разглядывал поверхность бассейна. Позади него образовывалась очередь из озорных мальчишек, которые, не выдержав долгого ожидания, начинали над ним подсмеиваться и торопить. Побыстрей! Не бойтесь!.. Эй, дядя, этим не шутят, смотри не переломись!.. Гляди-ка, во дает старик!
После долгих раздумий он наконец принимал решение: прыгать вниз. Плюх! Он плашмя шлепался о поверхность воды, образуя фонтан разлетающихся во все стороны брызг. Тело багровело от удара, кругом стоял оглушительный хохот.
Прыжок с трамплина, граничащий с самоубийством!
Если после плавания в его кармане оказывалось немного денег, достаточных для того, чтобы купить пару кружек пива и тарелочку с закуской — хотя бы порцию «рябой старухи» (бобового сыра с перцем), — он чувствовал, что его настроение резко повышается… Мне всего за сорок, мои потенциальные силы на девяносто пять процентов не использованы, мне еще не поздно заняться настоящим делом. Я буду готовить себя к изучению Гегеля, Лаоцзы, Сунь Ятсена, Ван Говэя, Лу Синя. Опираясь на гениальные мысли товарища Мао Цзэдуна, я усвою и обобщу идейное наследие всех философов древности и современности Китая и других стран. Понятно, что мне придется подвергнуть критике феодальные классы и буржуазию. Кроме того, я могу заняться переводом, писать статьи и рецензии, я могу… Мало ли существует людей, весьма серых и ординарных по своим возможностям, но пишущих книги и создающих разные теории? А ведь это не только занятие, но и своего рода волшебное производство: вы трудитесь, чтобы прокормить и одеть себя своими собственными руками. Писание и рецензирование книг, а также переводческая деятельность могут обеспечить существенную прибавку к моему бюджету. Получая солидные гонорары, я смогу купить новый велосипед…
Много раз Ни Цзао доверял тем завышенным самооценкам, которые давал отец своим скрытым талантам. В самом деле, разве не тронет тебя боль человека, который страдает оттого, что его внутренние силы находятся в состоянии спячки? Ему вспомнились слова героя фильма «Дело Сюй Цюина»: «Я — зернышко озимое, мне суждено страдать оттого, что я никогда не произрасту, не дам всходов!..» Ни Цзао горячо убеждал отца в обратном, успокаивал его, прибегая к самым красивым словам, распространенным в новом обществе. Надо двигаться вперед, преодолевать трудности и бороться, надо дорожить временем! Не следует дотошно подсчитывать свои достижения и потери и глубоко переживать успехи и неудачи. Важно постараться преодолеть индивидуализм с его узким взглядом на жизнь и философию геройства с ее пустословием и хвастовством. Нужно, чтобы в твоей жизни существовала твердая цель; надо настойчиво трудиться, чтобы с каждой каплей пота рождалась частица успеха, надо проявлять талант, усердие. В науке нет ровных путей…
Но я не святой, я уже давно говорил тебе, что меня мучат две проблемы, которые мешают мне раскрыть свои потенциальные силы. Первая — мой брак и семья. Вторая — мое общественное положение. Я давно уже перевалил за сорок — преодолел пору жизненных сомнений, однако до сего времени так и не добился ни уважения людей, ни их понимания.
Ни Цзао взорвался. Между отцом и сыном разгорелся ожесточенный спор. Разве может так говорить человек, обладающий нормальными человеческими способностями? Председатель Мао учит, что основой всяких изменений являются внутренние причины, что до внешних обстоятельств, то они составляют лишь условия этих изменений. Почему ты без конца твердишь о каких-то объективных причинах? Ты, наверное, читал сказку Андерсена… На кладбище стояла надгробная плита, на которой было написано, что здесь похоронен поэт, не успевший написать ни единой строки. Под другой плитой лежал великий полководец, которому так и не довелось командовать армией. В третьей могиле покоились останки изобретателя, гениальные идеи и проекты которого так и остались в голове…
Ни Учэн сначала возмутился, а потом его охватила печаль. Он вдруг вспомнил «Подлинное жизнеописание А-Кью». В повести Лу Синя самое низкое социальное положение занимает маленькая монашка. А-Кью, не способный одолеть даже Маленького Дэна, осмеливается тем не менее дотронуться до бритой головы монашки, которая сквозь слезы ему говорит: «Проклятый А-Кью!» — все, чем может она ему ответить. Так вот, я стою еще ниже, чем эта монашка. Все эти а-кью, которых лупят маленькие дэны или бородатые ваны и которых в дрожь кидает при виде господина Чжао, имеют право бесцеремонно щупать мою голову, а я не могу даже их обругать: «Чтоб тебя убило на месте!» О чем это говорит? О том, что все эти бездари, серости, которые находятся вокруг меня, эти самые а-кью, без таланта и знаний, не имеющие ни на грош революционной искренности, — все они, уставившись на мою башку, нацелились ее щипать и щупать. Они меня считают никому не нужным существом, балластом — чем-то вроде козявки. Они поносят меня за то, что я ни на что больше не способен, кроме как держаться на плаву. Вот почему я решил уйти с работы… Я куплю себе маленькую печурку для угля и стану «домохозяйкой»… Ах, простите, — «домохозяином»!
После споров с отцом Ни Цзао едва дышал. К счастью, он воспринимал новую жизнь радостно и оптимистически, поэтому не страдал бессонницей, наслушавшись оригинальных, чтобы не сказать, странных теорий «домохозяина», который, по его же словам, был куда хуже, чем лусиневская монашка.
