Прошло несколько мгновений, прежде чем погруженный в свои думы Льюис заметил, что он — не один. Повернув голову, он без особого удивления увидел, что незаметно подошедший сзади полковник Молина остановился рядом и смотрит на ту же фреску. Когда, не глядя на Льюиса, Молина заговорил, голос его звучал тихо, почти благоговейно:

— Эти фрески создал Диего Ривера между 1929 и 1935 года

ми. На них прослеживается история нашего народа, начиная с ацтеков и кончая революцией 1917 года. На этой фреске изображены отцы революции — люди, сделавшие Мексику та­кой, какая она есть сегодня.

Льюис хотел было подробнее расспросить про отдельных пер­сонажей, но решил, что сейчас — не время. Ведь двум прави­тельствам нужно еще решить очень много вопросов. Вывод войск, совместные поиски Аламана и его осведомителей и объединен­ный пограничный патруль — меры, утвержденные на истекшей неделе, —

это

лишь временные, самые неотложные решения. Льюис знал: на то, чтобы разрешить все проблемы, осложняю­щее взаимоотношения обеих стран, уйдут годы. Вздохнув, он обратился к Молине:

—      

Нам еще предстоит многое узнать о вашей стране, госпо­дин президент. Остается надеяться, что для этого найдутся время и взаимопонимание.

Молина ответил ему улыбкой. Взяв конгрессмена под руку, он повел его по коридору.

—    

Мы сами, конгрессмен Льюис, должны позаботиться о том, чтобы для этого нашлось время. В конце концов, мы — мысля­щие люди, а не жертвы обстоятельств. И если мы не сделаем все, чтобы жить в мире друг с другом, то это будет наша вина, а не их, — закончил он, указывая на фрески.

Хотя Аламан и не ожйдал увидеть Делапоса, он не скрывал своей радости. Теперь, когда американцы вот-вот уберутся из Мексики, их ждут большие дела. После приветственных объя­тий оба, в сопровождении двух помощников Делапоса, прибыв­ших вместе с ним, пошли прогуляться по берегу. Спутники Де­лапоса показались Аламану смутно знакомыми, особенно бело­курый американец, но он не обратил на них особого внимания. За редким исключением Аламан не обременял себя запомина­нием лиц наемников.

Он выслушал рассказ Делапоса о том, как все закончилось - внимательно, но довольно равнодушно. Прошлое его больше не интересовало. Конечно, он испытывал сильное разочарование после неудачи, особенно, когда успех был так близок, но, буду­чи деловым человеком, всегда умел принять поражение, и без особых переживаний переключиться на новое дело. Когда Дела­пос закончил свое повествование, Аламан вкратце познакомил его со своей новой стратегией возвращения в Мексику. Увле­ченно беседуя, они незаметно оказались в безлюдной части ост­рова. Остановившись, Делапос спросил Аламана, почему он так стремится вернуться в Мексику, если у него есть возможность жить в таком райском уголке.

Аламан патетично простер руки:

—    

Не спорю, это место таит в себе много привлекательного, но первой моей любовью навсегда останется Мексика.

Делапос кивнул:

—    

Да, Мексика — неотразимая и требовательная возлюблен­ная.

—      

Полно, — перебил его Аламан. — К чему эта тоска по Мексике? Скоро мы увидим ее снова. Давай вернемся в дом и как следует отпразднуем твое возвращение из царства мертвых.

Повернувшись, он зашагал обратно к дому.

Но Делапос за ним не последовал. Когда Эктор остановился, чтобы выяснить, почему, вперед выступили спутники Делапоса. В последний раз взглянув на бывшего хозяина, Делапос повер­нулся к нему спиной и пошел дальше, оставив Аламана с двумя незнакомцами. Они долго смотрели друг на друга. Наконец тот, что повыше, сделал еще шаг вперед, снял темные очки и достал откуда-то пистолет с глушителем.

Лицо Аламана исказилось, но не в страхе, а в гневе:

—       

Так ты решил предать меня, Делапос? Привел с собой убийц? Но почему?

Делапос не ответил. Вместо него заговорил высокий незнако­мец с пистолетом.

—      

И ты еще смеешь говорить о предательстве и убийстве? Смеешь говорить о любви к Мексике, после всего того, что с ней сделал?

Глядя на незнакомца, Аламан требовательно спросил:

—    

Кто вы, черт возьми, такой, чтобы разговарибать со мной в подобном тоне?

Тот невозмутимо ответил:

—     

Когда мне доводилось убивать, я делал это во имя мекси­канского народа. В отличие от тебя, у меня не было корыстных целей. Все, что я делаю, — делаю для наших детей, для будуще­го Мексики.

Аламан все больше распалялся:

—     

Назови свое имя, ублюдок!

—     

Полковник Альфредо Гуахардо.

Гнев на лице эль Дуэньо сменился изумлением. Не может быть! Сам главнокомандующий мексиканскими Вооруженными Сила­ми? Взяв себя в руки, он указал на стоявшего рядом с полковни­ком белокурого американца:

—    

А он?

Американец н

a ломаном испанском языке ответил, что он — сотрудник ЦРУ, и прибыл, чтобы его арестовать.

Эль Дуэньо окончательно овладел собой. Сверля взглядом Гу­ахардо, он с издевкой процедил:

—   

Вот теперь мне все ясно. Ты продал честь и славу Мексики американцам, и стал их наемным убийцей.

Эта перепалка наскучила Гуахардо. Зная, что американец не силен в испанском, и познания его ограничены литературным языком, полковник перешел на местное наречие и, обращаясь к Аламану, произнес:

—      

Именем республики Мексика и ее народа обвиняю вас в государственной измене и многочисленных убийствах. Как член Совета тринадцати, объявляю вас виновным и приговариваю к смертной казни.

Американец не понял ничего из сказанного Гуахардо, и по­этому для него явилось полной неожиданностью, когда полков­ник поднял пистолет и всадил три 9-миллиметровые пули Хозя­ину в живот. Когда Аламан рухнул на колени, обратив на Гуа­хардо недоумевающий взгляд, представитель ЦРУ возмущенно воскликнул:

—     

Вы же сказали, что мы его только арестуем! Что вы пере­дадите его нам!

Глядя на труп Аламана, Гуахардо без тени смущения ответил:

—    

Я солгал.

Стоя в открытом люке "Брэдли", лейтенант Нэнси

Козак обер­нулась, чтобы бросить прощальный взгляд в сторону Мексики. Как все изменилось за этот месяц! И главное — ее взгляды на жизнь и на себя саму.

Нет, нельзя сказать, что она повзрослела: и до войны, до вступ­ления армии в Мексику, Нэнси уже была взрослым человеком. Наверное, лучше всего выразили эту внутреннюю перемену пос­ле первого боя ветераны Гражданской войны — они называли это "нюхнуть пороха". Да, она уже никогда не будет прежней Нэнси

Козак.

И хотя нужно время, чтобы целиком осознать произошедшие в ней перемены, хотя кое-что очевидно уже сейчас. Стремление стать первой женщиной-офицером в пехотных войсках, дока­зать, что женщины могут воевать не хуже мужчин, исчезло без следа. Пусть другие решают вопрос о судьбе женщин в строевых частях, ее он больше не волнует. Возвращаясь во главе взвода на север, в Соединенные Штаты, лейтенант

Козак твердо знала: она — на своем месте, и не только заслужила право называться бдевым командиром, но и по-настоящему стала им — душой и телом.

Миновав мост, колонна "Брэдли" сворачивала на автома­гистраль, ведущую на север, и

Козак заметила стоящий под де­ревом "хамви". На капоте, поставив ноги на передний бампер, сидели мужчина, в котором она узнала подполковника Диксона, и женщина. Глядя на проходящую мимо колонну, оба пили содо­вую из огромных кружек. Вытянувшись по стойке "смирно",

Козак резко вскинула правую руку, отдавая подполковнику честь.