Новый образ жизни больше устраивал Клеархоса. Он просыпался в полдень и возвращался домой на рассвете. Голова его была занята игрой в кости, бильярдом, кинофильмами, денежными махинациями, женщинами, будущими путешествиями. Его не беспокоило, к чему все это приведет, куда он катится. Единственной мечтой его было сбежать за границу. Иногда его охватывала жажда приключений, ему хотелось сесть тайком на пароход и уплыть все равно куда. Несколько раз прачка осмеливалась заговаривать с ним о будущем, спрашивала, собирается ли он начать работать. Сын набрасывался на нее с бранью. Его отношение к матери изменилось так же разительно, как и отношение к девушкам. Он стал груб с ней, будто ни с того ни с сего возненавидел ее.

Дней десять назад в послеобеденное время Клеархос я Зафирис бродили по Пирею, разыскивая одного подозрительного субъекта, задолжавшего им некоторую сумму. Они не нашли его в тех притонах, где он бывал обычно, и без денег бесцельно слонялись по порту, глазея по сторонам.

Время шло. Уже несколько раз они прошли по набережной мимо кофейни. Как всегда, вели праздный разговор, перебрасывались шутками, даже увязались за двумя модисточками. Клеархос был не прочь развлечься.

Стало смеркаться. Приятели шли молча. С наступлением темноты им еще больше захотелось покутить. Они завернули на рынок. В пивной им удалось подсесть к двум английским морякам. Один из них тут же заказал узо.[4] Стали шутить, петь, обниматься. Быстро опустошались отопка за стопкой. Один из моряков, немногословный толстый мальтиец, то и дело доставал из кармана пачку денег и расплачивался за все. Потом они бродили по улицам. Около полуночи зашли в отдаленный бар в районе Трубы.

Англичан совсем развезло. Клеархос заказал сладкого самосского вина. Вдруг они с Зафирисом многозначительно переглянулись. Приятели без слов поняли друг друга; Клеархосу показалось, что Зафирис трусит. Это его подзадорило, и он наклонился к уху приятеля.

– Мы их затащим в поселок, – шепнул он.

Эти слова прозвучали как призыв к действию. С той минуты в друзей словно вселился бес. Клеархос вскочил и начал плясать как одержимый. Но то и дело их тревожные взгляды встречались. Они приходили все в большее возбуждение, скрывая друг от друга свое беспокойство. Откупорили вторую бутылку. Возможно, чтобы оттянуть время. Хозяин бара уже спустил до половины двери железную штору.

– Давай, джонни, до дна!

– Ка-ре-кла,[5] – забавно пропищал веснушчатый моряк помоложе.

Ему нравилось повторять заученные греческие слова. Толстый мальтиец сидел сонный, уронив голову на грудь. Теперь он напоминал бурдюк. Только когда Зафирис сунул ему под нос порнографические открытки, он встрепенулся, цинично прищелкнул языком и опять повесил голову. Его стошнило прямо на брюки.

Зафирис расхохотался. Когда он смеялся, у него обнажалась верхняя десна.

– Ну, теперь пошли к девочкам! Good?[6]

Они повели англичан узкими пустынными закоулками. В тишине ночи раздавались только их шаги и посвистывание Клеархоса. Он шел позади, таща толстяка. «Бурдюк» повис у него на плече.

Клеархос все время насвистывал. Внезапно он подумал о камне. О гладком большущем камне, которым подпирают ворота у них в доме. Он даже ощутил его холод, отчего пальцы у него судорожно сжались. Теперь он насвистывал какой-то веселый мотив. Подвыпивший «бурдюк» мурлыкал в тон ему.

За бараками начинался пустырь, куда сваливали мусор и всякий хлам. Клеархос неожиданно толкнул толстого моряка. Покачнувшись, «бурдюк» сделал два-три шага и упал около груды камней. Клеархос наклонился и увидел, что тот спит. Его лицо и одежда были испачканы блевотиной. Клеархос поморщился от отвращения и сел на камень поодаль.

В стороне стояли освещаемые луной молодой моряк с веснушками и Зафирис. Англичанин был оживлен. Как и все, кто находится далеко от родины, он любил показывать фотографии своих близких.

– О yes![7] Этот мама… Этот папа…

Клеархос поглядел по сторонам.

Домишки поселка тянулись по склону холма, купаясь в лунном свете. Вокруг царила таинственная тишина. Он поднял камень и, спрятав его за спину, подошел к молодому моряку. Зафирис отступил на шаг.

Взгляд Клеархоса остановился на коротко остриженных рыжих волосах англичанина. Белую бескозырку тот лихо заломил на левую сторону, и затылок у него оказался открытым. Размахнувшись, Клеархос швырнул камень. Моряк даже не вскрикнул. Раздался лишь глухой звук, и он рухнул на землю. На лице Зафириса отразился страх.

Несколько мгновений Клеархоса шатало. Его охватил ужас. «Что я натворил?» – подумал он и невольно сделал движение, чтобы поднять англичанина. Но в ту же минуту холодный внутренний голос шепнул: «Что случилось, то случилось. Ты же мужчина, так не будь смешным!» Он поднял камень и забросил его подальше.

– Ты дрожишь? – с презрением спросил он приятеля.

– Смотри, кровь, – пробормотал Зафирис.

– Выверни им поскорее карманы.

Они взяли деньги, сигареты, мундштук, часы у спящего толстяка и скрылись в переулке.

Приятели долго бежали и, когда добрались до центральной улицы, завернули в кофейню. Попросили воды Тяжело дыша, тут же осушили по стакану. И вдруг по говоря ни слова, оба рассмеялись нервным смехом.

На другой день, выйдя во двор, Клеархос увидел камень, которым подпирали ворота. Ему послышался глухой звук – удар по черепу. Он отвел глаза и направился к площади.

Побродил по центру. Купил новый ремешок для часов, пестрый галстук, бриллиантин, съел за один присест три пирожных и тут же почувствовал тошноту. Остальные деньги он проиграл в кости.

На следующее утро за ним пришли полицейские.

Перед полицейским участком под открытым небом сидели за столиками писари и ждали клиентов. Клеархоса повели по ветхой деревянной лестнице. За всю дорогу он не обменялся ни словом с сопровождавшими его людьми. Его ввели в просторную комнату, стены которой были увешаны фотографиями молодых полицейских, погибших при выполнении своего долга или убитых во время декабрьских событий.[8]

– Подожди здесь, – сказал ему один из сопровождающих, указав на деревянную скамью у стены.

Из кабинета дежурного офицера через открытую дверь слышался невообразимый шум. Там допрашивали зеленщицу, на которую пожаловалась невестка, что та ее избила. Обе женщины были возбуждены и кричали, размахивая руками. Офицер то и дело резко обрывал их.

Рядом с Клеархосом с краю на скамейке сидел хорошо одетый господин средних лет и курил. У него были аккуратно подстриженные светлые усики, голубые глаза и такие толстые щеки, словно он их надул. Господин повернулся я пристально посмотрел на Клеархоса.

– Это вы тот молодой человек, который… – он запнулся, словно подыскивая слово, – запустил камнем в моряка?

– Да, я, – вызывающе ответил Клеархос.

Господин улыбнулся. Он с интересом прислушивался к допросу в соседней комнате. Потом наклонился к Клеархосу и прошептал:

– А эта женщина, – он засмеялся, указывая на зеленщицу, готовую наброситься с кулаками на невестку, – запустила в ту сковородкой.

Он начал со всеми подробностями рассказывать их историю. Оказывается, невестка уговаривала мужа отделиться от свекрови. Но зеленщица ни за что не хотела расставаться с сыном. Она обвиняла невестку в том, что та ворожит, чтобы погубить ее, и оскорбляет, называя «вруньей» и «старой ведьмой». В конце концов в ход пошла сковородка.

Господин свободно говорил по-гречески и спотыкался только на некоторых словах, выдавая этим свое иностранное происхождение.

Он на секунду задержал взгляд на лице Клеархоса и прибавил, обращаясь к нему теперь уже на «ты».

– Моряк, как тебе, молодой человек, наверно, известно… – Он сокрушенно покачал головой, словно хотел сказать «умер».