Алекос остановился перед железными воротами и окинул взглядом дом. Те же самые облезлые ставни, беседка увитая виноградом, тесный дворик, выложенный красно-белыми плитами. К забору на том же самом месте, как и двадцать лет назад, прислонены два разбитых умывальника покойного старика Пикроса: отец Фанасиса был мраморщиком. На задворках лежит узкая длинная плита из бетона, и вокруг нее несколько рядов кирпичей.

В мастерской Фанасиса работало десять человек. Когда Алекос вошел туда, девушки стояли вокруг благочестивого племянника господина Герасимоса, который держал в руках пачку карточек. Одни кричали, что он вор, и возмущались тем, что за ними числится большая сумма, чем они задолжали; другие отпускали шутки по поводу родинки у него на подбородке.

Больше всех шумела девушка в ярко-красном платье с длинными волосами, перевязанными лентой. Алекос заметил, с какой жадностью выхватила она несколько разноцветных комбинаций из чемодана торгового агента, проворно подбежала к окну, кокетливо стала прикладывать их к себе, рассматривая свое отражение в тусклом стекле. Затем девушка подлетела к маленькой работнице с ожогами на лице и вырвала у нее из рук серьги.

– Послушай, зачем тебе, с такой рожей, украшения? – сказала она, заливаясь смехом, и, на ходу вдевая серьги в уши, направилась к окну.

Смех ее звучал простодушно и вместе с тем нагло. Маленькая работница рассердилась. Она бросилась за ней и вцепилась ей в плечо.

– Грязная тварь, бесстыжая, мало тебе дурной славы среди соседей.

– Ты порвешь мне платье.

– Счастье твое, что я чту память твоей матери, а то я задала бы тебе.

Задорный хохот девушки мигом умолк. Она повернулась к Коротышке – так прозвали маленькую работницу, – бледная и растерянная. Не проронила ни слова. Сняла серьги и бросила их в чемодан. Потом, спрятавшись за вязальной машиной, села там на стул. Алекос подошел к ней.

– Здравствуй, Катерина. Я не знал, что ты здесь работаешь.

Она подняла на него глаза. Его внезапное появление несколько смутило ее, но она тут же овладела собой.

– Хозяин у себя. Хочешь, я пойду предупрежу его?

Ее темно-серые глаза изучали лицо Алекоса с бесцеремонностью ребенка. Но внезапно девушка преобразилась и стала необыкновенно женственной. Она вызывающе откинула назад голову, кокетливо улыбнулась.

«Правду говорят, она совсем недурна», – подумал он, припоминая доходившие до него время от времени сплетни о любовных похождениях Катерины.

Алекос стоял в замешательстве. Он не решался ответить на ее вызывающую улыбку, но и не мог уйти, не сказав ни слова. Дело в том, что он встретился с ней впервые – после расстрела ее матери. (Мать Катерины вместе со Стефаносом Петридисом и тридцатью другими активистами поселка была приговорена к смерти трибуналом и расстреляна через два месяца после вынесения приговора.) Конечно, прошло уже столько лет, но он чувствовал, что необходимо сказать ей что-нибудь, напоминающее о прошлом.

– И ты, я вижу, стала вязальщицей… – он покачал сокрушенно головой, – как твоя мать.

– Я не вязальщица, у меня нет никакого желания работать на машине. Я развожу заказы по магазинам.

Алекос пропустил ее ответ мимо ушей. Он задал вопрос только для того, чтобы завести разговор о ее покойной, матери. Вспомнить о ней он считал своим долгом. Да, в последний раз он видел ее мать незадолго до своей ссылки, сказал он, кажется в комитете защиты мира, он не помнил хорошенько. Конечно, с ними был и Стефанос… Алекос запнулся. Ему. показалось, что он напрасно распространяется об этом. Он снова внимательно поглядел на Катерину.

– Да, ты на нее очень похожа, особенно глаза. Только она была чуть-чуть…

– Прямо-таки похожа! – презрительно проворчала Коротышка, следившая за их разговором. – А мне вот не верится, что эта шлюха – ее дочь.

Катерина сделалась белой как полотно.

– Перестань, пожалуйста! – закричала она на Алекоса.

Член христианского союза покончил со сбором взносов. Он спрятал в карман деньги, которые отдаст своему дяде. А две бумажки по пятьдесят драхм свернул в трубочку и засунул в носок. Он был вполне удовлетворен. У него в чемодане лежало несколько брошюрок священника Прокопиоса «Справочник христианина», π он счел теперь момент подходящим, чтобы раздать их девушкам.

Подбежав к низкой двери, Катерина прислушалась к тому, что происходило за ней, и снова вернулась к Алекосу.

– Он еще ругается с Кирьякосом. Каждый день хозяин ругается с ним из-за сверхурочной работы, – пояснила она.

– Почему ты не сказала ему, что я пришел?

– Подожди минутку, ты мне нужен… – прошептала Катерина и, схватив его за руку, потянула за собой в угол.

Исподтишка она бросила взгляд на Коротышку: ей, несомненно, не хотелось, чтобы кто-нибудь услышал ее слова.

Алекос в замешательстве посмотрел на нее.

– Как поживает твой отец, Катерина?

Этот вопрос, видно, пришелся ей не по душе, потому что она состроила недовольную гримасу. Не стоило ему спрашивать об отце. Ведь он хорошо знал, как тот поживает, – отец Катерины работал ночным сторожем на шахте.

Она сердито ответила:

– Лакает, все время лакает. Разве десятник не наушничает на него в конторе?

– Да, кажется, он много пьет. Я слышал, позавчера его нашли на складе опять пьяным в стельку. Боюсь, как бы в конце концов его не выгнали.

– Ну и пусть выгонят, – раздраженно бросила она.

Но раздражение ее тут же улетучилось. Выражение лица снова изменилось; на него смотрели теперь ее серые глаза, ласковые, как у ребенка. Странно, но сейчас ее взгляд меньше всего напоминал взгляд взрослой женщины. Она приподнялась на цыпочки и почти коснулась губами его уха.

– Стефанос вышел из тюрьмы.

– Правда? Когда?

– Несколько дней назад.

Он не успел ни о чем больше расспросить ее, – из соседней комнаты выбежал Фанасис.

– Спасибо, спасибо, что ты пришел, Алекос, – взволнованно сказал он, пожимая ему обе руки.

Фанасис Пикрос был полный, невысокого роста сорокалетний мужчина с маленькими, аккуратно подстриженными усиками и вьющейся шевелюрой. Его добродушный взгляд, мягкий голос и приветливость вызывали расположение я нему с первой минуты знакомства. Короче говоря, оя был из тех людей, которые редко выходят из себя и никогда не подводят компанию, – при больном желудке даже пил вино только для того, чтобы не обижать своих приятелей, – он был один из тех, о ком говорят «золотой человек».

Он обнял Алекоса за плечи π повел в маленькую пристройку, приспособленную под контору. Там, облокотившись на тюки с шерстью, стоял невысокий мужчина в резиновом фартуке и курил.

– Пожалуйста, Кирьякос, оставь нас, – обратился к нему Фанасис.

– Мы, значит, договорились, иначе в пять часов я прекращаю работу, – ответил резко Кирьякос и вышел, закрыв за собой дверь.

Фанасис натянуто улыбнулся. Он понимал, что нужно объяснить как-то Алекосу свое столкновение с мастером.

– Сколько неблагодарности на свете! Ты слышал, что он сказал? А ведь он из наших. Когда он вышел из тюрьмы, то умолял меня взять его на работу. И вот вам благодарность! Два месяца дела в мастерской шли с грехом пополам, и двадцати штук в день он не вырабатывал, а зарплата зарплатой. Теперь, когда работа немного наладилась, я говорю ему: «Посиди часок-другой, Кирьякос, чтобы мы успели выполнить заказы и я немного стал на ноги, ведь долги меня задушили». Что же он мне отвечает? «Идет, но за сверхурочную работу платят вдвойне». Одно огорчение, Алекос. Никто не относится ко мне по-человечески.

Как все мелкие предприниматели, сталкивающиеся с непреодолимыми трудностями, Фанасис считал рабочих в своей мастерской неблагодарными лентяями. И хотя эта точка зрения противоречила его убеждениям, он придерживался ее, беседуя с другими хозяевами. В конце концов, все варятся в одном и том же котле, и каждый вправе говорить о своих невзгодах. Вдруг ему показалось, что на лице Алекоса мелькнула насмешливая улыбка. Фанасис не отличался ни умом, ни широким кругозором. Но был очень чутким человеком. Он понял по взгляду друга, что тот пытается заглянуть ему в душу. Он опустил голову и почувствовав укоры совести, понял, что должен сказать что-нибудь в свое оправдание. К счастью, его зять, владелец мастерской на площади, где шили мужские рубашки, все уши ему прожужжал своими рассуждениями о сознательности рабочих.