В ту минуту я осознал, что под прежними своими стихами должен подвести черту.

Друзья не поняли, почему я спрыгнул со сцены. Но не стали терзать вопросами.

Если сейчас, каким‑то образом учитывается, кто, когда и какой канал телевидения смотрит, то вполне вероятно, что со временем оттуда, из этого аппарата, научатся шпионить за тем, что говорят и делают в каждой квартире. Вслед за телефоном он станет непрошеным соглядатаем.

С тех пор как я был мальчишкой, мир внешне изменился.

Колоссально. Даже нет смысла эти изменения, особенно технические, перечислять. Бумаги не хватит.

Моя дочь Ника, как ни в чём не бывало, врастает в этот изменившийся мир. И я не могу не думать о том, до чего же преобразится он, когда она станет такой, как я. Фантастически изменится. Невероятно.

И вот теперь, в 2004 году, я с тревогой смотрю в её смеющиеся глаза, тщетно пытаясь заглянуть через них в будущее.

Мой товарищ изумился:

— Как это ты пишешь, когда за окном твоей комнаты стоит такой грохот?

Я прислушался. И вправду, с улицы доносился гул проезжающего автотранспорта, голоса прохожих.

Ничего этого я почти не слышу, захваченный работой. Привык. Тишина автономно окружает меня, письменный стол. Изредка в ней зарождается что‑то непривычное.

Я выхожу в лоджию и смотрю, как над нашим двором, над крышами ближайших домов вольно стрекочет вертолёт.

Вижу себя твоими глазами. Слышу. Весь мир чувствую тобой.

Когда ты проказничаешь, это я проказничаю. Когда идёшь в школу   —   иду я.

Снова иду…

Свалилась с велосипеда и расшибла локоть   —   мне точно так же больно.

Сейчас это тебе непонятно. Инстинктивно защищаешь свою независимость, отдельность от меня. И правильно делаешь.

Пройдет не так уж много времени. Вырастешь. Прочтешь эту книгу.

Начнешь ли прозревать в себе меня?

В школе у нас однажды отобрали учебники по истории. Через сутки вернули без страниц, где были фотографии некоторых героев революции и гражданской войны.

Учительница Вера Васильевна и папа с мамой растерянно уклонялись от ответов на мои вопросы.

До этого мир был понятен. В Испании очень хорошие люди   —   коммунисты, интербигадовцы сражались с очень плохими   —   фалангистами, которым помогало совсем уж страшное отродье   —   Гитлер и его германские фашисты.

Эти фашисты расправлялись в Германии с бастующими рабочими, били их дубинками. Жгли на площадях городов книги великих писателей. Убивали евреев.

«А если бы мы попались им в руки?» — спросил я маму.

Она прижала меня к себе. И опять ничего не ответила.

В 1939 году Сталин заключил союз с Гитлером!

Мне было девять лет. Я был мальчуган. Но я чуть сума не сошёл, когда вслед за папой прочёл об этом в газете «Правда». И ещё о том, что Красная армия «по просьбе трудящихся» вошла на территорию Польши, чтобы освободить Западную Украину и Белоруссию.

«Почему о том, что трудящиеся просят нас захватить их страны, раньше не писали? Почему не говорили по радио?» — спросил я на этот раз папу.

«Не смей больше задавать никаких вопросов. Ни мне, ни маме. И в школе не смей спрашивать».

Ладно! От непонятного, сумасшедшего мира взрослых было у меня убежище. Там я оказывался один среди сокровищ.

Убежище находилось совсем близко от нашего дома на улице Огарева. Достаточно было пройти по ней к улице Герцена, пересечь её, и я останавливался у заветного входа. Люди заходили в рыбный магазин по соседству, откуда воняло селёдкой. Издалека доносились звуки музыки. Рядом была консерватория.

А я открывал дверь и, миновав полутьму короткого коридорчика, оказывался в большой единственной комнате библиотеки, размещавшейся здесь, кажется, с дореволюционных времён.

Почему‑то всегда, даже зимой, из двух окон косо падали солнечные лучи, освещающие плотные ряды высоких, чуть покосившихся полок, тесно набитых книгами. Всегда наготове стояла стремянка, по которой можно было долезть до любой полки, а потом сидеть на ступеньке и листать книгу или альбом с картинками.

Охраняла убежище тихая, старенькая библиотекарша с седым пучком волос на затылке.

Ужасно, что я позабыл её имя.

Часами в одиночестве я снимал с полок книги, старинные журналы «Вокруг света», «Нива», «Мир искусства». Помню себя единственным посетителем этого убежища, где я забывал о зловещих переменах…

А потом началась война.

Об отпетых мошенниках, своекорыстно уговаривающих пуститься в какую‑нибудь авантюру, чтобы заполучить наши денежки, и говорить нечего. Мало–мальски проницательный человек видит их насквозь.

Часто честные люди из самых благих побуждений уговаривают нас совершить тот или иной поступок, принять то или иное решение, порой роковое.

К примеру, родители сплошь и рядом уговаривают своего отрока или отроковицу получить профессию, к которой не лежит сердце.

Реклама назойливо, с применением всяческих психологических разработок, талдычит, уговаривает, чтобы мы покупали всякую совершенно не нужную нам чепуху.

Сердобольные люди уговаривают принимать якобы чудодейственные лекарства. При этом сами никак не могут излечиться от своих болезней.

Если хочешь   —   слушай всех. А поступай, как подскажет сердце. Ошибки, к сожалению, возможны. Но это будут твои ошибки. Благодаря им накапливается золото собственного опыта. Только этим, а не заёмным, чужим опытом мы и растём, становимся самими собой.

Оказалось, что я   —   удачник. Вот уж никак не думал.

В конце концов, все мои книги выходят в свет. Их ищут читатели.

Многие ищут встреч не только с моими книгами, но и со мной в надежде получить исцеление, просто взглянуть в глаза, поделиться своими горестями или радостями. Становятся друзьями.

А главная удача жизни, конечно же, в двенадцатилетней дружбе с отцом Александром Менем. И в том, что после своей гибели он непостижимым образом прислал ко мне Марину. Тоже по фамилии Мень.

Какие могут быть у меня претензии к Богу?

Правда, слабый человек, иногда ловлю себя на том, что впадаю в уныние. Не все получается так быстро, как хочется. Начинает казаться, что удача меня оставила.

И тогда снова звучат в душе слова другого священника, моего друга дона Донато Лионетти:

— Не жди удачи. Работай. Не нервничай. Она снова придёт. Бог готовит на медленном огне.

Кажется, нет ничего проще обыкновенной удочки. Но попробуй изготовить крючок, леску, добыть лёгкое и прочное удилище. А гениально удобный прибор-поплавок в сочетании с грузилом? Все это нужно было придумать, согласовать все части между собой в единое чуткое целое.

Что там рыба, которую я изловил с помощью этого простого на вид изобретения! Благодаря удочке я видел такие рассветы над речками, озёрами и морями! Такие закаты! Каких не увидеть лежебокам.

Никакое зло, никакая власть не могли омрачить отражение бескрайней свободы неба в чистых водах. Кто не был чувствующей частью этих пейзажей, тому никогда не понять, что такое Родина.

Они, даже дружеские, скрепляют насильно то, что должно быть непринуждённым, естественным.

Никаких уз. Никаких клятв и заверений. Они создают плотину для вольного течения жизни. Часто живая вода, копящаяся у таких плотин, становится мёртвой. Пахнет болотом.

Красивое, весёлое слово. Говорят, татаро–монгольское. Боевой клич войск Чингисхана.