Тонкий ручеёк стекал из родника по склону вниз, на галечный пляж. И тут же исчезал в солёных водах Тихого океана.

Восходящий месяц был ниже меня. Кругом, не моргая, сияли звезды.

Озирая ночное небо, я с благодарностью думал о пилотах, штурмане и бортинженере, усадивших меня на сплетённое из ремней запасное сиденье.

Сплошь застеклённая пилотская кабина создавала ощущение слитности с вечностью, с космосом.

И ещё я думал о великом изобретателе и художнике Леонардо да Винчи. О его манускриптах с записями и чертежами, воплощающими извечную мечту людей о воздухоплавании.

Ему, а не мне по праву следовало бы находиться здесь.

То, что я сейчас напишу, возможно, возмутит некоторых моих читателей.

Я всегда чувствовал себя свободным.

Да, лучшие мои книги не печатали. Да, однажды меня арестовали в аэропорту Душанбе. Да, не раз ждал обыска, и копии своих сочинений отвозил на сохранность друзьям.

Да, выдержал допросы на Лубянке.

Ну, и что? Это те, кто допрашивал меня, были несвободны от своей зарплаты, своих погон и своей неправды. Я‑то знал, что ни в чём не виноват.

Еще более весело свободен был Александр Мень.

Внутренней свободе человека не страшен никакой тоталитаризм. Можно жить в опасности, не иметь денег, голодать. Но при этом быть свободным.

Стоял чудесный, тёплый сентябрь. У меня не было ни путеводителя, ни карты Парижа. Десяток дней с рассвета шлялся по городу, чувствовал его, как давнего, надёжного приятеля, который не давил красотой и величием.

Куда бы ни пошёл, рано или поздно путь выводил к набережным Сены. На фоне встающего солнца виднелись силуэты рыболовов с длинными удочками. Под знаменитыми мостами благостно шли в свои первые рейсы застеклённые прогулочные суда с туристами.

Однажды, приустав от странствий, я сидел под тентом за столиком кафе на острове Сите. Пил кофе, щурился от сверкания речной воды.

А в памяти всплывала статья, которую я когда‑то прочитал в научном журнале: на дне Сены и в её водах всегда находятся вибрионы холеры; в годы активного солнца они возбуждаются и становятся смертельно опасны.

«Ну и что?» — спросишь ты. А то, что в чистом виде счастья не бывает.

Я его видел   —   живое, человеческое. Подключенное к аппаратуре, оно лежало в раскрытой хирургом сердечной сумке, неожиданно отливающей перламутром. Как в раковине.

Неправда, будто сердце всего лишь мощный мускул, насос, гоняющий кровь. Оно безусловно является и духовным центром, о чём давным–давно догадались индусы, а также христианские мистики.

Как оно после некоторой тренировки может самостоятельно, без участия разума, молиться? Недаром говорят   —   сердечная молитва.

Именно сердцем безошибочно чувствуешь другого человека.

Как это объяснить с точки зрения физиологии?

Если сердце болит и с ним поговоришь, просто ласково, как с ребёнком, попросишь успокоиться, оно перестаёт болеть! Без всяких лекарств и операций.

Кто не верит   —   может попробовать.

Ника! Ты у нас не плакса. Веселая девочка с независимым характером. И это мне очень по нраву.

Когда пытаешься провидеть будущее своего ребёнка, поневоле думаешь о горе, обидах, несправедливостях, которые неизбежно ждут его в жизни. О слезах, которых некому будет утереть…

Как говорят, сжимается сердце, когда вижу тебя на фоне несправедливого мира, куда ты беззаботно входишь с разноцветным ранцем за спиной.

Не бойся! По себе знаю. Если не станешь никого обижать, все твои будущие слезы невидимой рукой отрёт Христос.

Одно двусложное слово, всего из пяти букв, в секунду изменило судьбу   —   не одного человека, а разом миллионов…

Помню, как услышал его от курортной публики, бегущей воскресным утром от чёрного раструба громкоговорителя на евпаторийской набережной. Бежали покупать билеты на поезда.

Можно легко представить себе десяток человек, сотню. Труднее — тысячу. А тут более двадцати миллионов вмиг были приговорены этим словом к смерти. И это касалось только населения СССР. Не говоря уже о тьме тех, кто должен был получить страшные увечья, остаться без рук, без ног.

Как это получилось, что, имея недавний опыт первой мировой бойни, русские и германские солдаты в ужасе не отшатнулись друг от друга, не повернулись друг к другу спинами, не кинулись одевать в смирительные рубашки и сажать в сумасшедшие дома тех, кто их науськивал?

Массовый гипноз дьявола охватил всю планету.

Услышав это слово, даже я, тогда одиннадцатилетний пацан, заранее ощутил боль раздираемых взрывами человеческих тел, прозрел Гималаи разлагающихся трупов.

Всякая война рано или поздно кончается миром. Тогда какого рожна?!

Для меня одним из неисчислимых доказательств великой творческой силы Бога является тот факт, что мириады тонн такой тяжёлой субстанции, как вода, способны, испаряясь, регулярно подниматься на головокружительную высоту, преобразовываться там в снег, и тихо падать обратно.

Безусловно, для нашего удовольствия Господь создал каждую снежинку нежным чудом симметрии, красоты. Словно печать поставил.

Куда там бриллианту!

А то, что драгоценная снежинка, попав на ладонь, истаивает, — явный намёк: ничего не нужно копить, присваивать…

Апрельским утром я шёл по тихому, нагретому солнцем переулку. И ещё издали увидел на крыше припаркованной у тротуара иномарки чёрный атташе–кейс. Его металлические уголки блестели в солнечных лучах.

Иномарка была пуста. Я огляделся. Переулок был пуст.

Я сразу решил, что кейс набит деньгами. Долларами.

Схватить его и пойти дальше было бы секундным делом. Можно было быстро свернуть на многолюдную улицу, скрыться в метро. А ещё лучше — остановить такси, уехать.

Эти мысли промелькнули в голове, услужливо подталкивая к решительному поступку. «Не я, так любой следующий прохожий схватит кейс».

Скажу прямо: стоило большого труда пройти мимо этого соблазна.

Не оборачиваясь.

Слышу–слышу, как некоторые читатели думают, что я поступил глупо.

Теперь о них пишут чуть ли не как о борцах с тоталитаризмом, диссидентах, героях.

Эти «герои» мошкарой с утра до вечера вились у дверей гостиниц, подстерегали иностранных туристов и выпрашивали у них кто джинсы, кто майку с надписью «кока–кола». Не брезговали и жвачкой. Или, на худой конец, заграничным значком.

Им хотелось быть «стильными», одеваться, как американцы.

Любопытно, что те «стиляги», которых я знал, были отпрысками состоятельных родителей. Растленные до мозга костей, они хвастались друг перед другом своей добычей   —   галстуками, носками, грампластинками. В городских квартирах или на даче, пользуясь отсутствием родителей, устраивали танцы с выпивкой. Кривлялись, выкаблучивались, изображали из себя «суперменов».

Изобрели собственный омерзительный словарь. Девушек называли «чувиха», себя   —    «чуваками». Весь остальной народ   —    «плебс».

Те, кто не спился, не умер, теперь заделались бизнесменами и политиками.

Старик, стоя на протезе, косил сено на низком, луговом берегу реки.

Я видел его утром, когда подплывал на лодке к омуту под склонившейся ивой. Кроме того, что здесь было очень красиво, это место оказалось удачным для рыбалки.

Иногда до меня доносились вжикаюгцие, ритмические звуки–старик точил косу.