Она не успела додумать, Магалаев резким движением раздвинул ей ноги и засунул свой грубый прибор в ее нежное полудетское гнездо.

– Ой! – у нее перехватило дыхание. – Что вы делаете, Бронислав Иванович?!. Как вам не стыдно?!

– Молчать! – Магалаев дал Веронике легкий подзатыльник. – А ты что, Полушкина, думала, я с тобой тут это… как его, блин… в эти самые… ох… в кошки-мышки играть буду?.. Ох… Когда ты, Полушкина, начинаешь вести это… ух… половую жизнь, ты делаешь заявку на то, что ты уже взрослый человек! А это, Полушкина, не только большие права, но и большая ответственность… Ух… ух…

Волна омерзения захлестнула Веронику. Ей стало так противно, что у нее потемнело в глазах… Она вдруг отчетливо поняла, что жизнь – это не розы и пчелы, а мерзкая, отвратительная, грязная штука, и что такой она была и будет всегда, до самой смерти. Зачем же жить-то тогда, если нет идеалов, а учителя трахают учениц?..

Одновременно с этим, Вероника сильно возбудилась. Ей было неприятно и приятно одновременно. В какой-то момент всё поплыло у нее перед глазами, и она кончила. Это было для нее еще одним потрясением. Со Скрепкиным Вероника ни разу не кончала и даже представить себе не могла, что это такое…

После этого случая Вероника как-то перестала общаться с Леней Скрепкиным. И он ее тоже избегал. А при встречах в коридорах школы, отводил глаза в сторону. Вероника считала, что Леня струсил, но не осуждала… В десятом у Вероники было уже пять мальчиков, с которыми она встречалась где угодно, только не в школе. В год после окончания школы – пятнадцать. А потом она потеряла им счет…

Однажды зимой Вероника возвращалась домой из института. Сзади резко затормозила машина. Хлопнула дверца.

– Привет, – услышала она, кто-то перехватил ее за локоть. Вероника обернулась и с трудом узнала свою первую любовь, Леню Скрепкина. Леня изменился. Он повзрослел, как-то оформился, и еще… И еще в нем появилось что-то странное, чего Вероника никак не могла определить… Будто он стал похож на какого-то известного артиста, но на какого, Вероника не могла вспомнить…

Леня пригласил Веронику в кафе.

Они сидели в популярном тогда кафе-мороженое «Космос» на улице Горького, пили коктейли через соломинки, ели фирменное мороженое «Космос», посыпанное шоколадными стружками, смотрели в широкое окно на заснеженную улицу, по которой ездили взад-вперед «Москвичи», «Жигули» и «Волги», шли люди с елками на плечах.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил Леня.

– Много… – Полушкина сморщила лоб, подсчитывая в уме.

– Ты чем занимаешься?..

– Историко-архивный заканчиваю…

– А… Историком, значит, будешь…

– А ты чего делаешь?

– А я сидел, – ответил Леня. – А теперь фарцую… Грины, шмотки… всё такое… – Он щелкнул пальцем, подзывая официанта. – Ну что, братишка, неси нам «Наполеон» теперь…

– Понял, Леня, – официант кивнул головой.

Полушкина присвистнула. Коньяк «Наполеон» и в магазине-то стоил ужас сколько, а в кафе и подавно! Раза в два дороже. Страшно было подумать: бутылка «Наполеона» – зарплата молодого специалиста!

– Он тебя знает? – Вероника покосилась на официанта.

– Меня тут все знают, – Скрепкин вытащил из кармана лопатник и небрежно кинул на стол две крупные купюры.

– За что сидел? – спросила Вероника.

– Сейчас расскажу… Подожди.

Официант принес коньяк, шоколадку и блюдечко с дольками лимона, посыпанными сверху сахарной пудрой.

– Выпьем за встречу, – Леня чокнулся и залпом осушил стопятидесятиграммовый фужер коньяку. – Помнишь, – сказал он, закуривая «Мальборо», – как нас с тобой застукал Магалаев?..

Вероника вздрогнула. Еще бы, не помнить такое!

– Так вот… Из-за него-то я и сел…

– Ты что, его убил?!.

– До этого не дошло… А жаль… – Леня помолчал. – Я никому не рассказывал… А тебе сегодня расскажу… День сегодня такой… особенный… Новый Год… – Он налил себе еще и хотел долить в рюмку Вероники, но она показала, что ей пока достаточно. – А я выпью… – Леня выпил, закурил вторую сигарету от первой и продолжал: – Тогда Магалаев завел меня в свой кабинет и пригрозил, что расскажет о нас не только всей школе, но и родителям… – Леня криво усмехнулся. – Сейчас-то смешно вспоминать, а тогда… Он мне говорит: тебе-то будет хреново, а Полушкиной вообще из-за тебя крышка… Прямая дорога в шлюхи… Ее теперь ни в институт, ни на работу приличную с такой аморальной характеристикой не возьмут… На совести, гад, сыграл… А потом говорит, что мол ладно, что он сегодня добрый и поступит со мной, как отец, выдерет ремнем и отпустит…

У Полушкиной полезли кверху брови… Она угадывала конец этой истории.

– Ну и вот… Я подумал, что так-то лучше, – говорил Скрепкин. – Ерунда, жопа поболит и всё… – Леня усмехнулся. – Снял я штаны… А он меня отпидорасил!..

Вероника охнула.

– Так-то вот… И всю мою жизнь это перевернуло с ног на голову… Решил я, что должен отомстить… Готовился долго… Школу закончил… В институт поступил… А мысль о мести у меня в голове сидит… Приобрел я, по случаю, охотничье ружье, сделал из него обрез, стал готовиться… Маршрут его изучил – как, куда и когда он ходит… Когда дома бывает, когда в школе… Всё высчитал… И… тоже зимой это было… решил, что сегодня или никогда… Сижу вечером в его подъезде под лесенкой, жду… Знаю, что должен он сейчас в подъезд войти… Человек он военный, вся жизнь – по распорядку… Открывается дверь, входит… А в подъезде темно, я специально лампочку вывернул… Я из-под лесенки выскакиваю, подхожу сзади, за горло его одной рукой перехватил и обрез под ребра… – Леня резко затушил в пепельнице сигарету, так, что в разные стороны полетели искры. И одна маленькая, но очень горячая искра пролетела над столом, упала Веронике на колготки и прожгла в них дырочку. Но Вероника этого не заметила, она лишь дернула под столом ногой, как будто отгоняя комара. Леня вытащил из пачки следующую сигарету. – Вот, Вероника… Стою я в темном подъезде с обрезом у него промеж лопаток и говорю: Таким, как ты, гондонам не место на этой земле! Не должны такие гондоны жить и учить детей!И выстрелил сразу из двух стволов… У него ноги подогнулись, голова упала и шапка с нее слетела. И тут я вижу, хоть и темно было, что он лысый! – Скрепкин врезал по столу кулаком с такой силой, что бутылка с фужерами подпрыгнули на два сантиметра. Все, кто сидел в кафе, обернулись. Леня сделал им рукой жест – всё нормально. Вздохнул и уронил голову. – Убил я ни в чем не повинного человека… Барда Мещерикова, который возвращался с квартирного концерта… Слышала?.. В лесу сижу под деревом / А сверху облака / И верю и не верю я / В Политбюро ЦК…Всем опять плохо, а Магалаеву хорошо… Нагнулся я, послушал, бьется сердце… Живой еще… Не смог я его бросить и убежать… Вызвал скорую… Но пока они доехали, он у меня на руках умер… А меня арестовали… Отсидел я от звонка до звонка… Всякого в тюрьме повидал… Но про Магалаева не забыл… Вышел, искал его… Но он как сквозь землю провалился. Видать, почувствовал гад, что ему грозит… А может, и сдох он уже… Только сердце подсказывает, что живой!.. Просто уехал из Москвы…

Они помолчали.

– А ты знаешь, Леня… – и Вероника рассказала Скрепкину свою часть истории про Магалаева…

И они в тот вечер поклялись друг другу разыскать военрука и отомстить ему…

А потом поехали к Лене домой и трахнулись…

А наутро Вероника вернулась в свою жизнь…

… Теперь она лежала на диване лицом в подушку и плакала…

Три недели назад шофер Витя Пачкин, с которым у нее была связь, уговорил ее вынести из музея старинную вазу для фруктов. Вероника не соглашалась, ей было боязно и неприятно заниматься такими вещами. Но она была всего лишь слабой женщиной, рожденной, чтобы уступать партнерам. И Пачкин уговорил ее.

Он сказал, что один хер такого добра в музее до х… и никто не чухнется… К тому же Полушкину пригласили работать главным бухгалтером в одну инвестиционную компанию, и она собиралась из музея уволиться. Следом за ней намеревался перейти в эту же фирму и Витя, для которого Полушкина договорилась о месте шофера. В этой фирме платили, конечно, не так как в музее! Кроме того, обещали разные бонусы, премии, медицинские страховки, отдых на юге за счет фирмы… И Пачкин убедил ее взять эту чертову вазу! Он объяснил, что если даже когда-нибудь музей обнаружит пропажу, они уже не будут там работать, и пойди разберись, что к чему… А жизнь, говорил Витя, может повернуться по-всякому – сегодня ты работаешь в хорошей фирме и получаешь нормальный бонус, а завтра тебя вытолкали на улицу… Жизнь длинная, и нужно заранее предусмотреть все неприятные повороты. А эта херовина из музея стоит определенно немалых денег. Если они ее поделят пополам и загонят на черном рынке, то заработают никак не меньше, чем по миллиону долларов наличными. Так говорил Пачкин. И конечно же, Вероника не поверила ему насчет миллиона, но уступила… Они развинтили вазу на отдельные блюда, и Витя вынес ее из музея по частям. Теперь половина блюд лежала у Вероники на антресоли, завернутая в газету, а вторую половину и стержень с насосом Пачкин собирался отвезти в деревню к матери и там спрятать…