– Григорий Дроздов – мужчина с головой! – вытащил из кармана железную расческу, провел ею по волосам, продул и определил на место…

Григорий летел в темном тамбовском небе и чувствовал себя так, как всегда чувствовал себя в полете – бодро и уверенно. Он знал машину, как себя, и машина слушалась его беспрекословно.

– Григорий! – услышал Дроздов в наушниках голос Петра Сухофрукта.

– Слушаю, – ответил Дроздов.

– Фух! – Сухофрукт облегченно выдохнул. – Хоть ты отозвался! Что там происходит, курва мать?! Ни с кем связаться не могу! Какие-то обрывки разговоров долетают… Какая-то петрушка… Понять ничего не могу!..

Уже несколько минут Дроздов тоже не мог ни с кем связаться, но не паниковал. Машину он знает, местность знает, горючего достаточно. Чего паниковать? И у остальных такая же ситуация. Чего такого с ними произойти могло? Просто какие-то неполадки со связью. Может, буря магнитная или еще какая хрень в этом роде… Однако он тоже слышал обрывки непонятных разговоров…

– Видел сияния какие-то, – продолжал говорить Сухофрукт, – вроде пожара… Как бы это… не долбанулся кто из наших… Поворачиваем туда, разберемся что к чему…

– Добро, – Григорий развернул самолет…

Петро – прекрасный парень, —подумал он. – Только с женой ему не повезло. Такая стервоза! Я бы с такой давно развелся… Правду сказать, по части секса у нее всё в порядке. В таких делах стервозность – вроде острой приправы… Хотя у меня и без приправы крепко стоит…

Дроздов увидел что-то впереди на земле. Что-то там то ли светилось, то ли горело – с такой высоты разобрать было сложно.

– Петро! Прием! – Дроздов хотел сообщить Сухофрукту, что он что-то видит и намеревается опуститься пониже, чтобы посмотреть поближе. Сухофрукт молчал. – Петро! Как слышно меня?! Прием. – Никакого ответа. Тьфу!.. Связь опять отъехала.

Георгий сделал еще несколько безуспешных попыток. Ладно. Свяжусь позже.

Самолет пошел на снижение. На земле что-то горело. И неслабо горело.

– Что-то не так, – сказал Дроздов вслух. – Разберемся.

Когда кончились патроны, Коновалов понял, что пропал. Монстров было слишком много, а у него сломаны ноги. Мишке отчаянно не хотелось умирать, но еще больше не хотелось превращаться в такого вот гада с зубами. Это было хуже смерти, хуже всего. Мишка не мог согласиться, что после всего, что он сделал хорошего за последние дни, он попадет в ад, потеряет душу и станет таким же кровососом, как Колчан. Что же делать?! Монстры окружили Мишку плотным кольцом, и один подошел уже настолько близко, что Мишка смог до него достать прикладом автомата. Голова упыря слетела с плеч и отскочила назад. Монстры остановились, но тут же двинулись обратно на Мишку. Мишка снова ударил прикладом. Еще одна голова полетела с плеч.

Мишка занес над головой автомат, и в это мгновение мир остановился. Остановилось время. Мишка застыл с поднятым над головой автоматом. И всё вокруг застыло, как на картине «Оборона Севастополя». Мишка стоял, как матрос на картине, а монстры стояли, как фашисты.

Из церкви вышел Илья Пророк. Он спустился по ступенькам, протиснулся между монстрами, подошел к Мишке.

– Мишка, – сказал святой неземным голосом, – у тебя в правом кармане лежит пилюля, которая поможет тебе. Только ты поторопись… – Илья пошел обратно к церкви. У порога он остановился и вздохнул. – Не устоит храм-то… Не устоит… Но вера устоит… – Святой повернулся к Мишке, перекрестил его и скрылся внутри.

Тут же всё вокруг задвигалось. Мишкина рука с автоматом опустилась на голову упыря и снесла ее с плеч. Мишка отбросил автомат, сунул руку в карман и нащупал там какой-то цилиндрик. Вытащил. На ладони лежала серебряная пуля. Мишка сунул ее в рот и попытался проглотить. Но с первого раза у него не вышло и его чуть не вырвало. Мишка отбил кулаком упыря и проглотил пулю. Слава Богу! Теперь всё нормально!– успел подумать он.

Со всех сторон в Мишку вонзились бесовские челюсти и когти. Мишка узнал Дегенгарда с неестественно выросшими клыками…

Мишка мчался на мотоцикле. Ветер ворошил его русые волосы. Мишка выжимал ручку газа, и мотоцикл с ревом летел вперед, пожирая километры гладкой заграничной автострады. По обочинам мелькали пальмы, кактусы и пирамидальные тополя. В коляске сидела Забина. В темных очках, в короткой кожаной юбке, в кожаном лифчике и красной кожаной косынке на голове. Она улыбалась. Мишка показал Забине большой палец и спросил по-немецки:

– Гут?

Забина тоже показала большой палец:

– Йа! Йа! Зер гут!

Мишка увидел впереди дорожный знак Нож-Вилка. В животе заурчало.

– О! – сказал он. – Эссен! Куры-млеко-яйки-брод! Вир эссен зих? – спросил он Забину.

– Йа! Йа! Их мехте эссен! – Забина закивала головой. – Натурлих! Зер эссен!

У Мишки встал.

– Натурлих, – конечно, по-нашему, – перевел он.

– Ко-онэшно-о, – немка заулыбалась.

– Йа! Иа! Ты все равно по-своему лучше говори, мне так больше нравится.

– Йа! Йа! Их либе дих!

– Вундерба, – Мишка почувствовал в штанах такое напряжение, что ему стало неудобно сидеть на мотоцикле.

– Их либе дих тоже!.. Слышишь? Тоже их либе! – От своего незаконного отца Семена Абатурова Мишка унаследовал страсть к немкам, а немецкий язык и немецкий акцент действовали на него, как валерьянка на кота.

– Мьишька! Мьишька! – Забина показала пальцем в сторону. – Дер гроссишен бассейн! Фу! – она помахала на себя ладошкой.

– Йа! Йа! Жарко! – Мишка свернул с дороги на пляж.

Они подъехали к морю. По морю плавали яхты, парусники и серфинги. Мишка слез с мотоцикла и пристегнул его цепочкой к пальме. Рядом упал кокос. Мишка задрал голову – сверху на пальме сидела красножопая обезьяна.

– Эй, Баунти! Кидай еще!

Обезьяна оторвала еще орех и кинула. Мишка поймал.

– Донке шон, мартышкин! Ауфидерзейн!

Забина сидела в коляске, зажмурившись и подставив лицо солнцу.

– Битте, фрау! – Мишка поставил на коляску орех.

Забина открыла глаза, увидела кокос и захлопала в ладоши:

– Их мехте дранк битте! – она пощелкала пальцем по горлу, как научил ее Мишка.

– Момент! – Мишка вытащил из-под сиденья монтировку и врезал ею по ореху. Орех раскололся на две половинки, из которых бызнул, как в рекламе, прозрачный сок кокоса. Мишка ловко перевернул половинки донышками вниз и протянул одну Забине. – За… либер! Гут?

– Гут!

Они чокнулись и выпили из кокосов.

– Шон! – Забина облизнула губы. Мишка вытащил ножик и срезал мякоть.

– На, поешь… эссен для аппетита… фюр аппетит… Яволь?

Немка скушала.

– Пошли купаться… Ком цу мир дер ватер… – Мишка разделся и остался в одних плавках-шортах «Адидас».

Забина тоже разделась. На ней был розовый открытый купальник.

– Мьишька, ду бист шон унд крафт менил, – она потрогала Мишкины мускулы, провела рукой по волосам на его груди и застонала.

У Мишки от ее слов и от вложенного в них смысла встал так, что на плавках чуть не лопнула резинка. Забина увидела, как Мишка возбужден, и ее рука ухватила его за выпуклость.

– Штейт ауф, – Мишка посмотрел по сторонам. Недалеко сидели какие-то отдыхающие… Мишка отвел руку Забины и показал на них:

– Алес, – он взял половину ореха и надел на выпуклость. – Тропический гондон.