– Господи, – Абатуров перекрестился.

И тут они увидели множество светящихся зеленых точек. Точки приближались к ним с трех сторон. Раздался страшный рев. Это шли вампиры. Они решили, что наступила ночь, и повылезали из темных уголков. Вампиры чувствовали, что где-то поблизости люди, полные свежей горячей крови. Первобытный голод терзал их сатанинские желудки, а из их ртов капала гнилая слюна. Ноздри вампиров раздувались от запаха человека, зубы терлись друг о дружку с жутким скрежетом.

Люди попятились.

– Колья! Колья-то в избе остались! – вспомнил Абатуров. – Назад! – Он первым заскочил в избу. За ним кинулись остальные.

Зажигалка погасла, и в темных сенях получилась небольшая куча-мала. Хорошо, что Углов, забежавший в избу последним, успел закрыть за собой дверь.

Наконец люди переместились из сеней в избу. Они забаррикадировали дверь, придвинув к ней стол и шкаф. Только они закончили с дверью, как с той стороны по ней вдарило. Шкаф зашатался и упал на деда Семена, ударив его по голове. Дед Семен рухнул, а шкаф рухнул на него. И если бы Скрепкин не успел у самого пола подхватить шкаф руками, была бы Абатурову крышка. Скрепкин поставил шкаф на место, а Мешалкин за подмышки оттащил Абатурова от двери и положил в угол. Лечить деда времени не было. В окна уже полезли первые вампиры.

Друзья похватали колья и бросились к окнам.

Скрепкин подбежал к окну первым. Он проткнул влезшего до половины монстра в покоцанной жилетке и кепке со сломанным пластмассовым козырьком. Какой-то бывший пенсионер-алкаш. Это немного успокоило Скрепкина. Он еще не очень привык протыкать человекообразных существ. Ему пока казалось, что он делает что-то нехорошее, что-то запретное. И Леня старался думать, что лишает жизни никчемных существ, которым жить больше незачем.

Вампир-пенсионер задымился и вспыхнул, осветив избу зеленовато-синим пламенем преисподней.

У другого окна орудовали Мешалкин и Коновалов. А Углов бегал с колом позади них и кричал:

– Дайте мне! Дайте мне!

Засмотревшись на них, Леня не заметил, как из его окна высунулась рука с когтями. Рука схватила Скрепкина за воротник и с нечеловеческой силой потащила его на улицу.

Скрепкин закричал:

– Помогите! Братцы! – Он растопырил руки и ухватился за раму, но чувствовал, что долго не протянет. Тягловая сила вампира превосходила упирающуюся силу Скрепкина в десятки раз!

Подскочил Хомяков. Он заметался вокруг, пытаясь достать монстра, но Леня стоял так неудобно, что перекрывал своим телом всё окошко. Тогда Хомяков пригнулся, пролез у Лени под мышкой и кольнул вампира в глаз. Но в это время другой вампир, сидевший сверху на окне, нагнулся и цапнул Хомякова в шею. Игорь Степанович вскрикнул, ткнул колом наугад вверх и проколол упыря.

Справа на окно прыгнул еще один. Освободившийся Скрепкин перевернулся и наколол его на кол. Вампир вспыхнул, и Леня застыл в ужасе. Он проткнул свою первую любовь, бывшую одноклассницу Веронику Полушкину. Леню вывернуло. Собственной рукой он сжег мост из Настоящего в Прошлое. Теперь никакого прошлого у него нет и никогда не будет, он потерял это прошлое, и потерял его так ужасно.

Полушкина обуглилась, и кости ее упали в траву.

В окно влез еще один, и Леня машинально его заколол.

Первый солнечный луч ударил Скрепкину в глаз. Он поднял голову и увидел на небе растущий с каждой секундой солнечный месяц.

Вампиры за окном завыли и бросились врассыпную. Скрепкин увидел, как многие из них дымятся, а у некоторых на голове уже вспыхнули волосы.

Скрепкин опустил кол. Нападение нечисти было отбито.

Отец Харитон положил книжку на тумбочку, снял очки и провел ладонью по глазам. Книга не читалась, в голову лезли мысли, никакого отношения к литературе не имеющие. Это не были даже мысли о Боге, о котором отец Харитон думал вроде бы не переставая. Нет, это не были мысли о Боге, это были суетные мысли, их нашептывал отцу Харитону не светлый образ, а темный инстинкт животного, загнанного в кусты. Животного, скорее всего зайца, который недостойным образом петляет и запутывает следы, спасая свою шкурку, вместо того чтобы повернуться, как отец Мень, к Врагу лицом и сказать: Изыди!

Отец Харитон тяжело вздохнул. Он думал, что подобные мысли давно уже изжил в себе, и последние годы живет всецело мыслями о Боге, и что бы с ним ни приключилось, он никогда не поменяет эти мысли, потому что Бог – это компас, и когда твой взор обращен к Богу, ты всегда видишь правильное направление, которому надо следовать. А если же ты, не обращая глаза Небу, ищешь направление самостоятельно, бесы овладевают твоей навигацией, и Путь твой мрачен и ведет в темный дремучий лес или пропасть. Об этом твердо знал отец Харитон и считал, что ничто не в силах повернуть его мысли в другую сторону. А вот нате! Оказывается, не так он, отец Харитон, был крепок верой, как рассчитывал! Оказывается, крепость его была крепка, пока ее ничего не беспокоило. А стоило случиться небольшому катаклизму – и вера его, как башня Вавилонская, уже дрогнула, зашаталась, и сверху с нее вниз посыпались первые кирпичики. Никак не ожидал отец Харитон, что он такой. Он думал, что он уже давно иной, преобразившийся в Христовой вере. А тут, будто кто под компас указующий подложил железный топор, как у Жуля Верна, и теперь компас испортился, и стрелка, как бешеная, крутится и дрожит. Понимание того, какой он (вкупе с прочими неприятностями) некрепкий в вере, еще больше подкашивало ему ноги. А ведь он отвечает не только за себя, а и за свою паству.

– Эх, – вздохнул отец Харитон, взял книгу и попытался снова почитать. Это была книга колумбийского писателя Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». В принципе, теперь отец Харитон таких книг больше не читал, он читал православную литературу, и ему этого вполне хватало. Подобные же книги отец Харитон читал в молодости, когда еще не был священником и даже не думал, что им станет. Тогда, в начале семидесятых, отец Харитон учился в архитектурном институте, слушал битлов, «Дип Пёпл», «Юрай Хип», «Машину времени», Элтона Джона и Джимми Хендрикса, носил длинные волосы (все, что осталось у него от того времени), ездил стопом в Крым и Прибалтику, увлекался буддизмом и маоизмом (тьфу, Господи!), считал себя хиппи. А хиппи для отца Харитона (в миру его звали Андрей Васильев по прозвищу Харрисон) было тогда не пустое слово, а образ жизни – не носить костюмы и галстуки, а носить джинсы и кеды, не стричься, работать сторожем или вообще не работать, аскать на Пушке, ездить стопом, проповедовать ненасилие и свободную любовь, жить коммуной. И он считал, что настолько это правильно так жить, что удивлялся, как другие этого не понимают. Он считал, что им просто нужно объяснить доступно про это дело, и тогда все станут хиппи, и наступит эра всеобщей любви, счастья, цветов и цветомузыки. И он тщетно пытался это всем объяснить – маме, папе, бабушке, друзьям, в милиции, куда его периодически забирали за внешний вид. Но никто не понимал, что это и есть тот образ жизни, к которому, рано или поздно, перейдет всё население планеты Земля, потому что – это хорошо. Чтобы не идти в армию по убеждениям, он лег в психушку и хотел получить там 7Б (маниакально-депрессивный психоз – легкая статья, с которой в армию не брали), но попал в больнице к доктору Бабаяну. Этот доктор защитил недавно диссертацию на тему «Вялотекущая шизофрения». Такого диагноза «Вялотекущая шизофрения» до доктора Бабаяна не существовало, он его сам придумал и, чтобы подтвердить свое открытие, всем его с удовольствием ставил. Андрей тогда не видел особой разницы между 7Б и вялотекущей шизофренией и не возражал. Но одной мелочи он не учел – лечить-то его стали не от 7Б, а от шизофрении, а это две большие разницы! Андрея закололи лекарствами. Из дурки он вышел немного не в себе. Никак не мог отвыкнуть от кое-каких лекарственных препаратов. Он быстро пристрастился к наркотикам и через полгода уже крепко сидел на кокнаре. Через год доза отца Харитона дошла до двух стаканов в день. Андрей понимал, что ходит по лезвию ножа, но остановиться уже не мог. Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы перед Олимпиадой восьмидесятого года милиция не решила почистить Москву от социально неблагополучных элементов. Андрея Васильева, по прозвищу Харрисон, замели, обдолбанного на Пушке, и отправили в ЛТП. Родители пытались его вызволить, но им сказали, что если будут соваться, Андрея упекут в тюрьму. Не было бы счастья, как говорится у русских, да несчастье помогло. В ЛТП Андрей переломался. И впервые задумался о том, как он живет и что ему делать дальше. Из этих мыслей закономерно выходило, что идти-то ему особенно некуда. Из института его исключили, делать он ничего не умеет. Можно было бы пойти работать учеником на завод, но он чувствовал, что ЭТО НЕ ЕГО. Можно было бы пойти работать сторожем, но ведь это же не выход, не может же он работать всю жизнь сторожем! И по всему получалось, что две у него дороги остаются – или опять на дно, или прямиком к Богу в его светлый Храм. Бог всегда привечал у себя униженных, слабых, тех, кому плохо. Короче, всех тех, кто не знал куда податься. К тому же церковь в то время и сама была гонима, как и хиппи, и это симпатизировало бывшему Харрисону.