Очередной вопрос, обращенный Лили к отцу, касался приезда мистера Картера. Папа не мог ей точно ответить, когда это будет, но полагал, что довольно скоро. Лили тотчас спросила, почему он так полагает? Не имея специальной причины так полагать, доктор был вынужден в этом сознаться, после чего ему был учинен особый допрос, почему же он отрекается от своих предсказаний, и доктор был вынужден взять свое отречение обратно. Возник ряд новых проблем: «Куда могут направить бригаду Картера из Тибодо?» И еще: «Если Бэнкс предпримет атаку на Порт-Гудзон, то не лучше ли будет оставить полковника Картера для защиты Лафурша?» И последний вопрос: «Если бригаду все же пошлют в наступление, разве не будет разумнее оставить ее в резерве, как лучшую в армии, а не бросать сразу в бой?»

— Насколько счастливее были те древние греки, — вздохнул замученный доктор, — которые родились от бессмертных богов. Когда у них возникали сомнения или вопросы, их папы всегда могли дать им надежный ответ.

— Но я так ужасно волнуюсь, — возразила бедная Лили, вытирая слезы салфеткой.

— Милая дочка, прошу тебя, будь храбрее, — увещевал ее любящий папа. Но дочка рыдала еще сильнее (таково действие жалости). — С ним пока ничего не случилось, и мы будем молиться, чтобы он был жив и здоров.

— Все на свете может случиться, — был упрямый ответ.

После ужина она удалилась к себе, заперлась, преклонила колени на коврике возле постели, уткнулась лицом в подушку и долго, рыдая, молила, чтобы господь охранил от опасности ее дорогого мужа. Она уже не просила о том, чтобы свидеться с ним; только о том, чтобы его миновала пуля; трепеща за него, она и не смела просить о большем. После чего она снова вернулась к отцу, утомленная, бледная, но подкрепленная верой; так резкие краски заката смягчает порой неведомый луч из горнего царства. Сев на скамеечку возле отца и положив ему на колени головку, она завела с ним сперва беседу о Картере, потом об их общем будущем здесь на плантации и снова о Картере, но в гораздо более светлых тонах.

— Я согласна учить негров грамоте, — сказала она. — Я хочу поступать разумно и делать добро.

Делать добро, разумеется, чтобы верней угодить небесам и быть тем полезной супругу. Она согласна учить этих негров грамоте ради полковника Картера (если не ради Христа). Лили была христианкой, обучалась закону божьему, как и все ее сверстники, и, конечно, слыхала о том, что церковь дарует спасение не за дела, а за веру. Но она не видела в жизни настоящего горя, еще не знала, по счастью, что значит бессильно страдать за близкого человека, и все ее верования имели довольно наивный характер.

Когда в девять часов вечера Равенел созвал своих негров и прочитал им главу из Библии и молитву, Лили смиренно молилась вместе со всеми. А уйдя к себе в спальню, снова молилась за Картера — и за себя вместе с ним. А потом мгновенно заснула, потому что была молода и сильно устала. Старики, которым, увы, известно по горькому опыту, что значит, считая часы, проворочаться длинную ночь до рассвета, должны испытывать зависть к таким вот младенцам, двухлетним или двадцатилетним (это совсем не важно), которые могут мгновенно и крепко уснуть даже с печалью в душе.

ГЛАВА XIX

Переустройство трудовых отношений на Юге идет полным ходом

В шесть часов поутру доктор был уже на ногах и пошел поглядеть на своих подопечных. Еще с вечера он объявил долговязому негру — майору Скотту, выполнявшему у него роль десятника или смотрителя, что все должны встать с рассветом и быстро позавтракать, чтобы пораньше пойти на работу; и вот он весьма удивлен, что добрая половина его подопечных все еще спит, а несколько негров и вовсе исчезли. Сам майор направлялся к нему от стоявшей за домом большой бочки, как видно, едва лишь закончив умывание.

— Скотт, — сказал доктор, — здесь нельзя умываться. Воды в этой бочке еле хватает для нас.

— Слушаю, сэр, — ответил майор, почтительно кланяясь. — Вся беда в том, что наша бочка пуста.

— Но ведь рядом река.

— Слушаю, сэр, верно, — согласился майор, еще раз почтительно кланяясь. — В другой раз я это учту.

— Но что тут у вас происходит? — спросил удивленный доктор. — Мы ведь вчера условились, что вы поднимаетесь рано и все идете работать.

— Я объявил ребятам, — ответил майор тоном глубокой скорби. — Каждому говорил, чтобы встали пораньше и были готовы. Сказал, что сегодня — начало нашей работы и потому особенно важно, чтобы все было в полном порядке. Да, видно, им наплевать, что им говорят.

— А не лучше ли было бы, Скотт, показать им живой пример? Скажи, ты позавтракал?

— Нет, сэр. Старуха еще ничего не варила.

— Видишь ли, Скотт, на них можно воздействовать только личным примером. Не требуй от них того, чего не делаешь сам.

— Правильно, сэр, это единственный путь, — согласился майор без малейшей тени смущения. — Точно так поступали и праотцы наши — Авраам, Исаак и Иаков.

И он возвел очи горе с таким благочестием, какого никто на свете не смог бы достичь без тонзуры, священнического облачения и вскинутых к небу рук. Потом он добавил:

— А ведь праотцы наши были возлюбленные чада господни, святого духа исполненные.

Доктор воззрился на собеседника с тем особенным интересом, который философ всегда испытывает к примечательным моральным явлениям. С горечью он подумал, что подобному благочестию можно выучить и мартышку и попугая.

— Все ли люди на месте? — спросил он, переходя от прогнозов моральной жатвы к более актуальным проблемам подготовки к посеву.

— Боюсь, что не все. Джима и Тома не видно. Том вчера вечером смылся в форт. Он там влюбился в какую-то девушку, сэр. А Джим… Просто не знаю, куда он девался. Совсем никудышный негр.

— Ты так считаешь? — спросил доктор, испытующе глядя на Скотта, словно раздумывая, не зачислить ли и его самого в «совсем никудышные негры». — Я хочу побеседовать с ними. Позови сюда всех — мужчин, женщин, детей.

Майор сразу повеселел, предвкушая что-то занятное — сборище, речи, спектакль. Он с охотой пошел собирать своих подчиненных; тех, что спали, тянул прямо за ноги, а детишек похлопывал по плечу, возглашая при этом звучным глубоким басом: «А ну, собираясь! Выходи побыстрее! Все на собрание! Масса Равенел скажет нам речь!»

За десять минут он выстроил всех в два ряда: в первом ряду стояли мужчины, за ними — женщины. Те, кто повыше ростом, стояли на правом фланге; детишки — на левом.

— Знаю, как надо их строить, — сказал майор Скотт, расплываясь в счастливой улыбке. — Я ведь командовал ротой у генерала Фелпса.

[102]

Заправлял там всеми цветными. У него и майором стал.

Он пристроился с правого фланга, отдал доктору честь по-военному и зычно скомандовал: «Смирно!»

— Друзья мои, — сказал доктор, — все мы пришли сюда, чтобы своими руками заработать себе на жизнь.

— Верно. Благодарение господу. Настали хорошие времена, — ответила аудитория.

— Не прерывайте меня и послушайте, что я скажу, — продолжал доктор. — Я вижу, вы понимаете, что это большое счастье — работать и быть свободными.

— Так точно, масса, — хрипло ответил майор и тут же, словно винясь в допущенной вольности, еще раз торжественно отдал доктору честь.

— Я хотел бы, чтобы вы поняли, — сказал Равенел, — что свободному человеку нельзя пребывать в праздности. Тот, кто ленится, будет всегда бедняком, а бедняк никогда не станет свободным. Например, он не сможет купить того, что ему захочется: у него будет мало денег. И он не сможет себя уважать: лентяй ведь не вправе рассчитывать даже на собственное уважение. Чтобы что-то скопить для себя, иметь право на это, нужно трудиться. В прежние времена вы работали потому, что страшились надсмотрщика. (Доктор чуть не сказал «бича», но опустил это слово, чтобы не унижать своих слушателей.) А сейчас вы начнете работать не из страха, а ради надежды. Настало счастливое время, и наша страна объявляет вам: «Отныне каждый рабочий будет работать за плату!»