— Святые слова! — возопила фальцетом женушка Скотта. Но супруг укротил ее яростным взглядом. Как смеет она говорить, когда он молчит.
— Теперь все зависит от вас, — продолжал доктор. — Стоит вам захотеть, и вы станете полезными и почтенными гражданами нашей страны. Но для этого нужно быть честными, работящими и неуклонно выполнять взятые на себя обязательства. Надеюсь, это всем попятно. В дальнейшем мы с вами вернемся к этим вопросам. А сейчас я хочу объяснить, чего именно я от вас жду. Все должны ночевать в отведенном для того помещении. Все должны подниматься с рассветом, быстро позавтракать и приготовиться к выходу на работу. В течение дня без моего разрешения никто из вас не имеет права покинуть плантацию. В рабочую пору все вы работаете десять часов в день. Все должны быть честными, аккуратными, соблюдать правила, не нарушать приличий. Я, со своей стороны, даю вам кров и питание, топливо и одежду; я буду лечить вас и обучать ваших детей. Вы получаете ежемесячно заработную плату: рабочие первой категории — восемь долларов, рабочие второй категории — шесть. Кроме того, мы будем учить вас грамоте, всех — и старых и малых.
Негры ответили доктору одобрительным гулом, благословениями и криками благодарности.
— Если кто недоволен, — сказал в заключение доктор, — я постараюсь найти для него другое занятие. Но каждого, кто самовольно уйдет с плантации, полиция вправе арестовать и отправить на фронт. А теперь начинайте завтракать. Майор Скотт, вы доложите мне, когда все будут готовы.
Пока Скотт отдавал честь доктору, негры весело разбежались, что весьма огорчило майора: он полагал, что они будут ждать, пока он скомандует: «Вольно!» Доктор, исполненный веры в своих вассалов (несмотря на пропавшее утро), тоже отправился завтракать. Главное в том, объяснял он за завтраком Лили, чтобы суметь втолковать им как можно разумнее все их обязанности, и — дело пойдет на лад. Негры еще не знают, чего мы от них ждем, и мало об этом думают; но в душе они славные., люди. И если им станут платить за работу, они будут честно трудиться. Комментируя эту мысль Равенела, автор хотел бы добавить, что едва ли в истории всего человечества найдется еще один полудикий народ, который платил бы за помощь такой благодарностью, как американские негры, когда республика сбила с них цепи. И хотя вековое рабство и дикость — неплодородная почва для добродетели, они сохранили в душе чистоту и способность любить и радоваться.
И вот, побуждаемые лишь одной благодарностью, негры доктора Равенела сумели проделать за эти летние месяцы больше полезных дел, чем былая орда робертсоновских негров, подгоняемых управляющими и надсмотрщиками с бичами и палками. Уже на другой день они поднялись ровно в назначенный час и вышли работать все, как один, включая влюбленного Тома и «никудышного негра» Джима. А еще через две недели они нарубили жердей в соседнем лесу, починили разрушенные ограды и распахали запущенные поля. И за все это время не было случая, чтобы кто-нибудь из рабочих стащил курицу или свинью из докторского хозяйства (если можно, конечно, столь торжественно именовать жалкий птичник и стадо доктора). Но, что было еще удивительнее, это жалкое поголовье множилось и росло в почти неестественном темпе. Майор Скотт объяснял прибыток довольно своеобразно. «В ответ на наши молитвы», — так говаривал он. Позже, к вящему своему ужасу, Равенел обнаружил, что в ночные часы его подопечные разбойничали на соседних плантациях, а поев и насытившись, жертвовали в его зоологическую коллекцию отдельные, уцелевшие от их трапезы экземпляры. Равенел тотчас объехал соседей, принес свои извинения, восстановил их потери, после чего, собрав всех рабочих, обратился к ним с речью, разъясняя, что правила честности надо практиковать не только в своей среде, но и вовне. Они его слушали, с трудом подавляя усмешки, сдерживая хихиканье, многозначительно толкая друг друга и всем своим видом показывая, что усматривают в том, что случилось, не только потеху, но и некую высшую справедливость.
— Выходит, масса, что вы не хотите карать египтян,[103] — заявил лоснящийся, вечно смеющийся негр, известный под именем мистера Мо, — а мы так считаем, что вы тоже избраны богом, и вас угнетали почти что как нас, и вы имеете право на всех кур, принадлежащих мятежникам.
— Дорогие друзья, — возразил в ответ доктор, — что до вас, я уверен, что вы имеете право на всех решительно кур, принадлежащих мятежникам. Лично я таких прав не имею. Мой труд мне всегда оплачивался. Однако и вас я прошу — проявите великодушие, избегайте дурных поступков. Ваша задача, первейший ваш долг перед вами самими создать себе репутацию мирных и честных людей. Если вы недостаточно сыты, я постараюсь увеличить ваши пайки.
— Мы достаточно сыты, — загремел майор Скотт, а ну-ка, кто голоден, пусть выйдет вперед.
Никто не вышел вперед, все были сыты и веселы и разошлись, пересмеиваясь между собой. Равенел с удовлетворением отметил, что с этого дня размножение кур и свиней на плантации пошло в естественных нормах.
Ежевечерне в одной из необставленных комнат на втором Этаже Лили обучала грамоте, негров. На уроки ходили все, мужчины и женщины, от стариков — до малых детей. Их успехи в учении сперва изумляли ее, а потом, когда она познакомилась с ними поближе, доставляли ей чистую радость. Прилежание этих невежественных людей, их веселость, усердие, благодарные слезы были поистине трогательны. Обращаясь к своей учительнице, они называли ее «мисс Лили», и в голосе их была неподдельная преданность. А когда в класс, в роли инспектора, захаживал доктор, ученики встречали его столь ослепительными улыбками и таким задушевным сиянием глаз, что он мог сравнить это зрелище разве только с сиянием звездного неба. Если любовь к нам меньшого брата можно почесть за счастье, то мало кто был так счастлив в Эти летние месяцы, как Равенел.
Впрочем, как строгий историк, не могу умолчать и о том, что плод, который доктор растил в своем ветрограде, был не без пятен. Лили не раз огорчалась, а бывало, порой и впадала в отчаяние, разбирая скандалы и свары негров, приходивших искать суда или к ней, или к доктору. И первым вступившим на путь порока был, увы, их лидер и столп добродетели — Скотт. Это было прискорбно, тем более что он не только считался десятником, но и назначил себя самовольно духовным вождем всей негритянской общины. Каждое воскресенье он обращался к ним с проповедью и втайне считал себя более искусным оратором, чем Равенел; ибо доктор, молясь поутру, прибегал все же к помощи Библии или молитвенника, а красноречие майора Скотта и памятливость его на цитаты из Библии не знали границ. Когда майор Скотт молился, голос его гремел так, словно молился не он, а Васанский бык;[104] и если бы райские стены можно было свалить одним только грохотом, как в Иерихоне, то Скотт овладел бы, конечно, раем без посторонней помощи. Будь Скотт белокожим и образованным человеком, он стал бы, наверно, священником или политиком не из последних. У него была здоровенная глотка, природный ораторский дар и богатое воображение. А по искусству душеспасительной речи, подкупающей внешности и геркулесовой силе, музыкальности, бархатистому басу, первоклассным зубам и сверкающим белкам глаз Скотт мог бы сравняться с самим дядей Томом, этим бессмертным созданием госпожи Бичер-Стоу. Но, как и многие белокожие христиане, этот сравнительно добродетельный негр не находил в себе сил, чтобы блюсти разом все десять заповедей. Порой ему очень хотелось соврать, а что до седьмой заповеди, то он нарушал ее чаще царя Давида. Приходилось все время улаживать ссоры, возникавшие из-за нежелания майора уважать святость брака. Доктору даже пришлось повенчать его заново, призвав для того капеллана из форта Уинтропа. Доктор сказал тогда Скотту, что если случится еще хоть один скандал, то майора придется отправить без всякой поблажки прямо к военным властям и сдать в рекруты.
