Свою старенькую индейскую бабушку он помнил смутно, разве что ее костлявые руки и запах прокисшего молока. В школе они как-то писали сочинение о своих предках, и он написал, что прадед погиб в битве под Геттисбергом в 1863 году, и ему поставили неплохую оценку, лучше, чем обычно.

Женщина чуть пошевелилась, и Перри прижался щекой к ее виску и прикрыл глаза. Он только успокоит ее. Большего ему не надо. Немного погодя он встанет и займется картиной, за женщину он ответственности не несет. Очутиться бы на пуховой перине без этой паршивой, трущей задницу формы, рваного блохастого одеяла, и музейных развалин, врезающихся в спину. Хотелось лежать голым рядом с этой женщиной на мягкой кровати.

Даже штаны на нем чужие. Кромки карманов обтерханы, в одном он обнаружил кое-как смотанные засохшие бинты. Когда тебя ранят, врачи сдирают с тебя форму, точно упаковку с подарка.

Он не мог понять, с чего это людям приспичило снова и снова гонять на музыкальном автомате пластинку "Война"?

Перри стал целовать лицо женщины, их губы соединились, стало хорошо и тепло, а все остальное исчезло.

Счастье — это заслеженный горный хребет где-то вдали. Сейчас он позади. Чтобы вновь оказаться перед ним, всего-то и нужно, — свернуть в глубокое ущелье. Но я не могу свернуть. Что-то толкает меня вперед, я не могу свернуть.

Он очнулся на полу, зажатый между стулом и дверью, под подушкой Каспара Фридриха, которая упала на него сверху.

Сначала он не мог понять, где находится. Потом ощупал живот. Целый. Пожалуй, он вообще не ранен. Герр Хоффер не помнил, что произошло, может, упал в обморок, а может, сам бросился на пол. Лоб болел, но открытой раны не было. Он выглянул из-за стула. Герр Вольмер, с ружьем в руках, смотрел в окно.

— Идут, — произнес он.

Герра Хоффера охватила радость, а не страх. Не обращая внимания на тошноту, он подскочил к окну. Солдаты толкали большую телегу к постаменту разбитой статуи бюргера. Это были не американцы. Свои, в серой форме. Артиллерия.

На телеге была криво установлена пушка с очень длинным стволом. Герр Хоффер прищурил глаза, едва различая за грязными стеклами очков черные нашивки на воротниках и рукавах — ну, конечно, войска СС. У одного рука на перевязи, второй хромает. Двое без касок. Еще один стоял в отдалении от прочих, ближе к Музею, направив винтовку в сторону улицы. Это он стрелял, а вовсе не герр Вольмер. Солдат выстрелил снова, потом вгляделся вдаль. Может, американцы уже так близко, что в них можно попасть. Или он стреляет в пустоту. Остальным никак не удавалось развернуть телегу, видимо, орудие было слишком тяжелым. Им не хватало лошади, хотя бы пони. Длинное дуло уставилось на Музей.

— Что они делают, герр Вольмер?

— Занимают боевую позицию. На противотанковую похоже. Артиллерия, наши, эсэсовцы. Видать, без колес остались. С ними вечно что-то не так. Похоже на двенадцать-восемь с "Королевского тигра", как вы думаете, герр Хоффер?

Герр Хоффер признался, что для него все противотанковые пушки одинаковы.

— Мощная штука эта двенадцать-восемь, — продолжал герр Вольмер. — Думаю, это она, да. Они защищают позицию, герр Хоффер. Со стратегической точки зрения, тут место хорошее. Широкий обзор на обе улицы. Пьедестал из цельного камня, кстати. Идеальное укрытие. Теперь-то уж мы без боя не сдадимся.

Их было всего десять-двенадцать человек. К неимоверному облегчению герра Хоффера после нескольких минут криков и ругани пушку развернули дулом от Музея. Удивительно, что они не додумались использовать Музей как укрытие. В башне, к примеру, получилась бы идеальная снайперская точка. Правда, если она обрушится, это — конец. Передняя часть телеги внезапно развалилась, дуло глухо лязгнуло о мостовую; удар оказался настолько сильный, что даже герр Хоффер почувствовал, как вздрогнула земля. Передние колеса телеги теперь валялись рядом. Одного из солдат, похоже, придавило, и он лежал неподвижно, остальные же продолжали кричать и ругаться, не обращая на него внимания.

Солдат так и не поднялся. Его товарищи общими усилиями стащили пушку с разбитой телеги и установили на краю постамента, в том самом месте, где белый мрамор сменялся каким-то другим, серым камнем, скорее всего гранитом. Постамент был идеальной высоты — в мирные времена люди усаживались на него передохнуть. Когда-то это было излюбленным местом пьяниц, они горланили здесь песни или тихо сидели, уставясь в небо.

Ситуация казалась отчаянной. Трупы людей, погибших от взрыва бомбы, угодившей в памятник и разбившей витраж Клюге, так и лежали на улице, задрав кверху локти, будто заслоняясь от чего-то; лица были опухшие и черные, а туда, где валялись ошметки того, что мясник назвал бы требухой, герр Хоффер вообще старался не смотреть. Пушку установили над воронкой, направив длинное дуло на улицу, уходившую в центр города.

Герр Вольмер был невероятно взволнован. Он взмок, нос, нависавший над огромными усами, блестел от пота. Смачно чихнув, вахтер задернул кружевную занавеску.

— Все еще хотите поднять белый флаг?

Герр Хоффер покачал головой.

Вахтер поправил островерхий шлем — поверхность его была исцарапана, но все равно блестела от ваксы.

— Можно мне сходить к ним и узнать последние новости, герр Хоффер?

— Будьте осторожны.

— Ну, в нас-то они из пушки палить не станут.

— Меня беспокоят эсэсовцы, а не пушка.

— Меня они не обидят, герр Хоффер. Я такой же солдат, как они.

Хоффер остался на страже у главного входа, заперев дверь за вахтером, когда тот вышел. В большое зарешеченное окно ему было прекрасно видно, как герр Вольмер в съезжающем на уши шлеме и хлопающей на ветру шинели, сжимая ружье, захромал к эсэсовцам, занявшим позиции вокруг противотанковой пушки. Герр Хоффер не удивился бы, если бы вахтера пристрелили без разговоров, но они только рассмеялись. Герр Вольмер щелкнул каблуками и поднял руку в гитлеровском приветствии, от этого стало только хуже — ответный салют они отдали, покатываясь от хохота. Может, они пьяны, как пьяницы, когда-то горланившие тут песни, задрав голову к солнцу.

Несколько минут спустя он вернулся.

— Ну что?

— Сопляки они, вот что. Никакого уважения.

— Они знают, что умрут.

— Мы тоже это знали тогда, в окопах. Но мы никогда не теряли уважения к старшим. Это плохой знак.

Они вернулись в комнатушку герра Вольмера. Вахтер снова встал у окна.

— Очень плохой знак, — повторил он. — Значит, фюрер потерял хватку. Ни приличий, ни уважения. Двенадцать лет нас уважали. Теперь все кончилось.

— Мой отец сказал бы вам, что традиционные ценности умерли уже в восемнадцатом году. Поэтому партии и пришлось наводить порядок. Я пойду проверю чердаки.

— В общем, у одного из них не до конца отшибло вежливость, и он рассказал, что пять-шесть частей из его дивизии укрепились в городе, а врага прижали на Крайбургском холме.

— Американцы наступают по шоссе?

— Задерживаются из-за засад. Засады наносят врагу большие потери. В основном рядовые СС и люфтваффе, зато хорошо вооруженные. Ждут в замаскированных окопах, пока часть пройдет, и бьют в спину. Вот где мы с вами должны быть — бить им в спину из последних сил.

Герр Хоффер кивнул, его охватило смятение вместе с внезапно всколыхнувшимся патриотическим чувством.

— Герр Хоффер!

— Что, герр Вольмер?

— Разве я похож на замученного геморроем молокососа?

Когда герр Хоффер оставил вахтера, тот разглядывал себя в крошечном зеркальце, вклеенном в горный вид на Кенигзее. Так ли уж надо обходить чердаки? Наверное, надо. Долг! Впрочем, герр Хоффер не представлял себе, что станет делать, если там и вправду что-то загорится или если он найдет неразорвавшуюся бомбу, застрявшую в балках. Воду давно перекрыли, а ведер с песком не было, потому что все ведра конфисковали и переплавили на танки. Вряд ли он смог бы дозвониться в противопожарный отдел Sicherheits und Hilfsdienst,[28] к тому же они наверняка вместе со всеми на Крайбургском холме — или бегут, тоже вместе со всеми. Герр Вольмер настаивал, что должен пойти наверх сам, но герр Хоффер и слышать об этом не хотел. У и. о. и. о. директора еще осталось немного гордости.