— После такого фейерверка, да еще такому, каков вы теперь, — насмешливо ответил явно необрадованный встречей эсэсовец, — только одно: шприц эвтаназии!

Кому-кому, а префекту полиции страшный смысл мудреного слова был известен — умерщвление. Похолодев от ужаса, он опустился перед эсэсовцем на колени:

— Спасите! Служу верой и правдой. Спасите!

— Хорошо, — брезгливо согласился эсэсовец, — но при условии...

Сильным рывком он втащил префекта за лацканы мундира в машину:

— Свою «находку» — чекистов Москвы — передадите мне со всеми опознавательными. И будете их пока стеречь. Да-да, стеречь! Доложу Гиммлеру о них сам! Никому даже намека, слышите? Рейхсфюреру они нужны живыми, только живыми — отвечаете за их жизни головой! Если и пронюхают что-нибудь ваши детективы — бросите им ложную кость! Ясно?

— Будет сделано. — Отвислая губа префекта дрожала...

147 офицеров, два генерала, штандартенфюрер группы СС «Мертвая голова» — от такого взрыва пробрала дрожь даже Антонеску. Телеграфные аппараты отстукивали приказ за приказом один яростнее другого.

Стены уцелевших домов, заборы — в приказах и уведомлениях. В каждом жирным шрифтом, заглавными буквами выделены слова: «Расстрел на месте», «Казнь через повешение», «Подвергнутся смертному наказанию».

В глубоком сообщающемся с катакомбами подвале мерцают светильники. Над схемой города склонились молодые ребята и девчата, старшему из них не более 18 лет. Юноша в морской форменке и кубанке, командир молодежной группы Яков Гордиенко водит по схеме огрызком красного карандаша:

— К «Ласточкиным гнездам» пойдут сегодня Алексей и Саша. Лида и Нина ведут до комендантского часа наблюдение за портом. Мы с Николаем — у пороховых...

Так называли одесситы погреба за городом. Когда-то в них действительно хранился порох, потом рыба, фрукты Гитлеровцы вновь забили погреба боеприпасами. Что не умещалось, укладывали штабелями под открытым небом.

Подгоняли к погребам новые и новые эшелоны: взрывчатку, ящики снарядов, бомбы. Территорию погребов обнесли колючей проволокой. По углам соорудили постовые вышки. Система сигнализации. Патрули с собаками — никому, кажется, не подступиться. И вдруг в закрытом, опломбированном вагоне начинают рваться патроны. Сдетонировал тол, и все взлетело на воздух. Расшвыряло в щепки вагоны: разнесло, сровняло с землей штабеля и погреба. Как ураганом, смело ограды и вышки, не уцелело из охраны ни одного гитлеровца, не осталось в живых ни единого очевидца.

А было все не так уж хитро. Неподалеку от погребов — свалка: кухонные отходы, тряпье, отбракованная аптечная посуда; над ними тучи ворон и галок. Три дня пулял по ним из рогатки какой-то паренек в кубанке. Камешков не было, стрелял пузырьками. Один из патрулей даже отвесил зазевавшемуся малому оплеуху:

— Зачем паф-паф... ворона? Жраль, да?

— А что же есть нам? — насупился парень.

Солдат брезгливо сплюнул. На всякий случай обшарили сумку паренька, нашли бутылку самогона.

Самогон тогда был самым ходовым товаром, непременным приложением к любому пропуску, комендантскому разрешению. Прихватывал с собой его и Яшуня.

— Купи, продам! — набился он солдатам. Те, конечно, отобрали бутылку и тут же распили. Посмеиваясь над дурашливым малым, пошли своей дорогой.

Хныча, требуя деньги, малый поплелся за ними, дошел чуть ли не до самого ограждения. Обернулись солдаты, цыкнули, пугнули автоматами. Со всех ног пустился малый назад. Но дело было уже сделано — сумел Яков незаметно пустить из рогатки два пузырька с горючкой в оконце опломбированного, груженного боеприпасами вагона...

Невеселой была у фашистов опохмелка.

В боевом напряжении жил подземный штаб Нерубайского.

Уходили на задания, возвращались с заданий — всех провожал, ждал, встречал Молодцов или, как он теперь назывался, Бадаев.

Вернулись командир отделения Иванов и парторг отряда Зелинский. Уставшие, в грязи, но довольные — испытали свое новое взрывное устройство.

— Срабатывает как часы! — отрапортовал Иванов.

— А результаты? — поинтересовался Молодцов.

— Два товарняка вверх колесами.

— Молодцы! Теперь бы еще на другом перегоне, но об этом завтра, сейчас ужинать, — глянул на часы, — вернее, завтракать и спать! Марш!

Вечером в катакомбы спустился Федорович. Он по-прежнему благоухал парфюмерией, хотя наверху был уже не «директором ТЭЖЭ», а владельцем слесарной мастерской.

— Я вызывал вас еще позавчера, — заметил Молодцов.

— Позавчера не имел вот этого! — с видом победителя он протянул выданное ему городской префектурой разрешение на свободное хождение по городу — пропуск постоянного типа.

— Легализовались... Это хорошо, — смягчился Молодцов.

Федорович разложил перед Молодцовым объявленные декреты, приказы, первые номера издаваемой оккупантами газеты «Молва».

Чего только не было в этой, с позволения сказать, «газете» — официозе губернаторства Транснистрии!

Среди других оповещение: «Господин Милашевич, мадам Шарлье и госпожа Трифилова сняли примыкающий к ресторану «Ша нуар» флигель под дом свиданий для офицеров. Медико-санитарной дирекцией выданы соответствующие санкции».

Бойко вынул из ботинка и протянул Бадаеву скатанную трубочкой шифровку — велено передать, что встреча возможна как раз в ресторане «Ша нуар».

— А вы, Петр Иванович, не сообщаете главного, — заметил Молодцов, прочитав шифровку, — у комендатуры новый адрес?

— Да, взлетело на воздух все правое крыло. Полагают, что мины были заложены до эвакуации города, а взорваны по радио...

— Очевидно, — согласился, улыбнувшись, Молодцов. — Радио в наши дни творит чудеса!

...Все складывалось так, что Молодцову нужно было выйти в город самому. Москва разрешала это лишь в крайнем случае. Но вот уже с неделю изо дня в день Григорий (так именовал себя в радиограммах начальник опергруппы центра) запрашивал о Дальнике.

В Дальницких катакомбах разместилась дублирующая, временно законсервированная группа. Сведения о ней были противоречивыми: одни утверждали, что прикрывающий катакомбы верховой[11] отряд Дальника расконспирирован, группа блокирована и, возможно, уже арестована; другие заявляли, что видели людей группы в городе.

В переданной шифровке хорошо проверенный, давно связанный с нашей разведкой информатор-немец по имени Курт, сообщая о взрыве комендатуры, просил в то же время личной встречи для какого-то важного сообщения о верховой разведчице, на след которой напали агенты сигуранцы.

На рассвете, взяв с собой двух связных, Молодцов вышел в город.

С эвакуацией советских войск Одесса сразу оказалась в глубоком тылу. Не доносились даже звуки канонады. И в город мутным потоком хлынули из белоэмигрантских нор Европы «бывшие» — фабриканты, заводчики, ростовщики, спекулянты, маклеры, рецидивисты, жулики. Особенно много этой нечисти кишело на Привозе.

С отвращением пересек Привоз Молодцов. Он был в форме офицера вермахта. Солдаты вытягивались перед ним.

В конце базара он свернул к букинистической палатке:

— Иест што-нибудь антикварний? — спросил он книготорговца на ломаном русском языке.

Тот, глянув поверх очков на офицера, порылся под прилавком и извлек потрепанную книжонку.

— Вот довольно интересный экземпляр.

Офицер просмотрел бегло несколько страниц. Замусоленные, зачитанные, они имели на полях и среди строк массу пометок ногтем и карандашом.

На семнадцатой странице, как и полагается, проставлен был инвентарный номер. Он и являлся ключом для расшифровки «пометок».

— Сколько? — спросил офицер.

— Экземпляр редкий. Десять марок, но господам немецким офицерам скидка.

Офицер бросил на прилавок марку.

С Привоза Молодцов направился на биржу.