...Что же было самым трудным за все эти годы? Наверно, притворяясь покорной и ко всему равнодушной, вырастить Яниса настоящим мужчиной. Сколько бессонных ночей она провела, думая о том, какие слова ему сказать, чтобы он не догадался о том, кто она, и в то же время понял, что такое Честь, Мужество и Долг!.. Ей удалось это, да, да, удалось! Она гордилась сыном и мечтала показать его Сурену. Но он видел Яниса всего лишь несколько секунд при лунном свете, а затем расстался с ним навсегда... Гитлер готовил войну, и Лилии пришлось остаться в Прибалтике. Она узнала, что награждена орденом Красного Знамени, но так ни разу и не надела его и даже не увидела...

Но самыми тяжкими и страшными были последние два года, когда Лилия не могли быть вместе с Янисом и молча терпела его презрительный взгляд... А теперь его нет...

Она встала, бесцельно прошлась по комнате. Было тихо, как в склепе.

— Янис! — шепотом позвала Лилия.

За ширмой что-то скрипнуло, и она, наклонив голову, с напряжением прислушалась, словно вдруг поверив, что там действительно мог кто-то быть.

— Янис! — повторила она. — Янис! Янис!

Ее крик забился под низким потолком и замер. Она упала на пол, и из ее груди вырвался стон. Потом она затихла. Взглянула на часы и прошептала:

— Пора!

Она достала из-под кровати большую кожаную сумку, с которой когда-то ходила в лес, присела на корточки и включила питание передатчика. Быстро написав на клочке бумаги несколько цифр, она ровно в четыре часа семнадцать минут утра простучала:

— Маяк! Маяк! Вызывает Астра! Слышите меня? Отвечайте!

— Я вас слышу! — раздалось в ответ.

— Примите сообщение. Двенадцать, триста сорок шесть, пятьдесят четыре, восемьсот семьдесят один...

Внезапно ей показалось, что на нее кто-то смотрит. Она вскочила и обернулась. Сзади стоял Вейснер с пистолетом в руке. Тонкие губы его кривились.

— Вам придется прервать ваше интересное занятие и пойти со мной, дорогая Лилия, — сказал он.

— Хорошо, — ответила она спокойно. У нее не было с собой оружия. И она передала все, что хотела.

— Жаль, — сказал на крыльце Вейснер, поднимая меховой воротник шинели. — Жаль, что не будет маленького уютного домика, а будет допрос и после него расстрел.

— Домика действительно не будет, — холодно ответила Лилия. — Но насчет расстрела вы поторопились, Вейснер. Вернее, сказали далеко не все. Дело в том, что расстреляют не только меня. Расстреляют нас обоих. Ведь не кто иной, как вы, сообщили мне, где находится подземный завод, и именно сведения, полученные от вас, помогли советским летчикам превратить его в развалины. Кроме того, вы были настолько любезны, что регулярно ставили меня в известность о строительстве очередных военных объектов, после чего одни из них были разрушены подпольщиками и партизанами, а другие стерты с лица земли авиационными бомбами. Мне кажется, что оберштурмбаннфюрер Ланге не захочет лишить меня вашего общества и мы умрем вместе, как истинные влюбленные из старой немецкой сказки. Конечно, если вы... — Тут голос ее стал жестким и властным, — если вы немедленно не оставите меня в покое и не забудете о том, что увидели!

— О, вы серьезный противник! Вы настоящий противник, Лилия! — с уважением сказал Вейснер. — И на первый взгляд может показаться, что вы не оставили мне выхода... Но выход есть.

Он поднял пистолет и три раза выстрелил ей в грудь, затем, оглядевшись, выбежал на улицу, а Лилия, уронив голову, медленно, словно с облегчением, опустилась на порог своего дома.

Утром ее тело нашли шуцманы и доложили о случившемся оберштурмбаннфюреру Ланге. Он не стал заниматься расследованием убийства, так как в этот же день сел в машину и срочно отбыл по направлению к Лиепае, захватив с собой самые важные документы из архива. Но грузовики с документами были на шоссе захвачены партизанами, охрана убита, а сам начальник гестапо еле унес ноги.

На улице же Пернавас люди долгое время считали, что Лилию пристрелили подпольщики в отместку за то, что она пошла служить к фашистам и предала собственного сына.

Отдыхая в Риге этим летом, я забрел однажды в воскресенье на старое Матвеевское кладбище и долго блуждал по аккуратным, посыпанным песком дорожкам, читая надписи на покосившихся крестах и мраморных памятниках. Здесь были похоронены участники революций 1905 и 1917 годов, герои Великой Отечественной войны, многие латышские писатели и поэты. Был тихий солнечный день. По синему далекому небу беззвучно плыло одинокое облако, и прозрачная тень медленно скользила по печальным ивам и березкам, задумчиво склонившимся над оградами. На кладбище было безлюдно, и я не спеша брел по аллее, размышляя о тех, кто когда-то любил, страдал и боролся, а теперь лежал тут, под каменными плитами...

Недалеко от ворот я увидел высокий памятник из серого гранита, увенчанный красной мраморной звездой. На постаменте был искусно вырезан белый, нежный цветок, издалека выделявшийся на темном фоне, а над цветком сияли золотые буквы... Простые и строгие очертания памятника поразили меня, и я, приблизившись, прочел необычную надпись: «Майор государственной безопасности, член Коммунистической партии с 1924 года, Герой Советского Союза Лилия Ояровна Калнынь. Родилась в 1902 году. Погибла при выполнении боевого задания 12 мая 1944 года. Ян Суренович Калнынь. Комсомолец и боец Советской Армии. Пал смертью храбрых 12 мая 1944 года. Вечная слава героям, погибшим в борьбе за освобождение нашей Родины!»

Я обошел памятник кругом и неожиданно заметил седого полковника-летчика с непокрытой головой, склонившегося к подножию. Он осторожно положил на зеленую траву несколько алых роз и выпрямился, скорбно глядя на белый цветок из камня. По его щеке скатилась слезинка.

Я подождал полковника за воротами и, попросив извинения, заговорил с ним. Его звали Сурен Константинович Дадиани.

Он и рассказал мне историю, которую вы прочли.

Набирая высоту, самолет летит через горные хребты Кавказа за линию фронта — над туманными вершинами гор, над Дарьяльским ущельем, где течет неугомонный Терек. Сильная качка. Полторы тысячи десантников будет выброшено этой декабрьской ночью в районы Северной Осетии. Задание: соединиться с нашими войсками, которые должны выйти через Пехинский и Марухский перевалы, совместно пойти в наступление и окончательно выгнать фашистов с Кавказа.

Летим мы недолго. Первый сигнал: приготовиться. Мы прикрепляем карабины за кольца и еще раз проверяем подвесную систему. И вот красный сигнал. Открываются двери самолета. Первыми прыгают три наших товарища: две девушки и парень.

Двери закрываются, и мы летим дальше. Следующими прыгают еще трое. В этой тройке моя любимая подруга Даша. За ними — еще группа, а потом уже должны прыгать и мы. Остаемся в самолете трое. Проходит минут пятнадцать, не больше.

Дверь снова открыта. Мы встаем. К отверстию подходит Сашка Зайцев, потом Полина Свиридова. Оттолкнувшись ногами, лечу в черную пасть ночи и я.

Мой район — почти под самым Нальчиком.

Парашют открылся. Все в порядке! Я вижу приближающуюся землю. Крепко сжимаю ноги в коленях. Но опускаюсь не на ноги, а больно падаю на правый бок. Чем-то будто обожгло колено. Быстро тушу парашют. Скомкав его как попало, пригибаясь к земле, бегу до небольшой расщелины. В ней и прячу полотнище. Мозг работает четко. Снимаю с себя комбинезон. Остаюсь в поношенном гражданском пиджаке и платке. Теперь я просто девчонка и ничуть не похожа на разведчицу. Вытаскиваю обратно парашют. Прислушиваюсь. Ни звука, ни души вокруг. Стоит такая тишина, что слышно, как где-то журчит горный ручеек, стекает и бьется о камни. Заворачиваю комбинезон в парашют и снова заталкиваю в расщелину. Сверху заваливаю камнями. Иду по направлению Нальчика. Надо найти безопасное место и спрятать рацию, но пока буду ждать рассвета. Забираюсь подальше в горы. По карте устанавливаю, что нахожусь в семнадцати километрах от Нальчика.