Так и есть. Под вечер прилетают бомбардировщики. Они тяжело плывут высоко над морем, прямо на расположение указанных нами огневых точек противника. Зенитки фашистов стараются не допустить их к цели. Но разве уйдут наши соколы от таких объектов? Развернувшись, один за другим самолеты пикируют. Раза три заходят они, бросая свой смертельный груз. Седой не обращает внимания на бомбежку, наносит на карту расположение зенитных установок немцев. Я тут же передаю их координаты в штаб. Наверное, не уцелело ни одной точки, да и как уцелеть им от такого налета! Все смешала с землей в этот вечер наша авиация. Рано утром еще шесть наших бомбардировщиков пикировали на указанные нами объекты противника.

Пять дней мы пробыли в районе Семи Колодезей, но ни один наш товарищ так и не пришел. Наверное, они погибли, а может быть, ушли к партизанам. Из штаба сообщили, что связи пока нет ни с кем и что мы должны передать координаты места для посадки самолета.

Сообщаем координаты и сигналы: красная и зеленая ракеты, а площадка та же. На шестую ночь с туманного моря видим сигналы. Отвечаем на них и спускаемся к самому берегу моря. Неспокойно катятся его воды, плескаясь о берег. Очень холодно. Куртка совсем не греет.

Немцам сейчас не до нас. После такой бомбежки они не скоро очухаются. Теперь наша авиация часто будет навещать их. Она прощупает весь берег.

Седой первым различил силуэт шлюпки, направлявшейся прямо к нашему берегу. И вот уже шлюпка заскребла о гравий днищем, остановилась, покачиваясь на волнах. Двое высадились, пошли вдоль берега. «Где-то здесь, мы ведь плыли прямо на сигналы», — говорит один. «Ну-ка, давай свистни легонько», — добавляет другой.

Седой вышел из засады. Назвал пароль. Те двое со шлюпки ответили. Наскоро пожав руки друг другу, мы быстро забираемся в шлюпку. Отваливаем от берега, легко опуская весла в воду.

Плывем недолго, минут двадцать. Подводная лодка поджидает нас. Взбираемся на нее и втаскиваем груз за собой, Я первый раз в жизни на подводной лодке.

Оказывается, крымский штаб передал в порт Туапсе наши координаты и сигналы. Невдалеке от нашей площадки находилась в море подводная лодка. Ей и был дан приказ взять нас на борт.

Под утро на восьмые сутки мы всплыли около Геленджика. Шлюпка доставила нас на берег, на свой берег, на Большую землю. Вечером мы уже подъезжали к своему штабу.

Попали мы к ужину. Радостно хлопая по плечу, минер кричит своему товарищу:

— Вот, Петушок, мы и дома!

— Да, Дмитрий, кто ожидал, что мы будем ужинать у себя?

— Ах вы, черти! Вот вы и выдали свою военную тайну. Значит, ты — Петя, а ты — Дмитрий, — смеясь, говорю я им.

— Э! Чижик. Теперь и ты не Чижик, а какая-нибудь Маша или Паша, — шутят они.

— Нет! Я Женя Чижик, — опять смеюсь я. Я отвыкла от своего настоящего имени, и, назови меня сейчас им, даже не отзовусь.

Отмываем девятидневную грязь. Заходим в столовую. Ребята смотрят на нас и не верят своим глазам. Окружают, засыпают вопросами, но мы садимся за стол и принимаемся за еду. Сколько мы едим, не замечаем, но нам все подают и подают. Не разбираем даже вкуса пищи. Даша смотрит на меня, молчит, потом она отворачивается и — я вижу — плачет. Она всегда так.

После еды нам хочется только одного — спать, спать. Подхожу к своей кровати и, не раздеваясь, валюсь на нее. Мгновенно засыпаю.

Утром начальник штаба всех нас вызывает к себе. Обнимает каждого, горячо благодарит за выполнение задания. Да, сколько мы могли бы еще сделать, если бы не погибли товарищи, с которыми мы летели!.. На третий день после нашего возвращения приехал Женька Харин, мой напарник. Еще один уцелел из двадцати трех! Женька сообщил свои координаты в тот же день, когда и мы. Его снял У-2. Женька и рассказал, что произошло при приземлении:

— Только мы опустились, сразу же начался бой. Оказывается, гитлеровцы перехватили у партизан костры. С боем мы отходили. Двоих ранило, но легко. До рассвета мы шли вместе. Нас уже не преследовали. Днем идти стало опасно, но мы шли, разделившись на две группы. Договорились встретиться около дороги. Под вечер соединились все восемнадцать. Я шел с командиром группы. Дождавшись глубокой темноты, мы перешли дорогу, и вот тут в винограднике оказалась немецкая засада. Освещая местность ракетами, гитлеровцы открыли огонь из пулемета. Наша группа залегла в канаве около виноградника. Двое разведчиков, что вели группу к вам на сборный, были с нами. Они помогали раненым. Только пулемет затихнет, мы, поднявшись, бежим. Снова пулемет. Снова падаем на землю, и каждый раз кто-нибудь уже не поднимается. И вот я остался един. Скрывался в горах, без еды и без воды почти двое суток. А когда увидел наши самолеты и услышал бомбежку, понял, что вы не сидели сложа руки. От досады на свое положение я даже плакал. В этот же день и я связался со штабом. Мне сообщили, что вы у самих Семи Колодезей. Но я не нашел вас. На третью ночь мне дали знать, что обязательно заберут, и забрали.

Я была очень рада за Женьку. Конечно, немного зло брало на него, что не послушал меня кое в чем. Иногда парни думают, что они все знают, но мой опыт убедил Женю, что была права я, когда ему советовала брать все, особенно карту и компас, это ведь не у себя дома, а в тылу у врагов. Итак, нас осталось пять из двадцати трех.

Начальник штаба и начальник связи были мной довольны. Даже кому-то раз по телефону, я слышала, начальник связи говорил, что есть у него замечательный радист-разведчик по кличке Чижик. Еще говорил, что я была уже четыре раза выброшена в тыл и все задания выполнила.

Как-то раз в радиорубке он мне говорит:

— Теперь нам, Чижик, надо перебираться в штаб Украины.

— Почему? — говорю я. — Ведь в Крыму, в Керчи, по всему побережью Черного моря еще столько фашистов, от них надо освобождать.

— Нет, Чижик, сейчас главная работа для нас в лесах, среди партизан, на Украине, в Белоруссии, вообще в глубоком тылу у немцев, а когда время подойдет, то они и сами побегут с Черного моря без оглядки. Вот скоро соберутся ребята с заданий, и поедем мы в Москву.

В апреле 1943 года нас повезли в Москву через Сочи, Сухуми, Тбилиси, Баку — кружным путем.

На станции Гудаута я подошла к начальнику эшелона капитану Чепиге и попросила, если эшелон будет стоять долго, отпустить меня домой. Он знал, что я бывалый радист, и решил отпустить меня с уговором:

— Хорошо, Чижик, только если ты со мной полетишь к партизанам.

— С вами — хоть на край света. Хоть десять раз.

Он улыбнулся:

— Эшелон будет стоять в Сухуми всю ночь.

Подъезжаем к Сухуми, на вокзал, с которого я уезжала, чтобы начать свой военный путь. Чепига отпустил нас с Дашей. Почти бегом пустились мы вдвоем по знакомой мне Ачадарской дороге. Раньше я боялась ходить по ночам. Зато сейчас мне море по колено. Идем быстро, стучим по дороге кирзовыми сапогами. Бушлаты за спиной, в них жарко. Вот и знакомый мост. Навстречу нам ветерок из ущелья. Сколько раз мы шагали с сестрой Мотей по этой дороге! Два года подряд носила она почту для рабочих Гумистинского моста. Так мы идем с Дашей, и я все думаю про свое детство, про все прошедшее. Еще три километра — и мы дома.

Час ночи. Мы перелезаем через забор. Подходим к двери. За ней ничего не слышно. Кажется, что здесь никто не живет. Стучу. Кто-то зашептался в доме. Еще раз стучу, погромче.

— Кто там? — спрашивает отец.

— Это я, папа.

Слетает крючок с двери. Распахнув дверь, отец кричит матери:

— Старуха, скорей зажигай лампу, дочка приехала!

Чиркнув спичкой, он сам, не дожидаясь матери, зажигает свет. При тусклом свете я вижу мать. Она не верит, что это я. Прижимая ее к себе, без конца целую морщинистое дорогое лицо. Отец мечется по комнате, хлопает дверцами шкафа. Когда отец сильно волнуется, он всегда часто-часто мигает глазами. Вот и сейчас у него сильно дергаются веки и трясутся руки. Мне его очень жаль. Я знаю, почему он так волнуется. Ему хочется нас накормить, угостить, но ничего нет у моих стариков. Живут на пайке, и его еле хватает. Мы с Дашей принесли несколько банок консервов, две булки хлеба, немного сухого молока и пакет сахару, разложили все свои угощения. Отец достал чайник с вином. У нас оно свое, виноградное. Сели.