— Кайн лихт! Ганц дункель!

Погрузились в абсолютный мрак светившиеся до этого еле приметными синенькими огоньками тамбуры, исчезли световые полоски, заметно окаймлявшие шторы окон. Притихли голоса, будто вымерли разом гудевшие, как осиные гнезда, купе вагонов. Только отсветы попыхивавших сигар и сигарет выхватывали на мгновения из темноты встревоженные лица надменных, чванливых «особ имперской миссии».

Одно из мягких купе занимали двое. В их приглушенных голосах чувствовалась настороженность.

— Кажется, милейший Ричард, ваша «Эдесса» не сулит лавров. Вас пугал рейс морем — сушей он не слаще!

— Меня никогда ничто не пугает, — мрачно отозвался другой. — Просто не пользуюсь оповещенными маршрутами — азбучное правило разведки.

— Горстка зарывшихся, как кроты, фанатиков терроризирует гарнизон — можно подумать, что их целая армия!

— С армией воевать не мудрено — повоюйте с комаром в ноздре!

Рванул паровоз, но тут же, словно опомнившись, затормозил, потянул медленно, крадучись, будто под рельсами забилось болото или разверзлась пропасть.

Третий час лежали под мостиком полотна железной дороги парторг Нерубайского отряда Константин Николаевич Зелинский и командир отделения бывший механик теплохода Иван Иванович Иванов.

То и дело проверяли перегон конные патрули. Проезжая по мостику, заглядывали под него. Но наши люди оказались предусмотрительными: ввернули в шпалы под фермой моста крюки и, заслышав шаги патрулей, подвешивались поясными ремнями; висели, как мухи на потолке, под самым настилом, в тени. Их трудно было заметить даже снизу, а сверху тем более. Тут же висел заплечный мешок с минами и мотком тонкой проволоки. Время от времени Иван Иванович прослушивал найденным у моста длинным болтом путь, как прослушивал когда-то двигатели корабля. Стоило приставить один конец болта к уху, а другой упереть в подошву рельса — и все, что происходило на путях даже в нескольких километрах от мостика, улавливалось. Вот маневрирует «нефтянка». А это тяжелым накатом затарахтели четырехосные вагоны эшелона. Пора закладывать мины.

...Слышно уже настороженное пыхтение «нефтянки», но дело сделано. Скатываются партизаны с насыпи, ползут, разматывая проволоку, в лесопосадки. Как топот «медного всадника», настигает их грохот приближающихся составов. Тяжело ползти по смерзшейся щебенке — в кровь изодраны колени и локти, в легкие врывается уже будто не воздух, а огонь. Но вот, наконец, и противотанковый ров. Иван Иванович надевает рукавицы, захлестывает для верности конец проволоки на руке петлей. Пропускает мимо состав с балластом, паровоз люкс-эшелона и резко дергает проволоку. Степь сотрясает страшной силы взрыв. Кувыркаются в лаве огня вагоны.

Через заросли лесопосадок подрывники уходят. У лаза в катакомбы ждут готовые к схватке с преследователями товарищи.

Командующий войсками Одессы отлично понимал, каким «эхом» отзовется взрыв люкс-эшелона в Бухаресте, и предпринял все, чтобы хоть как-то реабилитироваться. Окружил Нерубайское и Усатово войсками. Раскатывая на машине, до хрипоты приказывал:

— Вытоптать степь, замуровать, засыпать каждую щель, чтобы негде было высунуть и иголки.

Зашаркали солдатские сапоги по скованной морозцем гулкой земле, заиндевелым зарослям березняка и тальника, затарахтели мотоциклы, зафыркали машины, загремели лопатами и ломами саперы. Бороздили, полосовали ночную степь прожекторы, фары, осветительные ракеты. Сжималась цепь карателей...

Готовились к схватке и партизаны: проверяли оружие, подтаскивали к выходам из катакомб боеприпасы. Даже ребята — в шахтах их было четверо — принялись, глядя на взрослых, протирать патроны, заряжать обоймы.

Молодцов с командирами отделений и радистами наблюдал за действиями оккупантов через прикрытый дерезой провал у росшей на склоне балки акации.

По всему чувствовалось: осада будет упорной и длительной. А в планшете у Молодцова лежала заготовленная для Москвы срочная шифровка. Ее нужно было передать в эфир.

Среди сновавших по степи машин курсировали два зеленых камуфлированных автобуса. На крышах их ворочались антенны пеленгаторов.

В две минуты засекут...

Что можно передать за две минуты? И все же у Молодцова зрел какой-то план.

— Запасная рация в готовности? — спросил он, наконец, радиста.

— Конечно, — ответил тот, — но в районе Усатова...

— Вот и хорошо, — продолжал Молодцов. — Для дезориентации противника работать будем поочередно... на двух станциях.

И менее чем через час полетели в эфир радиосигналы. Поймав передачу, вражеские пеленгаторщики тут же доложили о ней. Подкатил к одному из автобусов Гинерару:

— Засекли?

Дежуривший у аппарата радист забормотал в ответ о какой-то неисправности.

Генерал запросил радистов другой машины — та же история.

— Ловить вам в штрафной роте блох, а не рацию! — вспылил генерал. — Вспороть катакомбы снарядами!

Стянули к Усатову и Нерубайскому малокалиберные пушки. Но первые же залпы их показали несуразность затеи: даже самые верхние штольни от малокалиберных снарядов не вспарывались, а лишь обваливались.

Генерал вызвал химроту: «Задушим, как сусликов, газами!»

И развороченные входы принялись вновь восстанавливать, закладывать и бетонировать.

Только что грохотали орудия, трещали пулеметы автоматы, И вдруг до идиллии мирная картина созидания — гестаповцы, жандармы, солдаты, уже не с автоматами, не с пулеметами, а с мастерками, таскают грунт, мешают цемент, воздвигают из ракушечника стены — местами даже двойные, вешают между стенками аккуратные деревянные ящички. Землю у выходов ровняют, посыпают золой; сгружают с машин шланги, компрессоры, ярко-красные баллоны, совсем такие, какие стоят обычно у газировщиц. Можно было подумать: разбивают парк или новый курорт — ведь рядом Хаджибейские грязи. Нет, здесь готовили гигантскую душегубку, склеп для живых.

Трудились и в катакомбах. Люди, не выходившие из боя третьи сутки, с серыми от пороховой гари и земли лицами, настороженно-молчаливые, угрюмые, таскали, ворочали камни, мешки с землей — закладывали, засыпали штреки, копали канавы, подводили к ним стекавшую со стен грунтовую воду. Дорога была каждая минута. Замуровав все щели, фашисты уже накачивали в катакомбы газ. Он полз, бесшумно клубясь, извиваясь по промоинам, как чудовищный удав. Люди спешили отгородиться от него землей, камнями, наполненными водой канавами, мокрыми одеялами. Молодцов приказал отдать запасные противогазы детям. Он сам подогнал шлем своего противогаза мальчонке Петьке и порывисто обнял его. Петька потел так, что прилипала рубашонка. Было нестерпимо душно. Потели, метались по штрекам все. Началось, говорили, какое-то голодание, хотя повариха, как всегда, готовила завтраки, обеды и ужины. Голодание называлось «кислородным». Все понимали — без воздуха смерть.

Молодцов решил:

— Расчистим старый Любкин выезд. Засыпан уже полсотни лет. О нем упоминается лишь в старых планах.

Принялись расчищать. Впрягались в тележки-биндюжки, возили землю на себе, таскали ее в мешках и корзинах. Кислородное голодание усиливалось с каждым часом. Отечность делала лица синими, легкие шуршали, как пересохшие листья.

Расчищать старый выезд становилось трудней и трудней, душил накопившийся за месяц дым кухни. Он сползался к самому высокому месту со всех щелей и лазов. У Молодцова потух вдруг фонарь. Исчиркал полкоробка спичек — гаснут. Отошел в соседний забой. Здесь ниже — дыму меньше, зажег, наконец, «шахтерку», колыхнулось пламя. Отчего? Может, от резкого движения руки, от дыхания? Постоял не шевелясь — склоняется пламя резко влево. Тяга? В это трудно было даже поверить... Тянет к идущей вверх проходке. Неужели там спасение?!

Вошел с поднятым стеклом фонаря в проходку... Воздух! Чистый степной воздух!

Один из колодцев остался незамурованным. Но говорить о нем всем было не время — прервутся работы по расчистке выезда, а наверху подвозят опять баллоны. Нужно успеть выбраться в степь.