С другой стороны, решение, как именно настроить рабочую область любой команды оставалось членам этой команды, и большинство из них сделали выбор в пользу "окна", глядя на те же декорации, которые были представлены в их общественных коридорах. Более, чем в половине из них были добавлены большие "световые люки", чьи небесные пейзажи соответствовали очевидному времени дня коридоров, которые, в свою очередь, были согласованы с реальным временем суток за пределами Центра.
Результатом была производственная среда, в которой избежали впечатления запертых внутри бункера (несмотря на то, что это так и было) и одновременно сохраняли психические и физические часы исследователей, установленные по остальным часам Мезы, когда они, наконец, отправлялись домой по окончании работы каждый день.
К сожалению, этого было недостаточно, чтобы держать всех их целенаправленными и продуктивными, мрачно размышлял МакБрайд, и нажал виртуальную клавишу, которая выбрала обзор команды Херландера Симоэнса, принеся ее в центр стены его кабинета, и увеличив гипер-физика.
В некотором смысле, Симоэнс на самом деле выглядел лучше, чем он был во время своего первого разговора с МакБрайдом, почти шестью стандартными месяцами раньше. Он больше заботился о себе с его уходом, сейчас, по крайней мере, и, насколько МакБрайд мог сказать, он на самом деле и спать стал больше. Но приступы депрессии все еще были. Они, казалось, были менее частыми, но, по мнению его терапевта они были еще глубже и темнее, чем были, и МакБрайд сам заметил в течение последних нескольких недель, что эти случайные взрывы бешеного темперамента Симоэнса — которые никогда не были частью его дружелюбной, добродушно-веселой личности перед смертью его дочери — стали более неистовыми.
Он не допускал — пока — приближения к точке фактического поднятия рук на любого из своих коллег, но его красное лицо, злобные вспышки, часто нагруженные глубоко личной ненормативной лексикой, полностью чуждой его сотрудникам. Многие из них были близкими друзьями его и его жены перед смертью Франчески, и некоторые из них, казалось, пытались поддерживать с ним по крайней мере степень личного контакта, но даже они отступили за защитный барьер формальности. Другие члены его команды, однако, несмотря ни на какие симпатии, которые они, возможно, чувствовали, избегали его всякий раз, когда это было возможно удалиться.
Когда они не могли избежать его, они ограничивались минимально возможным количеством слов. Было болезненно очевидно, что они списали его, и трое из них явно выказывали мнение, что они не сочувствуют ему. Лучшее, что МакБрайд мог сказать об этих трех было то, что они по крайней мере, старались избегать соглашаться с решением Совета в случае Франчески Симоэнс там, где, скорее всего, Херландер мог подслушать их. С другой стороны, он сомневался, что любой из них был бы в особенном отчаянии, если ему придется услышать.
Их настоящий проект близился к завершению, каковое было и хорошим и плохим. Улучшение "полосного двигателя", которое может возникнуть в результате их НИОКР, будет существенным плюсом, конечно. И то, что Симоэнс оставался в основном функциональным во всех отношениях было большим плюсом, как лично, так и профессионально, для Джека МакБрайда. Но горькая правда была в том, что несмотря на свои прошлые характеристики, и, несмотря на его очевидные способности, Херландер Симоэнс не был однозначно важен для исследовательских программ Согласования. Он не был незаменимым — не в долгосрочной перспективе, независимо от разрушительного влияния, которое могло бы роняться на текущие проекты своей команды. И у МакБрайда не было никаких иллюзий о том, что должно было случиться с Симоэнсом, по крайней мере, насколько его работа в Центре была затронута, как только эти текущие проекты можно было бы все спокойно положить в постель.
"Они собираются выбросить его нахрен, вот что произойдет, — мрачно подумал МакБрайд. — Трудно винить их, на самом деле. Он превратился в такого ненормального, что никто в здравом уме не будет включать его в новую команду, если они смогут найти кого-либо вообще, чтобы использовать вместо. Он тоже видит, что к этому идет. Я думаю, что это одна из причин, по которой его характер стал еще нервнее в последнее время. Но что, черт возьми, что произойдет с ним, когда он потеряет даже свою работу?"
Он поморщился, когда еще более темная мысль пришла ему в голову вновь. Учитывая тот факт, что Симоэнс знал об обратном отсчете, и пока он не был отстранен от текущих обязанностей, возможность того, что его гнев и отчаяние могут вынести его в некую саморазрушительную (и в конечном счете бесполезную) открытую попытку мести, маячила в макбрайдовском списке Вещей, о Которых Нужно Беспокоиться.
"А что касается тебя, Джек? — Спросил он себя, глядя на увеличенный образ Херландера Симоэнса, работающего на своем терминале, в одиночестве в своем самостоятельно созданном кармане изоляции. — Ты не псих как он… пока, по крайней мере. Но ты инфицирован, также, не так ли? И Зак начинает беспокоиться о тебе, не так ли? Он не знает, что тебя гложет, но он знает, что есть что-то, грызущее глубоко изнутри".
МакБрайд откинулся на спинку кресла, потирая закрытые глаза пальцами обеих рук, и чувство мрачного отчаяния текло через него. Было больше, чем немного гнева в этом отчаянии, и большая часть этого гнева была направлена на Херландера Симоэнса. Рассудком, МакБрайд знал, что это иррационально для него злиться на Симоэнса за то, что Симоэнс вспыхивает в раскаленной добела ярости на какое-то невинное замечание от одного из его коллег. Это было не так что гипер-физик намеревался уничтожить спокойствие в душе Джека МакБрайда. Если на то пошло, Симоэнс был по-настоящему не тем, кто это сделал. Но то, что он сделал — он стал тем фактором, который выкристаллизовал собственную… двусмысленность МакБрайда в мрачном добровольном признании.
Когда он смотрел сантиметр за сантиметром на распад Симоэнса, то, что случилось с гипер-физиком и его дочерью стало микрокосмом всех его собственных сомнений, всех его собственных опасений по поводу Мезанского Согласования и его конечной цели. И это, думал МакБрайд, было потому, что судьба семьи Симоэнс была микрокосмом. Даже не мезанский альфа-ум может по-настоящему понять — не на фундаментальном, эмоциональном уровне — концепцию векового времени, тысяч обитаемых планет и буквально триллионов бесчисленных человеческих жизней. Масштаб, сфера были слишком огромными. Ум отступал в понятие "один, два, три, много" — концепцию, которой можно было интеллектуально манипулировать, учитывать в планах и стратегиях, но на самом деле не властвовать. Не внутри, где человеческое существо на самом деле жило.
Но Херландер, Харриет и Франческа Симоэнс представляли лишь человеческий масштаб трагедии. Тот, который мог быть подвластен, мог быть понят. Нечто, что может быть пережито, из вторых рук, по крайней мере, и который, что еще хуже, не мог быть проигнорирован. Не мог быть помечен как "не мое дело" и закатан под удобный психический ковер в то время как ты продолжаешь свою собственную жизнь.
Не для Джека МакБрайда, так или иначе.
И, когда он сцепился с эмоционально выматывающей задачей сохранения Херландера Симоэнса функциональным достаточно долго для того, чтобы завершить его работу, новый набор линз его сочувствия к гипер-физику дал МакБрайду безжалостно продолжать изучение того, чем стало Согласование. Глубоко в своем сердце он знал, он был по-прежнему привержен видению Детвейлера, принятому еще ребенком. Он по-прежнему считал, что отказ всей галактики от понятия генетического подъема всего рода человеческого, чтобы стать всем, чем он мог бы, был глубокой, фундаментальной и трагической ошибкой. Оно отвергло столь много, повернулось спиной к столь многим возможностям, обрекло столь многих людей на столь много меньшее, чем они могли бы быть. Он считал так всеми фибрами своей души.
