Я поблагодарил его и отправился в путь. Я шел, шел и достиг наконец большого процветающего города. Торговля там шла оживленно, а в порту было множество разных судов. Пока я стоял, наблюдая за ними, откуда ни возьмись вдруг появился Хабиб. Он жил на Сарандибе и занимался там нашими торговыми делами. В ответ на его приветствие я воскликнул:

— Кто мог бы подумать, что мы встретимся когда-нибудь! — и рассказал ему о своих похождениях, начавшихся в доме Ханзаде.

— Я отправлюсь на Сарандиб и через двое суток уже буду там, — сказал он и пригласил меня на свой корабль.

Несмотря на дурную погоду, мы в положенный срок все же достигли желанного порта и высадились на берег. Немного отдохнув после странствий, в одно прекрасное утро я вышел в город с намерением разузнать о том, что произошло с Ханзаде за время моего отсутствия, а если возможно, и увидеть ее. Я проблуждал по городу некоторое время, прежде чем столкнулся с одним из ее слуг, который спешил по какому-то делу к моему бывшему хозяину, капитану Дехаушу. Он окликнул меня и попросил остановиться.

— Знайте, о господин, что положение в нашем доме очень изменилось с тех пор, как вы покинули госпожу Ханзаде. Правитель острова приказал ей выйти замуж за одного из старых вельмож. Этот знатный старик был влюблен в мою госпожу, и царь принудил ее уступить его домогательствам… — и тут, увидев, как сильно подействовала на меня эта новость, слуга перебил себя: — Но вы сами в том виноваты, господин мой! Почему вы не захотели перейти в нашу веру? — и, подумав, добавил: — Не знаю, стоит ли сообщать ей о том, что вы вернулись. Но все же я не буду лишать вас надежды. Не убивайтесь! Одна из служанок ей передаст, что вы здесь, и скажет, что мысль о разлуке с госпожой Ханзаде не дает вам покоя и что вы от всего сердца оплакиваете ее несчастную участь, горюя об этом браке со старым вельможей, которого она не любит!

— Да, да! — согласился я с ним. — Пусть так и будет! — и он поклялся, что выполнит все, как сказал.

Месяц прошел в неизвестности. Я уверился в том, что уже никогда больше не услышу о Ханзаде. Я переехал в загородный дом Хабиба, расположенный на берегу реки, в четырех фарсангах от города, и там проводил время в прогулках. Однажды, шагая вдоль берега, я набрел на изящное сооружение, предназначенное для ритуальных сожжений. По здешней религии, умершие должны быть преданы пламени, а жены следуют в огонь за почившими мужьями. На некотором расстоянии от этого строения я заметил несколько человек, явно принадлежавших к вере огнепоклонников: они были заняты тем, что связывали наподобие шалаша прутья. Я подошел поближе и спросил их:

— Чем это вы здесь занимаетесь?

Они ответили:

— Умер один из первых людей в государстве, и через пять-шесть часов его тело должно быть сожжено на этом месте. Здесь же будет предана огню и верная жена старого сановника.

Время этого ужасного ритуала близилось, и к месту сожжения стала приближаться процессия: пронесли несколько паланкинов, сопровождаемых рабами — одни из них несли знамена, другие били в барабаны. Явился и сам царь Сарандиба, восседавший в беседке с навесом, установленной на спине слона. Двенадцать вельмож сопровождали повелителя острова. Еще часа через три вокруг погребального храма и приготовленного жрецами костра собралось много тысяч человек — мужчин, женщин, детей… Я протолкался сквозь толпу и увидел место сожжения как раз в ту минуту, когда выступившие для совершения обряда жрецы опустились на колени в ожидании.

Уже смеркалось. Взоры всех собравшихся обратились туда, откуда в круг въехали тринадцать всадниц с закрытыми лицами. Все они были увенчаны золотыми коронами, с жемчужными ожерельями на шеях и алмазными серьгами в ушах; на их руках блестели золотые браслеты и кольца. Одна из них, ехавшая впереди всех на белой лошади, спустилась и подошла к ручейку, вблизи которого был приготовлен костер. Это была вдова государственного сановника, умершего накануне. Женщина омыла тело мужа в ручье, как полагалось, затем жрецы перенесли его на специальное возвышение из соломы, перемешанной с серой. Вдова обошла его кругом, вымыла лицо и руки, обняла своих служанок, сопровождавших ее к месту казни, и даровала им свободу. После этого она приготовилась принести себя в жертву. Я подобрался поближе к ручью, наблюдая, как женщина безо всякого страха готовится принять свой конец, и — о великий боже! — когда она подняла серебряную пластинку, которая скрывала ее лицо, я увидел Ханзаде! Каково же было мое изумление! Я восклицал:

— О Господи! Могу ли я вынести это зрелище! — а между тем она уже отдавала себя в руки жрецов, которые увещевали ее вести себя достойно и твердо, чтобы заслужить блаженство в загробном мире. Ханзаде зажгла факел и поднесла его к возвышению из соломы и серы, а сама вошла в устроенный из прутьев шалаш, который был сооружен на моих глазах. Вспыхнуло пламя. Горе переполняло меня, и, подавленный невыразимой печалью, я вернулся в свое жилище. В этот же вечер меня навестил Хабиб. Он спросил, какова причина моей скорби, и, узнав, удивился.

— Странно, — сказал он, — что эта знатная дама погибла по собственной воле единственно из преданности старому вельможе, которого не любила! Никто не принуждал ее приносить себя в жертву покойнику. Здешний царь издал распоряжение, согласно которому глава городской общины непременно беседует с теми вдовами, которые заявляют о своем желании взойти на костер; он старается разубедить их. Если же какая-нибудь из них тем не менее кончает свои дни в погребальном пламени, то делается это вопреки воле городского наместника: женщины, которые на это идут, убеждены в том, что это добровольное самосожжение принесет им в потустороннем мире вечное счастье… Значит, Ханзаде принудила себя без страха принять смерть, зная, что в память о ней на месте сожжения будет установлено ее изваяние.

Пока Хабиб рассказывал мне все это, стараясь утешить меня и отвлечь, какой-то невольник подошел к дому и спросил обо мне. Услышав свое имя, я посмотрел на него и узнал: это был тот самый слуга. Он отозвал меня в сторону и сказал:

— О господин, моя прежняя хозяйка с гордостью пожертвовала собой, дабы ее добродетель была поставлена в пример всем единоверцам. Я же теперь в услужении у другой госпожи. Она безумно влюблена в вас. Прослышав о том, что вы собираетесь отплыть в Сурат, она послала меня к вам с предложением…

— Образ Ханзаде, — перебил я его, — был и остается в моей душе! Да простит твоя хозяйка мою невольную неблагодарность, но ни одна женщина не привлекает меня, кроме погибшей Ханзаде, — и, отказавшись таким образом от свидания с неизвестной особой, я подумал было, что ни ее, ни знакомого мне слугу уже больше никогда не увижу.

Однако этой же ночью последний вновь пришел в загородный дом Хабиба, где я отдыхал, и передал мне записку:

«Ваша беседа с моим слугой скорее обрадовала меня, нежели огорчила, и эта радость еще усиливает нетерпение, с которым я ожидаю случая Вас увидеть. Если воспоминание о Ханзаде в самом деле Вам дорого, то скоро мы оба сможем достичь желаемого».

Хотя это послание и привело меня в замешательство, я после недолгого размышления решил последовать за этим слугой. Он привел меня в какое-то малоприметное здание и там оставил в одной из комнат, сказав:

— Подождите, сейчас я приведу мою госпожу.

Вообразите же, что я почувствовал, когда увидел пришедшую с ним женщину — это была Ханзаде!

— Абу-л-Фарис, — прошептала она, — не думай, что я призрак… Я — истинная, живая Ханзаде! — и она рассказала мне о том, как один из жрецов помог ей спастись.

— Но дорогая моя госпожа, — сказал я, — никто не заставлял вас силой следовать за мужем в мир иной! К чему было предпринимать весь этот сложный обман?

— Я вынуждена была так поступить, — отвечала красавица, — ради того, чтобы перейти в твою веру.

Я бросился к ее ногам.

— Так все это было сделано ради меня? — воскликнул я. — О, благодаря тебе я сделался счастливейшим из смертных!