Она ушла, а я всю ночь не смыкал глаз. Значит, это Зулейха велела Шапуру нанять дом и следить за тем, чтобы мне ни в чем не было отказа! Прошел день, и, когда стемнело, раздался стук в дверь. Моя царевна переступила порог, и я бросился к ее ногам, не в силах и слова произнести. Я обнял ее колени, но она подняла меня и усадила на ложе.

— Хасан, — сказала она, — я благодарю небо за то, что оно свело нас опять! Будем надеяться, что оно поможет нам избавиться от новых препятствий. Если пока мы лишены возможности все время быть вместе, будем по крайней мере каждый день обмениваться вестями!

Я рассказал ей подробно о моих приключениях, и особенно о братстве факиров, в которое вступил после ее мнимой смерти; однако же ни словом не обмолвился о беспутстве моих товарищей и моем собственном.

— О Хасан! — воскликнула она. — Неужели из-за меня ты вел столь суровую жизнь и подвергался лишениям?

Мы проговорили с ней до рассвета, после чего все трое удалились, а я остался один.

На следующий день я отправился поговорить со своим приятелем-факиром и отыскал его на одном постоялом дворе. Мы обнялись, и я обратился к нему с такими словами:

— Друг, я пришел сообщить тебе кое о чем! В моей жизни произошла важная перемена, и ты, наверное, жаждешь услышать, где я пропадал все это время?

— Разумеется, — отвечал он, — я беспокоился о тебе и места себе не находил после твоего исчезновения! Но ты разодет и прекрасно выглядишь. Как видно, ты провел эти дни в свое удовольствие?

— О друг! Ты прав, — вскричал я, — признаюсь тебе, что удовольствие мое было в тысячу раз больше, чем ты мог бы себе вообразить! Я — счастливейший человек и хочу, чтоб и ты почувствовал радость жизни. Оставь же постоялый двор и ступай со мной! Мы будем жить вместе.

И с этими словами я увлек его за собой.

Очутившись в том доме, который нанял Шапур, мой спутник был поражен изысканной роскошью обстановки. Я провел его по всем комнатам, и везде, перед каждой вещью он восклицал:

— Боже милостивый! Чем тебе Хасан угодил больше других!

— Брат, — спросил я его, — а чем тебя так взволновала моя удача?

— Я волнуюсь от радости, — ответил факир, — ибо удача моих друзей всегда меня радует без меры.

Я счел его искренним и сказал:

— Если так, то следует отпраздновать этот день. Пусть общая радость сегодня наполнит наши сердца весельем! — и велел приготовить для него особое угощение.

Мог ли я знать, что тем самым отдаю себя во власть одного из коварнейших негодяев на свете?

Мы сели за стол, поели и выпили вина. Факир все хотел проникнуть в сущность происшедшей со мной перемены; когда мы разгорячились от выпитого и съеденного, он настоял на том, чтобы я открыл ему свой секрет.

— Неужели ты боишься подвоха с моей стороны, Хасан? — твердил он. — Ведь я так люблю тебя, что не способен причинить тебе малейшее огорчение!

От его дружеских признаний у меня исчезли всякие опасения. Опьянение развязало язык, и тайна моя вышла наружу. Я ничего не утаил от факира и даже попытался ему в меру своего скромного красноречия описать совершенство моей возлюбленной Зулейхи. Приятель меня остановил словами:

— Нет нужды искать выражения красоте, перед которой склонился даже царь Кандагара! Лишь совершенство может покорить царское сердце, и твоя возлюбленная, без сомнения, ослепительна.

— О да, — воскликнул я, — словами не выразить ее красоту! Язык мой бессилен описать ее прелесть! Но завтра она сама будет здесь, и ты сможешь собственными глазами убедиться в том, что я прав.

Услышав последние слова, факир обрадовался. Он пришел в восторг и заключил меня в объятия, восклицая:

— Если ты выполнишь то, что сказал, то доставишь мне величайшее удовольствие!

Я и не собирался отступать от своего слова. Когда приблизился час появления Зулейхи, я сказал факиру:

— Я постараюсь уговорить свою повелительницу и с ее согласия ввести тебя в нашу компанию. Но, пока она ни о чем не предупреждена, не годится тебе стоять у порога. Что она может подумать, увидев тут постороннего человека?

Вскоре раздался стук в дверь: это пришли Зулейха и Кале-Каири. Факир спрятался в нише, а я пошел отворить им двери. Царевна подала мне руку, и я помог ей войти в дом.

— Умоляю тебя, повелительница, — обратился я к ней затем, — позволь мне привести с собой товарища-факира. Мы вместе с ним совершили путешествие в Кандагар, и я не мог не пригласить его сюда! Пусть сегодня он сядет за стол вместе с нами.

— Что за немыслимое предложение, Хасан, — возразила она, — неужели ты хочешь, чтобы меня увидел посторонний человек? Зачем чужому мужчине видеть меня, тем более в этом доме? Нет, разумнее было бы держать дело в тайне! Не выставляй же меня напоказ. Будем хранить наш секрет, и чем строже — тем лучше.

— Госпожа моя, — ответил я, — это не просто попутчик, но друг. Вам не придется раскаиваться, если вы выполните мою просьбу.

— Ах, Хасан, — сказала она, — сердце говорит мне, что ему не следует доверять. Я предпочла бы не открывать лица, но могу ли я отказать тебе в чем-либо? Пусть будет по-твоему.

Тогда я позвал факира, и Зулейха была особенно гостеприимна, желая доставить мне удовольствие. Мы сели ужинать вчетвером. Мой товарищ изо всех сил старался проявить свои дарования: он был остер на язык и находчив, и вскоре гости почувствовали, что болтовня, легкомысленные шутки и развлечения были его стихией. Благочестием тут и не пахло!

Набив живот яствами, он потребовал еще вина и в конце концов напился сверх всякой меры. Разум его помутился, язык болтал несусветную чушь. Вскоре мой приятель настолько разошелся и осмелел, что протянул руку к моей возлюбленной. Наглость его перешла все границы, он схватил ее за шею, притянул к себе и поцеловал…

Возмущенная Зулейха оттолкнула его и воскликнула:

— Эй, держись-ка подальше! Кем бы ты ни был, на месте Хасана я велела бы слугам выпороть тебя хорошенько!

И она набросила на лицо покрывало, намереваясь оставить этот дом. Я пытался удержать ее, но напрасно.

— Видишь, — сказала она, — как глупо было приглашать сюда твоего приятеля! Он — ненадежный человек, и я не хочу более переступать порог этого дома. Пусть он уедет отсюда! Иначе ты меня здесь не увидишь.

И обе женщины удалились. Я вернулся в трапезную, расстроенный всем происшедшим, и горько упрекал факира в безнравственности:

— Сколь велики твоя непочтительность и распутство! — говорил я. — Ты оскорбил Зулейху, и теперь она, может быть, вспомнит, как горячо я просил ее познакомиться с моим другом. Что, если она не простит мне этой обиды?

— Ты плохо знаешь женщин, — возразил он на это. — Женщины — лукавые существа! Притворный гнев твоей Зулейхи был проявлением удовольствия. Поверь мне, она ничуть не оскорблена! И будь мы наедине, ей в голову не пришло бы встать из-за стола и уйти… она была бы куда податливей!

Услышав такой ответ, я тут же велел слугам вывести его и запереть в той комнате, которую он занимал: пусть проспится и почувствует раскаяние за учиненный скандал.

На следующее утро он с таким чувством просил у меня прощения, что я был тронут.

— Я признаю, что был совсем не прав, — говорил он, — и ради того, чтобы заслужить твое прощение, готов сам себя наказать: сей же час я покину Кандагар.

Я согласился примириться с ним на этом условии и сел писать Зулейхе записку с извещением о состоявшемся объяснении. Едва я закончил ее, как пришел Шапур. Я отдал ему письмо, и вскоре он вернулся с ответом. Зулейха писала, что согласна предать забвению нашу ссору и не держать зла на факира, если он в течение суток покинет город и таким образом подтвердит свое раскаяние. Я показал письмо факиру в присутствии евнуха.

— Я не смею посмотреть ей в глаза еще раз после того, что произошло, — сказал факир нам с Шапуром, — и уеду из города поутру, ибо сейчас уже время близится к вечеру и пускаться в дорогу поздно.

— Итак, мы расстаемся, — сказал я ему, радуясь нашему примирению, — но если разлука неизбежна, постараемся пока не думать о ней! Поужинаем вместе, как бывало.