Однажды я вернулся из соборной мечети на свой постоялый двор и увидел во дворе шахского чиновника. Он спросил:

— Кто ты, юноша, из какой страны прибыл, чем занимаешься? Мне кажется, твои дела идут плохо.

— Когда-то я знал лучшие дни, — отвечал я, — и будь я в Багдаде, где родился и вырос, тебе не пришлось бы меня жалеть.

И я рассказал ему о своем неудачном путешествии.

— А сколько тебе лет? — спросил он, и я сказал:

— Девятнадцать.

Он отвел меня в шахский дворец и там, пригласив в красиво убранную комнату, спросил:

— Как тебя зовут?

— Хасан.

— Послушай, Хасан, — продолжал он, — мне жаль, что ты претерпел так много невзгод. Я — начальник над дворцовой челядью и помогу тебе, как родному сыну. При шахском дворе есть род прислуги, называемой «касодали». Эти люди должны быть приятны лицом и хорошо сложены. Однако среди них нет ни одного, кто мог бы сравниться с тобой внешностью! Поступай же на службу, и жизнь твоя будет устроена.

Он взял меня под свое покровительство и объяснил мне мои обязанности; затем одел меня так, как полагалось по моей новой должности, и поселил меня вместе с другими молодыми людьми, которые выполняли те же обязанности. Вскоре я выдвинулся так, что завоевал уважение своих товарищей и оправдал доверие моего покровителя.

Некоторое время я оставался на службе, к чести человека, устроившего меня при дворе. Дальше произошло вот что.

Всем нам — дворцовой челяди и телохранителям, чиновникам и прочим лицам мужского пола, было запрещено появляться после определенного часа в саду, куда выходили окна гарема: в это время женщины совершали прогулку, и тому, кто бросил бы на них взгляд, грозила смертная казнь. Я как-то упустил время и задержался в саду; потом, сообразив, что уже поздно, бросился к выходу. Тут в самом конце аллеи я столкнулся с какой-то молодой особой.

— Куда это ты так торопишься?! — воскликнула она.

Вечер был светлым, и я разглядел ее лицо. Оно было мило. Тем не менее я отрезал:

— К выходу. Если ты из тех, что живут в гареме, то знаешь сама. Или мне не дорога жизнь?

— Поздно же ты о ней вспомнил, — засмеялась она, — благодари судьбу, что встретил не кого-нибудь, а меня, а то бы лишился головы на этом же месте!

— Горе мне! — воскликнул я. — Как же, несчастный, я не убрался вовремя!

— Отчего же горе, — возразила она. — Ты встретил здесь молодую красивую девушку — я льщу себя уверенностью в том, что мало кто из обитательниц гарема может похвастаться большей привлекательностью, нежели я! Так что у тебя нет оснований быть недовольным судьбой.

— Прекрасная госпожа, — сказал я. — Хоть при этом свете разглядеть вас как следует невозможно, но все же того, что я вижу, достаточно, чтобы воспламениться! Однако подумайте, каково мое положение. Смертную казнь нельзя назвать счастливым стечением обстоятельств!

— Согласна, — сказала она, — однако опасность не так велика, как ты думаешь. Шах Тахмасп добросердечен и, возможно, простит тебя. А кем ты служишь?

Я назвался.

— Ладно, — сказала она, — теперь слушайся меня. Во-первых, оставь на сегодня раздумья о завтрашнем дне. Эта забота — дело Всевышнего, а не людей! Бог лучше знает, как с тобой поступить, и, быть может, предусмотрел путь к твоему спасению. Если бы ты знал, кого встретил, то счел бы себя счастливейшим из людей и понял бы, что эта случайность может послужить к твоему возвышению. А ты тратишь время в сетованиях вместо того, чтобы радоваться.

Тогда я решил последовать ее намеку и схватил незнакомку в объятия. Но у нее и в мыслях не было предаться любви и уступить мне: она вскрикнула и позвала других женщин, которые выскочили из-за кустов, где прятались, подслушивая наш разговор.

Я понял, что это была одна из невольниц персидской царевны, которая решила подшутить надо мной для своего развлечения. Одна из женщин, смеявшаяся над моим замешательством вместе со всеми, спросила:

— Ну что, Кале-Каири? Не хочешь еще позабавиться?

— Нет, хватит с меня, — ответила та, с которой я разговаривал, — я дорого поплатилась за свое любопытство!

Все двенадцать женщин обступили меня и принялись подшучивать, говоря:

— Ого! Молодой человек не теряет времени даром! Какая жалость, что теперь его казнят за эту маленькую задержку!

Та, которую я обнимал, спросила другую:

— Жизнь его в ваших руках, моя повелительница! Что вы решили?

— Что ж, подождем, — ответила ей царевна, казавшаяся все еще слегка испуганной, — не умирать же ему сейчас! Пожалуй, отведем его в мои покои и развлечем немного: пусть запомнит этот случай надолго. До сих пор ни один мужчина не бывал у меня в гостях!

И мне тут же принесли женское платье, одели и увели с собой на женскую половину. Налево и направо, вверху и внизу блестело золото и серебро и благоухали ароматические светильники; мой глаз отказывался различать вещи в сплошном сиянии и блеске. Мы прошли в комнату Зулейхи-бегум — ибо так звали царевну — и заняли места на обитых парчой сиденьях, поставленных на узорном ковре. Женщины сели полукругом и меня усадили с собой. Царевна велела подать прохладительные напитки и что-нибудь подкрепиться. Шестеро старых прислужниц принесли кушанье «махрама» и салат из сердцевины огурца с лимонным соком и разными травами, положенный в скорлупу кокосового ореха.

Салат ели по очереди, передавая скорлупу из рук в руки, пока она не опустела; затем пили воду из хрустальных чаш. После этого завязалась беседа.

Кале-Каири случайно или умышленно заняла место напротив меня и бросала на меня нежные взгляды. Видно было, что она не только не сердится, но, напротив, весьма довольна моей дерзостью; поэтому я также строил ей глазки и вообще расположился к этой особе. Зулейха тем временем расспрашивала меня о моей службе и о том, кто я.

— Меня зовут Хасаном, — отвечал я, — и попал я ко двору благодаря начальнику дворцовой челяди его величества шаха Тахмаспа, — и дальше рассказал ей о своей жизни.

— Ну, Хасан, — сказала она, когда я закончил, — а обо мне ты все знаешь. Я — шахская дочь Зулейха и хочу, чтобы ты свободно чувствовал себя в моих покоях. Забудь о том, что нас разделяет огромная разница в положении, и о том, сколь неуместно присутствие мужчины в девичьих покоях. Отвечай мне откровенно: кто из присутствующих здесь женщин нравится тебе больше всего.

— Кале-Каири, — ответил я, — ибо она очаровала меня! Но вы, конечно, не можете ставить себя на равную ногу с невольницами, — добавил я, чтобы не обидеть шахскую дочь, — ибо там, где появляется дочь Тахмаспа, затмевается всякая красота.

Вместо того чтобы обидеться, она согласилась:

— Это хорошо, что ты отдал ей предпочтение. Это доказывает, что вкус у тебя изысканный: ведь эта девушка и мне милее всех остальных!

И вместе с остальными она принялась поздравлять Кале-Каири и шутить по поводу одержанной ею победы. Ее любимица отвечала с присущим ей остроумием.

— Принесите ей лютню, — потребовала Зулейха, — и пусть она покажет своему воздыхателю таланты, которыми наградил ее Бог.

Девушка играла и пела превосходно и доставила мне истинное удовольствие. Восхищенный ее слухом и голосом, я бросился к ее ногам с изъявлениями любви.

Все опять рассмеялись. Наше веселье продолжалось до тех пор, пока не вошла старая прислужница и не сказала: «Светает! Время расходиться». Мне велели следовать за нею; я прошел к воротцам, которые женщина отперла своим ключом и выпустила меня. Стоял уже день, когда я добрался до того места, где ночевал обычно со своими товарищами по службе. Начальник караула спросил меня, что случилось и почему я провел ночь на стороне.

— Один купец из Шираза, мой хороший знакомый, собирался уехать в Басру и никак не мог проститься со мной! Мы с ним пили и угощались до самого утра, — солгал я ему, и он поверил.

Восемь дней спустя я дежурил в шахских покоях. Один из евнухов пришел туда и на мой вопрос, что привело его к государю, ответил: «Скажи, не Хасаном ли тебя звать?» Я отвечал утвердительно; он передал мне записку и тут же скрылся. В записке было начертано: «Завтра вечером вы можете задержаться в саду при гареме дольше положенного часа. На том же месте, где вы меня впервые увидели, вы найдете ту, которая весьма тронута предпочтением, оказанным ей вами перед всеми невольницами царевны».