Воистину, туалетное творчество являлось народным творчеством. И, где, как не здесь, можно было прочесть бессмертные слова, несущие к тому же глубокий философский смысл и повергающие новичков в озноб, дикий ужас и благоговейный трепет, размышлений.

«Хвильтхвебиль — сволочь!», «Камроты — казел!», «Михалыч — критин звезданутый» — было начертано рукой безымянных летописцев, героев космогвардейского эпоса на многострадальных стенах простым и немудреным космическим слогом.

О, эти святые наивность и простота!.. Были сотворены и другие надписи типа «Салаги, вы загнетесь драить унитазы», «Зеленопузые, вам еще служить, как медному электрокотелку», «ДМБ неизбежен, как взрыв сверхновой», философско-ницшеанское «Свой скафандр ближе к телу» и откровенно провокационное «Не троньте фомальдегаусцев и они вас не тронут!».

В случае последней, здесь приведенной надписи, Коврижкин подозревал вообще заговор. Заговор и чистой воды предательство. Даже — измену, если хотите. Ведь, фомальдегаусцы всегда при случае тайно нападали на землян с тем, чтобы шпионить за ними. И утверждение насчет того, что, мол, ежели чешуйчатников не трогать, то и они себя поведут корректно и конгруэнтно, должным образом, такое утверждение было совершенно лишено основания и, в некоторой степени, являлось даже опасным заблуждением. И потому, исходя из изложенного, надпись эту, как предполагал Коврижкин, оставил фомальдегауский шпион, завербованный среди гвардейцев Гелиоса еще в летнем лагере на Земле, где мужественных рейнджеров тренировали денно и нощно, делая их еще мужественнее и готовя их к суровым реалиям непростой воинской службы, грядущим походам и, не менее, грядущим, сражениям.

Одним словом, шпионы, как пережиток прошлых эпох, все еще водились в Звездной Гвардии. И один из них успел таки навредить гелиосцам, нацарапав провокационную надпись, если можно так выразиться, в общественном месте эсминца.

Было от чего прийти в ужас. Но Коврижкин от рождения был человеком не очень впечатлительным и потому не особо переживал относительно любых шпионов и даже некоторым образом сочувствовал им. Ведь, работа у шпионов вредная и опасная. И опасная она, в первую очередь, для жизни самих шпионов.

Хладнокровно, но не без удовольствия употребив газету «Гелиосец! Не дрейфь и не поддайся врагу!» по назначению, Коврижкин остался доволен, полученным результатом. И потому, напевая себе под нос «Марш отважных Космогвардейцев», он уже подтягивал форменные фирменные и потерявшие после первой же стирки первоначальную форму бриджи, когда дверь туалета с треском распахнулась, являя очам несколько опешившего новобранца грозного, могучего и непостижимого для простого солдатского ума Михалыча.

Лицо Михалыча было все сплошь в красных пятнах, следствии, как по опыту знал Коврижкин, с трудом сдерживаемых эмоций.

— А вас, боец, что не касается общее построение? — поинтересовался седовласый крепыш негромко, но так, что Коврижкин чуть не взвизгнул от страха, а потом задрожал и, путаясь в так и не одетых до конца штанах, ринулся вон из туалета, попутно огибая отважного командира.

И, конечно же, следствием такого необдуманного Коврижкиным поступка, как круговое движение со спущенными штанами, явилась полная потеря Коврижкиным равновесия и падение им же на цементный пол заведения.

Да, черт возьми, он грохнулся на пол, как какой-нибудь сраженный неумолимым гелиосцем задрипанный чешуйчатник, выставив к тому же на всеобщее обозрение свое очень и очень неприличное, а можно сказать даже, срамное место.

В результате этой непродуманной Коврижкиным, спонтанной акции всеобщее обозрение в виде совсем уж рехнувшегося от гнева Михалыча, обозрело Коврижкина и его в край оборзевшее неприличное место и высказалось в том смысле…

Ох, не хочется повторять высказанное. И, тем более, не хочется вникать в смысл этого высказанного!.. Тем более, что неподалеку от громоздящегося на полу срамной грудой Коврижкина, валялись следы его недавнего и еще большего, чем описанное здесь нами, преступления: клочки изорванной им и, как он неколебимо до сих пор считал, к месту (наверное — мягкому) примененной газеты с героически несгибаемым и многообещающим названием.

В любое другое время Коврижкина за подобные вольности и свободомыслие расстреляли бы на месте без суда и следствия. Но в данное время Михалыч, видимо, был чем-то уж слишком озабочен, чтобы придавать значение такому пустяку, как изорванная и вымаранная Коврижкиным героическая газета целого эсминца.

Скорее всего, Михалычу сейчас было, вообще, плевать на все войсковые СМИ и именно поэтому он заорал, как буйнопомешанный:

— Бееееееееееееееееее… гом! В строй… Арш!

Естественно, Коврижкин, не привыкший перечить начальству, мигом подхватился на ноги и, подпрыгивая на одной из них, выскочил из туалета, как известный крейсер «Белая Звезда», однажды выскочивший из одной нехорошей и очень Черной дыры.

Вскоре Коврижкин стоял в строю. Михалыч тоже был тут как тут. Важно прохаживаясь вдоль первой шеренги и поглядывая на гвардейцев, как акула на планктон, он прокашлялся.

— Для чего рожден солдат? — все в той же, нагоняющей страх, манере говорить громким хриплым шепотом, спросил Михалыч.

— Солдат рожден, чтобы умереть! — гаркнули, как в одну глотку, 499 человек.

— А перед тем как умереть, что должен сделать солдат?

— Убить врага! — прокатилось по рядам.

— Убить насмерть, придурки! — крикнул Михалыч и бросил взгляд на запястье, где красовались наручные песочные часы — последний писк моды. — После того как вы пообедали и повергли врага наземь, вы должны убедиться, что враг мертв. Понятно, сволочи? — Песок в миниколбах фельдфебеля был распределен равномерно, что указывало на полдень. — Сейчас вы мне покажете, как умеете воевать, лежебоки. Мы опускаемся на Драгомею.

По рядам пронесся вздох разочарования. А кто-то даже хихикнул.

— С кем же там воевать? — поинтересовались из строя. — На Драгомее одни жабы, да комары. Пусть они и размером со слона.

Михалыч нахмурился.

— Три часа назад на планету высадился десант фомальдегаусцев, — сказал он. — А в окрестности Драгомеи стягивается флот альверян. Эти две империи, черт бы их побрал, заключили союз. И теперь они желают только одного: стереть гелиосцев, то есть нас, в порошок.

— А зачем фомальдегаусцам порошок? — выкрикнул из строя молодцеватый новобранец с оттопыренными ушами и только что начавшими пробиваться усиками. — Что обычно делают чешуйчатники с таким порошком? Ответьте мне, пожалуйста, если можете. Уж очень хочется знать. Прямо невмоготу. Заранее благодарен.

Не в меру разговорчивого и любопытного быстро осадили, саданув ему в бок локтем. А потом еще наподдали в промежность ногой, обутой в тяжелый армейский башмак.

— Стереть в порошок гвардейцев — дело нехитрое, — сказал негромко, но так, что слышали все, один старослужащий, долговязый малый с глубоко посаженными крысиными глазками, очень подошедшими бы, на взгляд Коврижкина, любому фомальдегаускому шпиону. — У нас всего-то два эсминца… А у них?

Старослужащий был в новеньком скафандре, отобранном, скорее всего, у «молодого» и старых, стоптанных шлепанцах на босу ногу.

— Сто десять, — невозмутимо ответил фельдфебель. — И что с того?

— А то… Может, сдадимся? — предложил какой-то новенький.

— Я слышал, чешуйчатники и альверяне пленных хорошо кормят. Перед казнью.

Слишком умничающего салапета навернули. Но теперь — с другой стороны.

— Кормят не пленных. А кормятся пленными, — пояснил великодушно старослужащий Крысиные Глазки. — Альверяне питаются такими глупышками, как ты. И очень даже от этого толстеют.

В задних рядах послышался разноголосый, приглушенный стон, завершившийся звуком падения сразу нескольких тел.

— Ну вот… С этой зеленью всегда так, — посетовал фельдшер, неспешно направляясь в задние ряды.

По пути фельдшер пытался вспомнить то, чему его учили на трехчасовых медицинских курсах, которые он к тому же проспал. А, именно — какие меры следует принять, если кто-то падает в обморок.