Но бабе, похоже, было плевать на техногенные катаклизмы, мировые войны, переселения народов и вообще — конец света.

— Вы что это по огороду шастаете, крысы недобитые? — обалдело, вопрошала она.

— Так мы ж. Это… Проводим наблюдение, — сказал Голенищев и указал пальцем на бинокль, висящий на шее Патрикеева. — Так, Вася? А? — обратился он к литехе.

— Допустим, — осторожно отозвался бравый и отчаянный лейтенант. — Хотя, конечно, информация сия военной тайной, товарищ прапорщик, является. Но в особых случаях, вроде нашего… Он не без уважения взглянул на гигантские грабли зажатые в прекрасных, мозолистых ладонях крестьянки, ладонях от которых пахло чесноком, брагой и другими продуктами и прелестями привольной деревенской жизни.

К слову сказать, сам Патрикеев ничего в своей жизни, кроме трамваев, супермаркетов, городских каруселей, хот-догов со сникерсами, не видал.

Безвылазно и бездарно проведенная в городе жизнь сказывалась, конечно, и на повадках военного. Всех он всегда и везде называл на ВЫ. Обожал ходить по музеям. И с детства пил лимонад ведрами.

— Отставить! — приказал этот человек, завидев, что прапорщик принял боевую стойку дзен-куцу и, по всей видимости, собирался защищать командира от вооруженного противника не на жизнь, а на смерть, то есть, отметелить как следует приставучую, злобную бабищу.

И, в свою очередь, реагируя на приказ, Голенищев послушно расслабился, сделав при этом несколько вдохов-выдохов по системе хатха-йога.

— Есть отставить! — звонко щелкнул он каблуками несколькими мгновениями позже. — Разрешите продолжить наблюдение!

— Разрешаю, — милостиво откозырял Патрикеев и сосредоточил теперь все внимание исключительно на объекте, внесшем переполох в их небольшое, состоящее пусть из двух человек, но боевое подразделение.

— Вы гражданка, извиняюсь, кто будете? И с чьего дозволу вторгаетесь на засекреченную напрочь территорию? — спросил он.

Баба слегка охренела.

Но только слегка. И — в первую минуту. Зато потом, как-то вяло шмыгнула носом, закатала застиранные рукава, которые, будь к ее чести сказано, до сих пор были раскатаны, и пошла она вперед, как танк, в полном смысле — грудью на наглых захватчиков. Каковыми, собственно, и являлись в ее глазах Патрикеев с Голенищевым.

— Ты что чокнутый, паря? — поинтересовалась любознательная крестьянка и для наглядности покрутила толстым, как домашняя колбаса, пальцем у виска Голенищева. — Какая территория?.. Это же мой огород, остолопы. Я сама сажала здесь капусту. И морковку и укроп. И картошки немного. И бабушка моя здесь раньше управлялась… Да вы что с ума совсем посвихнулись, товарищи ефрейтора?.. Да я вас!..

И она приветственно помахала над головой ощерившимися зубьями все теми же граблями. И, поднятый этим популярным в сельской местности предметом ветер даже пригнул к земле картофельную ботву.

А у Патрикеева невыносимо зачесалось между лопаток. Видимо, этим потаенным местом он предчувствовал фатальные последствия, уверенно назревавшего, грабельного катаклизма.

— Вы только не волнуйтесь, гражданка, — сказал он в некоторой степени даже заискивающе. — Мы вам все объясним.

— Щас я вам объясню, — не поддалась на провокацию бабища и сделала еще один вкрадчивый шажок в сторону бойцов.

От чего кошмарные грабли практически зависли над головами героев, создавая тем самым нездоровый антураж и опасную ситуацию в самом средоточии наблюдательного армейского поста. — Щас я вам покажу, голуби сизокрылые. Вы у меня все поймете, — с леденящей кровь убежденностью вещала она.

— Гражданка! — почти с отчаяньем в голосе воскликнул молоденький лейтенант. — Опомнитесь! В данную минуту вы совершаете тяжкий грех и великое преступление перед министерством обороны. Вы предаете свою Родину-мать, гражданка Селедкозасольская. Стыд вам и позор.

— Ой, ты!.. Гляди, какие слова знает! «Родина-мать» — передразнила она, подшагивая к Патрикееву, отчего лейтенант, маленько отступив, чуть не свалился с крутого бережка прямо в быстрые воды местной речушки Петляевки. — Как я могу предать Родину, да еще — мать, мать вашу, когда я на своем огороде?

— Теперь этот огород совсем не тот, что был раньше. Так как мы выполняем на нем секретную миссию, — понизив голос до заговорщицкого шепота, произнес Патрикеев. — Мы здесь по заданию высшего командования. А вы ж нам мешаете, гражданка.

— То-то, глядю я, вы с биноклей, — немного поостыв, заметила собеседница. — А я думаю: чей-то вы здесь делаете? А, часом, не купаться ли вы забрели в наши края, служивые? А мне тут буки втираете. Думаете, раз деревенщина неотесанная, мы ей лапшицы на уши и понавешаем по самое не хочу.

— Вот вам крест, — перекрестился Патрикеев. — Чтоб мне провалиться. — Он топнул ногой и, подмытый водами Петляевки, крутой бережок предательски дрогнул. — Мы не купаемся вообще. Нам по уставу не положено. Что мы моряки, что ли?.. Мы действительно здесь с секретным заданием. И наблюдаем с вашего, извиняюсь, стратегически важного огорода во-он за тем…

— Лейтенант!!! — предостерегающе закричал прапорщик.

Но было поздно.

Лейтенант сказал то, что говорить был не должен, неподготовленному психологически к сказанному, совершенно штатскому человеку. А, тем более — этой барышне в мятом, стиранном перестиранном сарафане, деревенской малограмотной, не ведающей в своей жизни ничего, кроме мотыги, парного молока, здорового образа жизни, да латиноамериканских сериалов, бабе.

Четыре генерала отдали честь друг другу. А затем, низко склонившись над широким столом, принялись изучать лежащую перед ними карту.

Позади каждого из высокопоставленных чиновников стояло по рослому, холеному (а то и по два) полковнику — спортивных, широкоплечих и высокоинтеллектуальных мордоворотов. Вышколенных в лучших традициях русской армии и знающих толк в службе. То есть, знающих, когда следует вмешиваться со своей помощью в высокопоставленный и высокопарный разговор, а когда сделаться как бы невидимыми и неслышимыми.

В общем, генералы долго и деловито разглядывали непонятные для штатских значки и символы, нанесенные на карту. А потом один шумно выдохнул и, скрипнув, изношенными в тактических марш-бросках, суставами разогнул согбенную спину.

— Ни черта не понимаю, — признался генерал Мурлыкин и нервным, чисто механическим движением, подкрутил свой пышный, почти буденовский, ус.

Другой генерал, Березин в ответ лишь молча передернул плечами, тем самым, выражая полную солидарность и согласие с высказыванием вышеупомянутого коллеги.

Мурлыкин тем временем подкрутил второй ус, доведя их симметрическую красоту до немыслимого совершенства и молча, но требовательно взглянул на остальных членов Военного Совета — Пятеркина и Зимина.

Но Пятеркин и Зимин тоже пошли на попятную. Воровато переглянувшись, они лишь пожали плечами, шумно, пораженчески засопели и отступили на шаг назад.

В воздухе просторного помещения штаба КОВПСРОА, то есть — штаба Космических Операций Воздушно-Пехотных Сил Российской Объединенной Армии повисла, нет, не гнетущая, далеко не гнетущая, а выжидательная тишина.

И полковники поняли, что настало время их выхода.

Жестом фокусников они извлекли из-под своих благоухающих отменным дезодорантом благородных полковничьих подмышек тонюсенькие папочки с тисненой золотом надписью на каждой «Совершенно секретно!» и, раскрыв эти папочки, мешая, друг другу, и, перебивая один другого, разом заговорили.

Генералы, пользуясь, случаем, расслабились. Некоторое время они слушали своих помощников, не перебивая, каждый — своего. Но вскоре адъютантам, в виду наступившей полнейшей словесной неразберихи, пришлось замолчать.

И тогда дали слово только одному. Тому, что был поближе к Березину.

— Говори, Коляня. Остальным молчать. А то — во! — показал кулак один из генералов, кажется сам Березин, в должности стоявший на несколько порядков выше своих коллег, собратьев и патронов по генеральским погонам.