Придуркин обиделся. Такого Кулибину он прощать не собирался. И потому, надувшись, как сыч, отошел в сторонку и долго дулся уже там, не забывая тем временем с математически выверенной и сидящей у него в крови периодичностью прикладываться к бутылке.

Но Загибину некогда было ублажать суперагента. Изобретателю предстояло проделать определенную нужную работу по осчастливливанию человечества. До Кодратия ли в такой ситуации? Во всяком случае, лишние несколько граммов ослепляющей славы Загибину, как он сам считал, не помешали бы. А слава эта нив коей мере не была связана с Кондратием.

Придуркин думал иначе. Он терпеть не мог всяких выскочек, помня еще школьных времен отличников-ябед. И, если к бездарям Придуркин относился с известной лояльностью, в виду их полной не конкурентоспособности, то на всякие таланты и сопутствующие им ненормальности, которыми без сомнения на взгляд Кондратия страдал и его друг, Придуркин дышал неровно.

Да что там говорить! В этом плане Придуркин был овощ еще тот. И не зря его взяли в космическую разведку. Попадись на жизненном пути Придуркину инопланетянин, он бы быстро раскатал его в котлеты в виду полной несхожести последнего с земными стандартами, которых всевозможно и придерживался наш герой повсеместно.

Вот как. В вы говорите — конгруэнтная реальность, конгруэнтная реальность… Это еще посмотреть надо какая в ней конгруэнтность!

Впрочем, искра зарождающегося между конструктором и агентом антагонизма по мере их дальнейшего знакомства, была временно погашена в самом ее зародыше прибывшим на космодром без фурора и помпы, начальством.

Весь генералитет КГР в полном составе, не считая прочей мелюзги в звании майоров и полковников, подрулил сразу на четырех кадиллаках и, выскочив из обустроенных по последнему слову науки и техники, салонов, захлопал вразнобой дверьми.

— Строиться! — заорал Березин еще не успевшему отойти от обид Кондратию. — Равняйсь!.. Сми-и-ирна!

Суперагент вытянулся, как мог, в ожидании других, более содержательных и имеющих, в отличие от уже поданных, команд.

Но таковых, увы, в русской армии не предусматривалось.

— Волььььна-а-а! — изгалялся начальник КГР. — Агент 13–13, - начал официальную беседу генерал. — Приказом? 1 штаба Космической разведки вы направляетесь с планеты Земля в планетарную Систему Фэт для проведения осмотра этой системы, а так же для выяснения на предмет того не ведется ли подготовка в этой системе массированного шпионского захвата в бинарной системе Земля-Луна нашей шпионской сети. В случае наличия подобных намерений с указанной стороны вы обязаны разгадать все их планы, рассекретить секреты и передать в срочном порядке все эти сведения на Землю. Вот вам рация. Вот вам ключ, посредством которого выстукиваются сообщения. А вот антенна для рации. Через пять минут — взлет!.. Шаго-ом… аршшш!.. в ракетууууу! — снова перешел на привычный и потому кажущийся ему легким, армейский жаргон, генерал.

Приказ есть приказ. Делать нечего. Взвалив рацию на спину, а антенну сунув в карман, агент 13–13, горбатясь и покряхтывая, зашагал к ракете.

Он прошел мимо, абсолютно игнорировавшего происходящее, сосредоточенного исключительно на чертежах и витающего мысленно совершенно в иных измерениях и пространствах, Загибина.

А, когда люк «Скользкого» категорично захлопнулся за струхнувшим не на шутку агентом и из дюз корабля повалил едкий, удушающий дым, Кондратий, вдруг, вспомнил, что не взял с собой семейную фотографию, на которой он еще в бытность свою мальцом, сидит на руках у матери и сосет здоровенный чупа-чупс.

— Выпустите меня отсюда! — заорал агент, барабаня в стенку корабля. — Я еще не попрощался с матушкой! — Березин подошел к люку с наружной стороны, заинтересованно прислушиваясь и пытаясь расслышать, что там орет его подопечный, лучший агент КГР, идиот Придуркин. — Выпустите, уроды, а то я за себя не отвечаю! — вопил суперагент.

— И где только вы отыскали этого кретина? — флегматично заметил генерал Пятеркин, кивая в сторону люка, то есть — на то самое место, где в это самое время околачивался Березин.

— Тссс!.. А то услышит. Да, вы правы. Он — идиот! Но, об этом никто не догадывается. И, к тому же, он — генерал, полковник. А это не хрен собачий, — заговорщицким шепотом пояснил Мурлыкин, в то же время, пытаясь отодрать от кейса окаменевшую клубничную жвачку, которую присобачили туда внуки.

— Да я не про Березина… Я про этого… Как его… В общем, в ракете что…

— А-а, — испуганно протянул Мурлыкин, понимая, что проболтался и тут же поспешно переключился на личность, запечатанную в ракете, как шпрот в консервной банке, Придуркина.

— Придуркин… Гммм… Результат компьютерного тестирования больше, чем тысячи кандидатов. Как ни верти, он победитель! Больше всех набрал баллов. Конечно, непонятно какими соображениями руководствовался компьютер, выбирая Кондратия, но он без колебаний сделал этот выбор. Заметьте, с ошеломляющим отрывом от остальных участников конкурса.

Тем временем, брызнув искрами и осколками пламени, «Скользкий Гром» взлетел, уходя в небо и унося с собой вопящего со страху Придуркина.

Поняв, что его попросту надули и то, что он раньше принимал за веселую и забавную развлекуху, оказалось абсолютно серьезным и, разумеется, опасным занятием, Придуркин как-то успокоился и перестал понапрасну оббивать о стены кулаки, задумавшись в это же самое время над вопросом конкретной мести обидчикам — всем этим задавакам в генеральских штанах и с внушающими уважение портфелями, но по сути выбросившими его, беззащитного Кондратия в холодный и неуютный космос, как какого-нибудь паршивого щенка.

В общем, Кондратий несся к верхним слоям атмосферы, которые, в свою очередь, плавно переходили в вакуум. Кровь суперагента кипела в венах, требуя приключений!

Он несся и несся, пока не снесся!.. Пардон… Пока не вынесся!

И только тогда Придуркин заметил, что воспарил не только с кораблем, но и в корабле. В общем, с гравитацией было покончено. Вернее с ней пришлось распрощаться до тех пор, пока антигравитационные ускорители не выключатся.

Каким-то непостижимым образом, догадавшись, смекнув, что не следует вмешиваться в естественный процесс происходящего, Голенищев и Патрикеев молча наблюдали как воды Петляевки медленно и как бы нехотя возвращались в свои берега. А Пелагея Кузминична Селедкозасольская, будто пенорожденная Афродита Милосская (не помню как по батюшке), выкарабкивалась на четвереньках на глинистый и скользкий бережок, рискуя ежеминутно своими полуторацентнеровыми телесами грохнуться обратно, на этот раз, видимо, совершенно выведя речку из строя и направив ее воды вспять.

Наблюдая за всем этими перипетиями Селедкозасольской, Патрикеев и Голенищев все же краем глаза видели как уносится в небо, все выше и выше, селедкозасольский стог, уменьшаясь в размерах по мере отдаления.

Видели это и остальные. То есть, с криком и матом вылезающие из воды, раздосадованные своим незапланированным падением с моста и вместе с мостом, тюрьевкрошевцы-щихлебаловцы.

И, приняв с перепугу матерящуюся на чем свет стоит Пелагею за возвращающуюся в мир людей и спустившуюся в дырявых комнатных тапочках с небес Деву Марию; приняв Селедкозасольскую за святую, а никак не за самогонщицу, каковой, собственно, эта персона и слыла на всю округу, некоторые из односельчан Селедкозасольской пали ниц перед Кузьминичной, а другие, хотя и остались стоять в меньшинстве, но стояли они не без благоговения.

То, что святая материлась, тюрьевкрошевцев не обескуражило. Привыкшие к мату сызмальства, они считали его сочленения нормальным и само собой разумеющимся явлением как в быту, так и в более возвышенной жизни.

В глазах же тех жителей Щихлебаловки, которые узнали в святой Пелагею, но которые поддавшись всеобщему психозу, посчитали Селедкозасольскую новым воплощением — неисповедимы твои пути, о, Господи! — Девы Марии, в глазах этих Щихлебаловцев светилась неприкрытая зависть. Вот, мол, Пелашка в люди выбилась, а мы как были, блин, щихлебаловцами, так ими, блин, и остались!