Ведя речь о чжухоу и характеризуя их место на определенной ступени иерархической лестницы, важно еще раз напомнить, что многое в их взаимоотношениях зависело от конкретного случая, даже от своего рода политической интуиции. Так, неотлаженность реально существовавшей системы наследования побуждала чжухоу в их текущей политике считаться с тем, что правителем сильного соседнего царства завтра может оказаться тот, кто сегодня лишен всего. Неудивительно поэтому, что летопись времен Чуньцю полна примерами не только унижений слабых правителей, но и серьезной поддержки потенциальных претендентов на власть. Наиболее наглядна в этом смысле история Чжун Эра, которого в ходе его долгих странствий встречали то с уважением, то с небрежением, что впоследствии было учтено могущественным цзиньским Вэнь-ваном.

Имея это в виду, чжухоу обычно оказывали беглым аристократам и тем более родственникам чжухоу, в том числе изгнанникам и мятежникам, помощь. Такая помощь часто была элементом ритуального церемониала. Дело в том, что, как правило, все чжухоу были связаны друг с другом родственными узами, как то было характерно и для европейских царственных домов. Более того, связи такого рода распространялись едва ли не на всю наследственную знать, переплетенную отношениями родства или свойства. Вообще между чжухоу и наследственной аристократией не было и не могло быть резкой грани, хотя и была определенная разница в статусе.

Отношения чжухоу с наследственной знатью, т. е. с владетельными аристократами, объединенными в могущественные кланы, складывались по классическому принципу феодализма «вассал моего вассала— не мой вассал». Этот принцип возник и тем более укрепился тоже далеко не сразу. Уже шла речь о том, что изначально чжоуский ван обладал правом утверждения в должности одного-двух самых высших сановников-министров цинов в уделах. Практически это означает, что до поры до времени — а точнее, до периода Чуньцю — упомянутый классический принцип еще не работал, может быть, просто не появился на свет. Возник он лишь тогда, когда правители сложившихся на базе западночжоуских уделов фактически независимых царств стали ощущать себя подлинными хозяевами в своих владениях.

Впервые, как о том уже упоминалось, прецедент был создан в 745 г. до н. э. в царстве Цзинь, где по решению правителя появился субудел, т. е. удел в уделе, ставшем царством. Затем спустя несколько лет опыт был повторен в Чжэн. Спервоначала ван еще считал себя вправе — а может быть, и своим долгом — вмешиваться в дела вассальных по отношению к нему царств. Позже, однако, установилась иная норма: если кто и вмешивается во внутренние усобицы, пытаясь навести порядок в царствах (порой и в домене вана) в связи с переворотами, изгнанием правителя с трона, сварой между наследниками и т. п., то это делает только гегемон. И не столько по праву сюзерена, сколько по обязанности сильнейшего, коему официально поручено обеспечивать стабильность в рамках Чжунго.

Но это имело отношение лишь к экстремальным ситуациям. При нормальном же ходе событий внутренние дела царств и княжеств были прерогативой их правителей, а все знатные кланы, включая и наиболее могущественные из них (видимо, и тех, кто по традиции утверждался в своем статусе ваном), оказались вассалами своего правителя, а не вана. Тем самым де-факто и был актуализирован упомянутый принцип «вассал моего вассала — не мой вассал». Между тем число этих «вассалов», т. е. наследственной знати в царствах возрастало достаточно быстрыми темпами.

Дело в том, что все чжухоу имели по нескольку жен и наложниц. В источниках много упоминаний о практике сорората, когда в жены вместе с главной невестой одновременно брали и ее младшую сестру^[118]. Подобная практика, сохранившаяся и в эпоху империи чуть ли не до XX в., не только заметно укрепляла родственные связи между домами в общем-то не слишком многочисленных в Чуньцю чжухоу, но и гарантировала расширенное воспроизводство наследников. Как правило, их было много. Если не считать тех, кто погибал в ходе жестокой борьбы за наследство (когда эта борьба велась, что бывало далеко не везде и не всегда) либо в феодальных войнах между царствами, все остальные так или иначе обустраивались дома или на чужбине.

Часть их, причем с каждым поколением все уменьшавшаяся, становилась сановниками и включалась в число небольшой группы влиятельных наследственных владельцев субуделов, вотчин. Именно эти аристократы создавали могущественные кланы, ибо только наследственное владение вотчиной давало им такую возможность. Другие занимали должности рангом пониже, получая в кормление города с прилегавшей к ним округой. Отличие их от наследстбенной знати (вотчинников) было в том, что кормления имели, как правило, условный и ненаследственный характер и давались аристократу на время службы (возможно, иногда с правом перехода в руки наследника вместе с должностью). Не исключено, что при благоприятных обстоятельствах эти кормления могли расшириться за счет соседних, укрепиться и превратиться в вотчину в рамках крупного субудела, особенно если он возглавлялся людьми того же клана.

Некоторые из наименее удачливых наследников могли оказаться и без вотчины, и без кормления. Иногда на группу таких наследников выделялось одно кормление, как то было с чересчур многочисленной родней цзиньского Сянь-гуна, впоследствии им же истребленной. Если дело не кончалось столь трагично, обездоленные наследники должны были завоевывать себе место под солнцем. Как правило, они становились воинами, служили колесничими у командиров или сами воевали на колесницах и в случае воинской удачи могли — как то характерно для феодальных структур — добиться успеха, обрести кормление или даже вотчину.

Если к многочисленным сыновьям правителей прибавить сыновей их братьев и дядей, а потом и сыновей всех этих сыновей (т. е. если представить себе генеалогическое древо, развивающееся по нормам конического клана, хотя бы только в рамках двух-трех поколений), то окажется, что число аристократов высшего ранга, т. е. только ближайших, второй-третьей степеней родства родственников правителя, со временем становилось весьма внушительным, даже принимая во внимание погибших в мятежах, междоусобицах и постоянных войнах. А ведь следует учесть еще и сыновей высших сановников-цинов, владетельных аристократов из отдаленной родни правителя, а то и вовсе не родственных правителю аристократов. Словом, наследственная знать и ненаследственные аристократы представляли собой весьма многочисленную прослойку восточночжоуского общества, находившуюся к тому же в состоянии непрерывной ротации.

Что касается наследственной знати, занимающей следующую после вана, гегемонов и чжухоу ступень пирамидальной иерархической лестницы, то она была тем влиятельным слоем общества, на который опиралась власть чжухоу, которые в принципе благоволили к своей родне [140]. Именно из рядов высшей аристократии обычно выходили министры и генералы, советники и помощники правителей. Для содержания этого высшего слоя, привыкшего к привилегиям и высокому стандарту престижного потребления, нужны были немалые регулярные доходы. Слаборазвитая в раннечжоуском Китае система централизованной редистрибуции, незнакомая со столь характерными для ближневосточной древности царско-храмовыми хозяйствами, не была в состоянии обеспечить высшую сановную знать всем необходимым. Зато обществу была хорошо знакома привычная с шанско-западно-чжоуских времен система уделов.