В отечественном китаеведении изучение периода Чуньцю — особенно за последние годы — приобрело заметный размах. Прежде всего, были опубликованы заново сделанные обстоятельные переводы и переизданы некоторые старые. Свой огромный вклад внесли А.А.Штукин [74], Ю.К.Щуцкий [75], Р.В.Вяткин [71], В.С.Таскин [29]. Среди исследований, посвященных этому историческому периоду, выделяются работы К.В.Васильева [6; 8; 11; 12; 13; 14] и В.А.Рубина [62; 63; 65; 66; 67; 67а]. Между этими авторами велась заочная дискуссия по ряду интересных вопросов, будь то проблема демократии или статус го-жэнь. Надо заметить, что, поскольку В.А.Рубин умер довольно давно, он не мог активно включиться в дискуссию и развивать свою аргументацию. Мой уважаемый однофамилец и коллега, его оппонент, — тоже, увы, недавно скончавшийся, — вел дискуссию, учитывая это, в крайне деликатной форме, что вообще было ему свойственно. Мне остается лишь добавить, что моя точка зрения на поднятые в дискуссии проблемы близка к позиции К.Васильева (см. [21]).
М.В.Крюков в книге о формах социальной организации древних китайцев [49] и в написанной с коллегами работе об этногенезе китайцев [50] приводит немало интересных материалов, имеющих отношение к периоду Чуньцю. Другие современные отечественные китаеведы поднимают в своих работах некоторые отдельные конкретные проблемы. О ритуальных коммуникациях в чжоуском Китае писал В.М.Крюков [48], принципе символических наказаний — С.Кучера [51; 52], о хронике «Чуньцю» и ее данных — Д.Деопик [31–33] и А.Карапетьянц [41; 42], о методике гаданий — С.Зинин [38].
Немало работ посвящено специфике древнекитайской религии. В трудах вековой давности встречались попытки утверждать, что на раннем этапе своего цивилизационного развития китайцам была известна монотеистическая концепция верховного божества [146, с. 26]. Подобного рода трактовка Шанди, о котором уже шла речь в первом томе, явно неприемлема. Неудивительно, что позже о монотеизме древних китайцев перестали писать. Зато проблема мифов [76; 77; 152; 219] и вообще реально существовавшей древнекитайской религии [160; 196; 220; 227; 230; 231; 236; 246] интересовала многих. Пожалуй, наиболее интересной следует считать публикацию о том, что в древнекитайской религии вообще не было божества Шанди [181]. Главный интерес этой недавно обнаруженной мною публикации в том, что в ней одновременно и параллельно со мной поставлена и сходно решена одна и та же проблема[18].
В связи с мифами, религией и Шанди стоит сказать несколько слов о Конфуции, о котором будет идти речь в конце тома. За последние годы в нашей стране, да и во всем мире заметно усилился интерес к этому древнему мыслителю, жившему в конце периода Чуньцю. Выше о нем уже немало было сказано. Здесь я хотел бы лишь заметить, что при цитировании изречений мудреца и трактовке его личности в работе использовались едва ли не все доступные мне работы, прежде всего переводы [212, т. 1; 243; 245; 211; 61; 34, т. 1; 28; 68; 185]. Среди них стоит выделить публикации Л.С.Переломова [58, 59].
Важно напомнить читателю, что разбивка «Луньюя» по главам и параграфам (здесь между специалистами нередко встречаются небольшие расхождения) сделана в томе на основе той, что впервые была предложена еще в прошлом веке в сочинении Д.Легга [212], где был дан английский перевод этого канона.
Геополитическая ситуация в Китае периода Чуньцю
Теперь следует обратить внимание на то, какое место на географической карте занимал чжоуский Китай в период Чуньцю и что представляло собой его так называемое варварское окружение. Или, иными словами, насколько он был излучающим культурное влияние центром цивилизации и в какой степени сам спорадически впитывал достигавшие его культурные ценности и новации. Эта проблема всегда была болезненной для китайских исследователей, склонных чрезмерно преувеличивать все свое и недолюбливать что-либо объявившееся в Китае чужое[19]. Щадя эти чувства, с некоторой легкостью относились к упомянутой проблеме и западные синологи, о чем свидетельствует дискуссия на поднятую мною [18] тему внешних воздействий на конференции в Беркли в 1978 г. (куда меня даже не потрудились пригласить). Материалы конференции были отражены в первых номерах журнала «Early China» и в сборнике статей «The Origins of Chinese Civilization», опубликованном по свежим следам этой дискуссии Д.Китли [209]. В этом сборнике К.Йеттмар с чужих слов решительно осудил меня за попытки «находить западные элементы в составе китайского неолита» [209, с. 222].
Надо сказать, что мои оппоненты в своем благородном порыве «очистить» истоки китайской цивилизации от всего некитайского были заведомо неправы. Они просто не хотели обратить внимание на все то, что было сделано наукой, обнаружившей бесспорные влияния и заимствования (см., например, [162; 222; 149]), видимо, наивно полагая, что подобного рода исследования устарели, особенно в свете новых открытий китайской археологии. Конечно, археологи немало сделали для пересмотра устаревших представлений о китайской древности. Но отнюдь не всех. И об этом уже шла речь в первом томе — достаточно еще раз напомнить о запряженной одомашненными вне Китая лошадьми боевой колеснице индоевропейского типа в аньянских царских гробницах [24, с. 149 и сл.]. Можно добавить к этому факты календарно-астрономического тождества между западноазиатскими (вавилонскими) расчетами и шанскими нормативными исчислениями, связанными с жертвоприношениями[20]. Но все это долго не замечалось, а отношение к проблеме культурных заимствований в 70-х годах было достаточно негативным, причем и в китайской, и в западной, и в отечественной синологии. Здесь царило трогательное единство мнений.
К моему глубокому удовлетворению, за прошедшие с тех пор более двадцати лет ситуация изменилась. Сначала в 1980 г. в журнале «Early China» (№ 15) появилась интереснейшая статья В.Мэра, суть которой сводилась к тому, что ирано-зороастрийское влияние в сфере духовной (речь о магах и обозначавшем их китайском термине) и индоевропейское в том, что касается боевой колесницы с одомашненными на Ближнем Востоке лошадьми, могут быть прослежены в Китае с аньянского времени [217]. В доказательство Мэр опубликовал несколько изображений лиц кавказоидного расового облика из числа найденных в Китае в результате раскопок [217, с. 29, 32]. У меня никогда не было сомнений в том, что колесница с лошадьми появилась в шанском Китае извне, но вот проблема иранских магов меня несколько смущает. По-моему, появись они в то далекое время, многое в системе ранних религиозных представлений шанско-чжоуского Китая выглядело бы иначе — если эти маги, разумеется, были подлинно зороастрийскими, а не их отдаленными и гораздо более примитивными во всех отношениях предшественниками, напоминавшими обычных шаманов, чего Мэр почему-то не допускает [217, с. 35 и др.][21].
Опубликованные в 1980 г. Мэром данные особенно ценны тем, что они проливают некоторый свет на проблему происхождения шанской цивилизации и прибавляют вес всему тому, что говорилось по этому поводу раньше. Известно, например, что подобные идеи о некоем иранском влиянии на чжоуский Китай достаточно давно уже высказывал Цэнь Чжун-мянь [120, с. 60–62 и др.], правда, применительно в основном к южному царству Чу. Индоевропейское (индо-иранотохарское) влияние на Китай в принципе признавалось специалистами достаточно давно. Одними из первых об этом сказали еще в начале века А.Конради и А.Соссюр [162; 228]. Позже о том же, правда, в очень осторожной форме, писал известный специалист по истории науки в Китае Д.Нидэм [43, с. 218].
