Иное дело довольно часто упоминаемые в наших источниках попытки в ходе реформ как-то структурировать сельское население, разделив деревенскую нерасчлененную прежде общину то на дворы, то на небольшие группы. Едва ли это можно назвать территориально-административным делением в государственном масштабе, скорее эти меры следует считать элементарной попыткой облегчить учет населения и сбор налогов. Резюмируя, мы вправе заключить, что вплоть до серьезных изменений древнекитайской политической структуры в конце Чжоу строгого административно-территориального членения не существовало. Разраставшиеся царства делились на крупные уделы-кланы (субуделы), а те в свою очередь — на кормления, предоставлявшиеся либо в виде городов с округой, либо в форме некоторого числа поселений, иногда с учетом количества крестьянских дворов-хозяйств в них. Лишь постепенно некоторые из небольших владений и кормлений обретали форму ненаследственных служебных территориально-административных единиц типа уездов-сяней, что символизировало завершение процесса дефеодализации чжоуского Китая. Наиболее полная трансформация произошла в середине IV в. до н. э. в царстве Цинь в результате реформ Шан Яна.

Процесс приватизации в чжоуском Китае протекал весьма замедленными темпами, чему, видимо, в немалой степени способствовало развитие феодальной структуры со свойственным ей приоритетом натурального хозяйства. В рамках каждого из уделов, каждого из кормлений, даже практически любой деревушки люди обычно обходились тем, что они производили сами или изредка выменивали на городских рынках и у бродячих торговцев. Более разнообразные и изысканные потребности феодальных верхов удовлетворялись, как правило, за счет труда и усилий казенных ремесленников и торговцев, не говоря уже о многочисленном обслуживающем персонале из числа слуг и рабов при дворах. Свободной рыночной торговли, как и частной собственности простолюдинов, еще не было. Все это только зарождалось в конце периода Чуньцю.

Тем не менее определенные сдвиги в сфере хозяйства и экономического неравенства людей источники позволяют зафиксировать, правда, не всегда там, где этого следовало бы ожидать, т. е. в области рыночных и товарно-денежных отношений. Были рынки, были и деньги, и торговцы, но сообщений об этом крайне мало. А те, что имеются, весьма слабо информативны и еще менее репрезентативны. Мы можем вспомнить, например, сообщение Сыма Цяня о том, что Гуань Чжун в начале VII в. до н. э. начинал свою карьеру именно торговцем, причем чуть ли не бродячим, действовавшим на свой страх и риск и нередко терпевшим убытки [103, гл. 62; 71, т. VII, с. 34]. Но в аутентичных источниках данных об этом нет. Как уже упоминалось, роль торговли и торговцев во времена Чуньцю была крайне незначительной. Можно, пожалуй, добавить к этому лишь кое-какие мелкие детали, которые позволяют заключить, что определенная трансформация здесь все-таки намечалась, пусть пока еще едва заметно.

В текстах часто встречаются упоминания о рыночных (или городских) площадях. В «Цзо-чжуань», например, их около двух десятков [189, с. 133]. Но в подавляющем большинстве случаев имеется в виду именно городская площадь как центр города, средоточие множества людей, место расправы с виновными и преследуемыми, даже место позора (на площади был выставлен, например, труп циского Цуй Чжу). Лишь в редких случаях о городской (рыночной) площади говорилось в связи с торговыми делами.

Так, о ней упоминалось в беседе циского Янь-цзы с цзиньским Шу Сяном, когда речь шла о том, что в Ци будто бы так много людей с отрубленными ступнями, что на рынке в лавках ботинки для здоровых очень дешевы (так их, здоровых, будто бы мало). В этой же беседе было сказано, что богатый циский клан Тянь продает древесину на рынке по той же цене, во что эти деревья обходятся в горах, где их рубят [114, 3-й год Чжао-гуна; 212, т. V, с. 576 и 589]. Есть в источнике упоминание о том, что Янь-цзы жил около площади, где было шумно, людно и грязно, и что правитель предложил ему переехать, но Янь-цзы отказался именно потому, что хотел быть поближе к людям и знать все, что происходит на рыночной площади. Второй из отрывков связан с перечислением занятий разных слоев населения, и в нем сказано, что торговцы находятся на рыночной площади [114, 14-й год Сян-гуна; 212, т. V, с. 462 и 467]. Словом, рыночная площадь существовала в каждом городе и была центром городской жизни.

Проанализируем эти данные. Диалог двух сановников, как упоминалось, своеобразная мифологема скверны. Рассказ о том, где жил Янь-цзы, — беглый отчет о занятиях людей разных категорий в центре города. Конечно, нет ничего удивительного в том, что торговцы находились и занимались своими делами именно на городской рыночной площади, что логично и подкрепляется нормами более поздних времен. Однако прямо из имеющихся данных отнюдь не явствует, что городская площадь была прежде всего и главным образом рынком. Как раз напротив, она имела много различных предназначений, но как торговый центр воспринималась едва ли не в последнюю очередь.

Знакомство с упоминаниями о торговцах приводит к аналогичному результату. В «Цзо-чжуань» торговцы-шан упоминаются всего десяток раз [189, с. 72–73], причем в половине случаев при перечислении социальных слоев. Отсюда мы вправе сделать логичный вывод, что торговцы существовали и воспринимались как особый социальный слой. А если вспомнить рассказы в «Го юе» о проекте реформ Гуань Чжуна, где для торговцев в столице предполагались три отдельных квартала-сяна, то не остается сомнений в существовании довольно мощного слоя людей, профессионально занимавшихся торговлей. Другое дело, что это были за люди. Видимо, они в значительном своем большинстве были служащими в системе централизованной редистрибуции, хотя данных для доказательства этого (свидетельств о выдачах из казенных амбаров, о сборах налогов, о поездках в чужие царства за редкостями и ценностями и т. п.) нет.

Более того, единственное свидетельство о своего рода внешней торговле — эпизод с чжэнским торговцем, повстречавшим циньскую армию и хитростью заставившим ее повернуть назад, — не вносит ясности в то, какой была эта торговля: упомянутый чжэнский торговец мог быть и служащим казны, и частным купцом. Следует принять во внимание, что в аутентичных текстах в качестве частных купцов торговцы не выступают. Но здесь все не так просто.

Археологические данные дают определенные свидетельства о существовании монет, причем в разных царствах в различных формах. Есть редкие упоминания о них и в текстах. В «Цзо-чжуань» их нет; там не встречается знаков цянь или би [189, с. 356 и 390], которыми китайцы с древности обозначали само понятие «деньги», а в «Го юе», один из текстов прямо посвящен сетованиям по поводу того, что в домене вана стали выпускать тяжелые деньги [85, с. 40–41; 29, с. 68–70]. Из текста явствует, что тяжелые деньги высокой стоимости стали выпускать в конце VI в. до н. э. вместо легких. Смысл реформы непонятен. Однако сам факт очевиден: в домене существовали легкие монеты, а теперь ван предпочел выпускать только тяжелые.

Собственно, этим сообщением доступные нам письменные упоминания о деньгах и ограничиваются. Разумеется, принимая во внимание данные археологии, мы вправе утверждать, что монетная система, по меньшей мере в конце периода Чуньцю, уже существовала. Но при всем том деньги — как и торговля, товарно-денежные отношения и рыночное хозяйство — существенной роли не играли (подробнее см. [66, с. 184]). Все эти нововведения уже проявляли себя, но еще не стали заметной и важной особенностью хозяйственной жизни общества в целом (это весьма заметно при сравнении с периодом Чжаньго, когда о купцах и деньгах шел разговор буквально на каждом шагу с соответствующими сетованиями по поводу засилья товарно-денежных отношений).