Однако сотник не обиделся на очередное прерывание своей речи.

— Отняли, — подтвердил спокойным голосом, — пяток разов стрельнули и отняли.

— Погодь, у твоих ребят, ружья, что ли были?

— Нет, Феденька, из палки стрелили, в лесу дрючок срезали, ляхам показали, они от смеха и передохли…

Я их что, с голой жопой на догляд отпускать должон? Пищали у них с собой были и пистоль у кажного.

Поляки в обход леса поехали, а мои хлопцы напрямки… Самую малость чуть не успели, у гонца лошадь захромала, пока они заводную переседлали, туточки им карачун и пришел. Уж очень они удачно на поляне лесной стали, да и местечко тихое, с тракта не шибко видать. Так что прибытку у нас девять лошадок, три пищали аглицких и четыре пистоля. А барахлишко прочее, робятки себе на дуван забрали.

Мне удалось сломать ровно пополам одну печенюху и, опустив в кружку с кипятком довести до приемлемого состояния. Умеют бабы вкусности готовить, вроде ничего сложного, а ты ж смотри, два месяца и не испортилось. Мазанул кусок медом и отправил в рот. — Филантий так фто там пифано?

Силантий отпил глоток чая из своей кружки, скривился словно от уксуса, выплюнул напиток обратно в посудину, а содержимое выплеснул на пол. — Ганька! Иди сюда холера ходячая.

Скрипнули петли, и в дверь просунулась голова местного мальчишки, взятого сотником себе в помощники — денщики.

— Звали, Силанть Митрофаныч?

Силантий бросил ему ключ (размером с меч кладенец), — Корчагу из сундука принеси, — и когда подросток почти скрылся из виду, крикнул в след, — Да запереть не забудь.

Ворчливо добавляя под нос, — а не то ходют тута разные… опосля кувшинЫ пропадают.

Я прожевал кусок, — Силантий, так что там писано? — повторил свой вопрос.

Он гордо молчал, барабаня пальцами по крышке стола. Пожав плечами, ваш покорный слуга принялся уничтожать жалкий запас продуктов находящийся в доме. Завтрак проспал, обедом не покормили, на полдник кирпичи пересушенные, того гляди последние зубы об них поломаешь. Поскреб по сусекам, нашлось — солонины шмат, половинка каравая ржаного, пяток огурцов и головка чеснока. Окинул взглядом все это великолепие… как раз под водочку.

Надобно чтоб графинчик с холоду был, запотевший. Должон постоять немного и когда начнет слезой истекать по граненому боку. В рюмочку, небольшую, грамм на двадцать не более, налить. Вилочкой наколоть кусочек балыка, белого, астраханского. Откусить самую малость, только для вкуса, разжевать и проглотить. Другой рукой, поднести рюмку к губам и крошечными глоточками, выпить, чтоб ощутить острую прохладу, стекающую по языку. Потом положить в рот остатнее и не жевать, а выдавливать сок из кусочка и лишь когда привкус заканчиваться начнет, вот только тогда и можно будет прожевать и проглотить. Откинуться на стуле, опершись на спинку, прикрыть глаза на пару мгновений и подождать чуть-чуть… Ледяная волна, прокатившись по пищеводу, ухнет в желудок, отчего приятная прохлада охватит все тело… Не надо торопиться… Еще одно мгновение обождать… И вот оно! Огонь! Неистовый огонь пожара, разгорающийся внутри…

И только теперь можно, склониться над тарелкой, вдохнуть чудесный аромат тройной ухи, зачерпнуть ложкой янтарного бульона и…

— К-хе, к-хе. Федька, ну и рожа у тебя… словно у кобеля на суку течную. к-хе, к-хе. Глаза шалые и слюни по всей морде… — Силантий рассмеялся, дребезжащим смешком, запрокинув назад голову.

А я вдруг увидел, насколько он стар, наш несгибаемый сотник. Сухая морщинистая кожа на шее, впалые щеки, заросшие седой бородой, выступающие скулы… И живые, ярко горящие, темно коричневого цвета, глубоко посаженные глаза, внимательно наблюдающие за мной из под мохнатых, черных бровей.

Такие не умирают в постели, окруженные толпой родственников, рыдающих у смертного одра в ожидании кончины патриарха, чтобы тотчас начать грызню за наследство. Этот будет лезть на рожон, подставляя голую грудь под вражеский клинок. Первым выходить на поле боя и последним уходить с него не щадя жизни за други своя. И пусть банально звучит фраза, но это про него — Отец солдатам.

Если мою ругань стрельцы воспринимали спокойно — небрежно, собака лает — ветер носит, то одна единственная попытка пошутить по поводу сотника, едва не стоила мне разбитой морды.

Они просто вдруг разом замолчали, лица у них словно закаменели и, оскалившись, точно стая волков, сделали шаг в мою сторону. Все что успел, сдернуть шапку и покаянно склонить главу — каюсь, бес попутал.

— Митрофаныч, я жрать хочу… — Последние слова произносил, с урчанием вцепившись зубами в кусок солонины.

— Ну, поешь, токмо не обляпайся… — Скрипнула дверь и появился гонец, прижимая к груди, небольшую глиняную бутылку с залитым сургучом горлышком. Я сделал стойку, навострив уши и на всякий случай, словно ненароком сдвинул свою кружку поближе к Силантию, одним глотком допив остатки чая.

Он только усмехнулся, заметив нехитрый маневр. Аккуратно сбив сургуч, кончиком кинжала подцепил и вытащил пробку. Шумно понюхал аромат напитка, довольно крякнул, — Э-х, хороша…

Налил в свою кружку, и довольно демонстративно, заткнул пробку обратно и отставил бутылку на другой край стола, подальше от меня. Откинулся назад и с видом сибарита стал отхлебывать вино (черт, а вино хорошее, запах уже дошел и до меня)

— Так, значится… — он небрежно махнул посудиной, содержимое плеснуло, стукнулось о край и несколько рубиновых капель, сорвались, блеснув кровавым отблеском, они упали на стол.

У меня от возмущения пропал голос и все что я мог, это вытянуть руку в сторону бутылки, и не связано промычать.

— Тебе Феденька нельзя, ручки дрожать с перепою будут, — Отпил маленький глоток, закатил глаза от удовольствия и сжалился. — Ладно уж, налей, токмо маненько.

Запах — обалденный, внешний вид — великолепный, вкус… Я с трудом пропихнул в себя кислющее сухое вино и на вопрос — понравилось? Вымученно улыбнулся и кивнул — да.

— Еще будешь? — Силантий сама доброта.

Отрицательно помотал головой, — Опосля.

На глаза попалась лежащая на углу стола грамота. — Силантий, а что в грамотке этой пишут.

Переложил её поближе к сотнику.

Он скосил глаз на писульку, сделал глоток и небрежно отмахнулся, — А пустое…

Я сначала согласился, но потом задумался, щелкнул пальцами и, поднял перст указующий к низкому потолку, вспомнил — Владислав! Да уж прав сотник — с выпивкой надо завязывать. Забыл, как зовут главного врага, это же его имя мелькало среди завитушек.

Цапнув в руки грамоту, стал искать в ней поляка, но на глаза попалось другое слово.

— Силантий, а кто такой.

И по слогам прочитал.

— Под — скарб-иум.

Сотник выпрямился, поставил кружку на стол, тыльной стороной ладони вытер усы от вина. Подумал немного и, взяв в руку бутылку, ответил:

— Казначей.

Этот старый садист, неторопливо, словно издеваясь надо мной, тоненькой струйкой влил вино в кружку. Взял ее в руку и пригубил, потом облизнул губы:

— А пишут, в сей грамотке, что на прошедших днях уже послана часть денег из короны, а большая сумма…

— Старый черт! И ты молчишь? — Я вскочил на ноги и, едва не опрокинув стол, заметался по избе, лихорадочно собирая вещи, не зная, за что хвататься. Толи портки в мешок пихать, толи исподнее… Схватил грязные портянки, лежавшие под топчаном…

— Эй, скаженный, ты куда?

Я уселся обратно на лавку и, перегнувшись через стол, почти уткнулся носом в его лицо, лихорадочно зашептал, боясь, что он перебьет, не даст сказать.

— Силантий. Надо развед… Тьфу, доглядчиков выслать… На Смоленский тракт… Надо, чтоб они…

При этом размахиваю зажатыми в кулаке тряпками, словно Ленин кепкой на броневике у финского вокзала.

Стрелец брезгливо отвел мою руку в сторону, — Ты мне в морду не тычь. А ну — сядь на место! — Мои душевные метания прервал командный голос сотника и металлические нотки, проскочившие в нем.

И вдруг Силантий перешел на проникновенный шепот, — Федька, дурень, ежели казну повезут, там ляхов будет до жопы, не меньше пяти хоругвей, да пехоты сотни две, ежели не более…