Он сделал глоток из своей кружки, — Федор, а почему ты по греческому обычаю крест кладешь, тремя перстами?

— А… А… — И захлопнул пасть. До Никоновского раскола туева хуча лет. Когда на воскресную службу ходил, всегда помнил что надо делать и, глядя по сторонам, крестился как и все, двумя перстами, а тут… Привычка, машинальное действие повторяемое с детства и впитанное в кровь с молоком матери. Пальцы складываются сами.

А он сидел напротив с легкой ироничной улыбкой на губах, смотрел на мои душевные мытарства и ждал моего ответа.

Пауза затягивалась. Я как рыба, выброшенная на берег, молча разевал рот и… В кои века не знал что сказать. А голове шла переборка вариантов ответов.

Запрос — да\нет — нет.

Запрос — да\нет — нет.

На лбу капельками выступили бисеринки пота, а кончики пальцев стали подрагивать мелкой дрожью.

Силантий прервал тягостную тишину, махнул рукой, — Да крестись ты как хочешь. Токмо поведай мне, откель тебе сие ведомо.

— Что?

Он поморщился, словно съел нечто горькое, — Федь не зачинай сызнова. Про задумки твои воинские… Может в землях аглицих и такое есть. Пистоль твоя скорострельная да пищаль… Ты как не от мира сего. Одежку тебе бабы шьют чудную, не видал такую нигде более, исподнее — так срамнее токмо голышом ходить. Помниться как ты не в себе был, после того как татей жизни лишил. Тебе дюже страшно было от содеянного. В церковь опять же не каждый день ходишь. А про то что ты прав оказался, когда о ляхах казал, так и молвить не хочу. Вот и любопытно мне стало, откуда ты родом, Федор? Откуда тебе все ведомо?

Силантий вдруг улыбнулся хитрой улыбкой и добил окончательно, — Внучка сказывала, что ты и милуешься не так как мужики наши.

Здравствуй осадок, я твой друг, подвинься, вместе лежать будем. Ну, Милка…

Пытаясь выиграть время и, хотя б немного прийти в себя, потянулся за своей кружкой… Увы.

Не дал взять.

— Ты мне на трезвую голову молви, опосля допьешь, — И качнул кувшин.

— Дай глотну, а то в глотке пересохло, — Я прохрипел и протянул руку за посудиной.

Отпил глоток, потом еще один, маленький глоточек, покатал его на языке, растягивая время…

А пропади оно все пропадом

Я поставил локти на стол, сплел пальцы лодочкой и положил на них подбородок. Малость помолчал и начал свою вторую исповедь.

— Меня зовут Федор, так нарекли отец с матерью. Родился в славном городе Москва в тысяча девятьсот…

Весь день, нет-нет да ловил на себе внимательный и слегка задумчивый взгляд Силантия.

Расстались мы уже под утро. Кувшин к тому времени давно опустел и даже был выжат насухо, а ребята два раза ставили небольшой походный самовар. Мы вдвоем сожрали, всю мою медовую заначку.

Культурный шок? Да хрен его знает. По лицу сотника, изрезанного глубокими морщинами и шрамами, ничего не понятно, каменная маска. Волосья из бороды и маковки не драл, по углам с криками и воплями не шарахался. Сидел и слушал. Внимательно слушал. Изредка задавая наводящие вопросы, если что-то было непонятно. Иногда приходилось прибегать к ручке и рисовать на бумаге всяческие предметы, когда уже просто не хватало слов. Была у нас в детстве, в школе развлекалочка, из двух листов мультик делать. Развеселил. Улыбнулся старик.

Мой рассказ о культуре, досужем отдыхе сытых людей его не заинтересовал. От этого он отмахнулся, лишь только проворчал вполголоса, — лицедеи в почете, — и криво усмехнулся, мотнув седой головой. Слово за слово и незаметно перешли на военную тему. После пары моих ответов, состоящих в основном из междометий, Силантий вынес вердикт, как припечатал, хорошо еще морду не скривил, — так ты рукодельник, как Никодим.

И в глубине глаз, на самом донышке, мелькнули искорки — штафирка ты, сермяжная. Вот откуда идет нелюбовь военных к гражданским, след тянется из седой древности.

Когда небо серым рассветом подернулось, добрались и до Владислава с его Московским походом. Увы, ничего нового к тому, что сказал ранее, добавить не смог. Так, несколько мелких деталей.

— Федя, зачем это, — Герасим стоял передо мной, держа в руках балахон, а я в это время ковырялся в мешке, выискивая коробочку с краской для морды лица.

— Это не твой размер, возьми другой, а этот отдай Панкрату, он подохлей тебя будет. — И снова нырнул в бездонную пропасть кучи вещей.

— А вот ты где… — С этими словами нашел искомую коробушку под исподним. Надо же, в круглом мешке и за угол закатилась.

Утром, опосля ночного разговора, я подкатил к сотнику с предложением, Силантий сначала посмотрел пристально, покусывая седой ус, а потом дал добро, на то чтоб я и моя охрана, сходили потренироваться в стрельбе.

— Ишшо десяток Илюхи Окорокова возьми, им наука впрок пойдет.

— Тогда уж два давай…

— Одного хватит… — Подумал немного и добавил, — ступай, опосля видно будет. И это… Не постреляй ребятишек… — Поднял со стола лист и, отставив от себя подальше, стал читать, подслеповато щурясь.

— А какой… — Я осекся под насмешливым взглядом сотника. Быстренько закруглился и побежал собираться, пока начальство не передумало. Не то пошлет… болото гатить…

Ну да зрение у нас нормальное, только руки короткие…

— Я енто одевать не буду, — Послышался позади меня голос. Оборачиваюсь, так и есть. Самый старый из теплой компашки моих «теней» — Иван. Ему далеко за тридцать, в прошлом году женил старшего сына, а после похода собирается выдать дочь замуж. Уже перед самым выходом, ему из деревни передали весточку, родилась внучка. Славно отметили, ножки обмыли на пять с плюсом.

До девятисотых годов, это которые с тысячи начинаться будут, армии похожи на стаи разноцветных попугаев. Синие, белые, красные, зеленые, желтые… В мундирах присутствует вся палитра. Наглы даже прозвище получат — раки, из-за мундиров красного цвета. Считалось, что на красном кровь менее заметна и это не так деморализует солдат, а то, что их становиться видно невооруженным глазом за три версты… Это дело десятое. Вид солдата должен внушать врагам страх, а своим уважение.

Чем чаще стали стрелять ружья, тем быстрей и глубже стала закапываться «царица полей»

Русским генералам понадобилось проиграть войну японцам, чтоб отказаться от темного низа и белого верха и переодеть армию в хаки.

Здесь и сейчас все войны идут в полный рост, стенка на стенку. И до передвижений на пузе еще не дошли. Я расспрашивал, в крайнем случае, могут к вражескому часовому подползти, а вот целенаправленно воевать лежа, такого нет.

— Не хочешь… — Я задумался на мгновение и, улыбнулся, — Ну и не надо, Вань, так пойдешь.

Мы шатались по лесу почти час, прежде нашли относительно приличную поляну. В меру ровную и даже почти не заросшую кустарником. Наверно чей-то бывший надел земли, некогда расчищенный от леса, он отработал свое и был заброшен своим хозяином. Навскидку до ближайших деревьев, стоявших сплошной стеной на дальней стороне поляны, было метров сто с хвостиком. Когда шли сюда, народ балагурил, подсмеиваясь надо мной и ребятами, изощряясь в словесности — кикиморы да лешаки и нечисть, самые ласковые слова, прозвучавшие в нашу сторону. Я только посмеивался и поправлял мешок, висевший за моей спиной.

В пострелушках, затеянных мной была только одна причина. Вместе с моим «костоломом» было всего три винтаря на весь отряд, остальные ружья, классический гладкоствол. Нужны еще два снайпера или хотя бы достаточно метких стрелка, чтоб попасть в ростовую фигуру под названием «всадник на лошади» и хотя бы не подстрелить коня. Знающие и умеющие ходить по лесу и скрадывать дичь и чтоб были не новобранцы, а служилые люди. Силантий сначала скривился на эту объяву, но потом расщедрился и отвалил с барского плеча этот десяток, сказав, что они самые опытные. Пока что кроме зубоскальства, ничего особенного не заметил.