Под легким ветром рассеялся туман войны и над Праценскими высотами гордо развевался штандарт русской гвардии»
Лета ХХХ года, Сентябрь 3 день
— Господи, дай сил, не сдохнуть, не опохмелившись. — С этими мыслями с трудом разлепил опухшие ото сна глаза. Во рту ночевал гусарский полк и, кажется, вместе со своими лошадьми. Почмокал губами и кажется…. они успели сделать переход на полсотни верст. Шея затекла от неудобной позы, ребра болят от того что кружка, которую держал в руке, выпала и закатилась под бок. Хорошо хоть вино допить успел. Кряхтя и охая, словно старая развалина, сел на сундуке и обхватил руками гудящий котел по недоразумению названный головой. Заветный кувшин стоял на углу стола и манил к себе, словно измученного жаждой путника, источник живительной влаги, а я сидел и тупо смотрел. Может он сам в руки прилетит? Жаль такого чуда еще не дождался ни один начинающий алкаш. Позади кувшина на столе лежала фляжечка, а пробка, между прочим, отдельно. Аккуратно почесал в затылке, — Это ж когда я успемши… Тут блин, грамм двести было…
Трясущимися руками нацедил половину кружки вина, вылив все до последней капли из трехлитровой посудины, поднес к губам. Резко шибануло спиртовым духом (вот ты где спиртик) Стараясь не дышать, влил адскую смесь в себя и замер, стараясь не шевелиться. Прижилось…
Добрался до лежанки, положил голову на подушку. Черти молотящие горох, стали стучать тише… Тише… Я блаженно закрыл глаза и провалился в темную бездну без всяких сновидений.
Ближе к вечеру того же дня.
— Хоть топор вешай. Иван, буди этого горького пьяницу, не то всю ночь колобродничать будет. — Смутно знакомый голос с командирскими нотками пробился сквозь серую пелену сна.
— Встаю. Да встаю уже, не тряси, последние остатки души вытрясешь, — Пробурчал, приоткрывая один глаз и рассматривая склонившегося надо мной стрельца. Как только он отвернулся и отошел, я перевернулся на другой бок и потянул одеяло, накрываясь с головой.
Голос рыкнул. Одеяло полетело на пол, в меня вцепились четыре руки и, не обращая внимание на слабое трепыхание поволокли на улицу. Тушку бережно опустили рядом с колодцем, слегка придержали, чтоб не убег и приступили к водным процедурам. После третьего ведра, вылитого за шиворот передо мной появилось милое лицо старого сотника.
Я так обрадовался его приходу, — С-сил-лант-тий с-сука, — что начал объясняться ему в своей любви.
— Раз лаяться начал, очухался. Тащи его в избу. — Что и было исполнено быстро и качественно
Усадив меня на лежанку, стрельцы испарились, оставив один на один с Силантием.
Он прошел к столу, сел на лавку, не обращая внимания на мое копошение и матерное бормотание, стал вводить в курс дела. После первых слов я сам заткнулся и растопырил уши на максимум.
— Доглядчики, коих я разослал по округе, вернулись. В Щупарню, это деревушка на три дома в десяти верстах отсель, на запад, заходили ляхи…
— А те коих мы давеча в лесу повстречали?
— То на Бражино пошли
— Деревня далече от нас? — Я помолчал немного и спросил, — А твои доглядчики верно знают сколько поляков туда пришло?
— Четыре сотни пешцев и, — Он сделал многозначительную паузу, — тристо душ казачков.
(Авторское отступление, казаки гетмана Сагайдачного и поляки соединилась под Москвой)
— Ого.
— Вот тебе и ого… Ежели сунулся бы на немцев, там бы так и остался.
— Была охота их пощипать, да только слишком близко отсель мы были. Уйти бы ушли, да вот куда тати пойдут, вот это вопрос, да и патронов с собой мало было, всего по два десятка. Это на пять минут пострелять, опосля по лесу хоровод водить? Не туточки надобно их прижать крепко, а потом добить что останется. И казаков слишком много, весь табун, а это не менее пяти сотен голов, мы просто не сможем увести… Эта орава такую просеку вытопчет, что злые казачки через день будут здесь придя во след за нами. Ежели всех с собой не заберем, они деревенских на колбасу пустят, но дознаются — кто мы и откуда пришли. Стрельцы правильному бою необучены, ежели сунемся в открытую, больше половины побьют, — Я рассуждал, расхаживая по избе, одновременно вытирая голову полотенцем. Закончив, повесил на плечи и повернулся к сотнику. Он сидел, молча слушая мой монолог.
— Врагов слишком много, — И горько усмехнувшись, пошутил, — очень большую яму копать придется, и то боюсь, все не влезут.
— Ну и сука ты Федька, — Вдруг с какой-то злобой произнес Силантий и грохнул кулаком по крышке стола
Вздрогнув от неожиданности, отступил на шаг назад, — Э-э, Силантий Митрофанович, за что такая ласка?
— А ты почто мне ваньку валял с лета? А? Я тебе людишек привел, а ты с ними разок стрельнул и в своих мастерских пропадал с утрева до вечера, а теперь жалишься — стрельцы негодные…
Меня прорвало, все, что подспудно копилось, выплеснулось наружу, и я заорал на Силантия. — Да я бл… эти сраные ружья делал… Чтоб… Эти еб… стрельцы могли из них стрелять нормально…
— Да ты почто моих людишек блядуешь? Ушлепок!..! — Глотка у старика… Командирская.
Мне вдруг расхотелось мериться «авторитетом», и спросил самым обычным голосом. — Пиво будешь?
Он по инерции рявкнул. — Да! — И добавил спокойным тоном, — Наливай.
Потом спохватился, — Откель у тебя пиво?
— Да нету его, сам уже вкус забыл. Может чайку?
Он скривил морду лица. — Водой кишки полоскать? А… — расстроено махнул рукой, — Покличь там робят, пущай самовар вздуют.
(Дальнейшие события сдвинуты на месяц и представляют собой авторский вымысел. Перехваченная грамота, реальный документ)
Через полчаса на столе исходил паром, заварочный чайник, распространяя аромат свежезаваренного чая. На доске навалена горсточка печенья, засушенных до каменной твердости коврижек с прослойкой из уваренной, до густого состояния, кислой малины, глиняная миска с остатками меда, размазанными по донышку. Пока суть да дело, Силантий сидел с видом индейского вождя, а когда все было готово. Достал из-за пазухи, свернутую в рулон грамоту и бросил передо мной.
— По ихнему разумеешь? — Взял печенюгу и не размачивая откусил кусок.
Разворачиваю: Przez szlacheck№ Podskarbiyam Korony i Litwy, wysіaж nasz№ wiadomoњж, tak by pieni№dze jak moїna pіaciж przychylnoњж i lojalnoњж z…
Пять минут пялюсь на текст с видом умного барана, пытаясь вычленить хоть что ни-будь разумное среди кучи завитушек украшающих буковки и понимаю всего несколько слов — Коронный, Литва, Владислав. — Буквы так сложились, но чтоб понять оставшийся текст, ума уже не хватает.
— Ну, и что это? — Аккуратно положил документ перед собой в развернутом виде, придавив уголки подручными средствами.
— Не нукай, не запряг еще. Стрельцы доглядчики, коих я послал к Вязьме…
— Разведчики, — Перебил сотника. Он отмахнулся от меня, как от осенней мухи.
— Доглядчики… И не перечь мне, а то молвить не буду. Углядели, как шиши на тракте, не доезжая до города несколько верст, разбили обоз польский. Там свалка была, но ляхи отбились, посекли татей, да сами урон в людишках поимели. Побили, да и бог с ними. Пока выжившие ходили промеж возов и добивали пораненных татей, из березовой рощи выехали ещё полтора десятка ляхов, было видно, что они едут издалека, усталые лошади шли шагом, опустив головы почти до земли. Поначалу хотели мимо проехать, но выжившие с обоза, окликнули их, те ответили… Мои доглядчики в десятке саженей от них сидели, в кустах затаились… Один ляшскую речь понимает…
Силантий замолчал, видимо, припоминая, что ему поведали, потом, вспомнив, продолжил.
— Ляхи обмолвились — дескать, гонец из Варшавы, пан, хер его знает как зовут. Обозный тоже что-то в ответ прошипел и просил помощи. Тот, первый, сначала покобенился малость, но опосля десяток оставил, помочь побитым обоз поднять, а вот пятеро остатних поспешили к городу…
— И твои разведчики, догнали их и отняли у них грамотку… — Не вытерпел, уж больно нудно и долго…
