Наступила гнетущая тишина. Через некоторое время, Архип, залпом осушил кружку, рукой смахнул капли вина и продолжил глухим голосом, иногда смолкал и только тяжко вздыхал.

— Деда, за то, что слово поперек молвил, повесили на воротах, жинку евонную, бабку старую, зарубили. Детушкам малым, головенки об угол печки поразбивали… Брали за ножки да с размаху… Кто постарше, тех с собой увели…

Ты мне обскажи Федор, рази так можно? Что ж они за звери лютые? Что творят нехристи, словно татарва какая.

Мы когда прознали, в догон бросились, пока светло было. А через десяток верст, заметили воронье, над оврагом… Они все там лежали…

Надругались над ними, замучили сирот, опосля, как скотине какой, горло перехватили…

Он ещё долго говорил, живописуя бесчинства творимые поляками и литовцами, в приграничных землях. Под этот грустный рассказ и на помин душ усопших, мы укушались до ризоположения.

Сегодняшнее утро началось с кувшина рассола. Поставленного с громким стуком на стол, явно недовольным, чем-то, Силантием.

— А можно по тише? — Я со стоном обхватил многострадальную голову руками. Внутри мерно бухали цепы, коими черти горох молотят.

— Я б тебе её, вообще открутил… (тра — та — та) ты чего вчера так нализался? Мы с Никодимом пришли, а вы с Архипом лыко не вяжете. Захожу, ты рядом с лавкой спишь, шапка твоя на столе, Архип что-то ей доказывает.

Я сел на кровати, свесив босые ноги, дотянулся до источника живительной влаги и отпал только когда опустошил половину. Поставил обратно, обхватил гудящий череп руками и замер, боясь, пошевельнутся.

Силантий многозначительно хмыкнул, потрепал по плечу и вышел, бросив на последок, — С тобой Никодим хочет словом перемолвится.

Моих сил хватило только сделать намек — что понял и услышал. Сколько так просидел, не знаю.

Не нужно было мешать пиво с вином…

Никодима нашел в мастерской, он давал ценные указания работникам.

— Звал? — спросил у него, когда освободившись, хозяин полез за чем-то под верстак.

От выдержка у человека, даже не вздрогнул, медленно повернулся и осмотрел меня с ног до головы.

— Нравлюсь? — поинтересовался у него.

Он кивнул, — Хочу запомнить напоследок. Еще раз подкрадешься тишком — зашибу. — И показал руку с зажатым в ней молотком.

Весомый аргумент…

— Извини, не со зла. Силантий сказал — что я нужен тебе…

Никодим кивнул головой, нагнулся и убрал на место орудие труда, а когда выпрямился, то просто махнул в сторону двери рукой — пойдем, мол.

Далеко не ушли, завернули за угол, присели на оставшееся после строительства, треснутое вдоль аж до середины, бревно.

Усевшись, он похлопал по дереву рядом с собой — садись, дескать, ближе. Снял шапку, тыльной стороной ладони вытер пот и пятерней прошелся по седым волосам. И все это молчком, спокойно и размеренно. Нагнувшись, сорвал травинку и, прикусив на удивление крепкими белыми зубами, начал.

— Сказывай Федор, что с тобой происходит? Ты ж как пес цепной на всех бросаешься, мужики на тебя жалобу молвили — ходит, рычит, как токмо еще не покусал… Мож табе бабу, надобно? Так поезжай в город… Чего башкой трясешь, словно мерин?

— Это кому я соли на хвост насыпал? — попробовал отшутиться, ан нет…

Никодим поморщился, — Не о том молвишь. Я тебе намедни сказывал о Вараве?

— Это, которого под мостки спустили?

Никодим слегка наклонил голову, — Ты вот парней набрал, учишь… А гроши… Когда начнем оружье делать? Моя кубышка почти пуста, скоро нам нечего будет людям давать…

— Совсем ничего?

— Самая малость, пуда на четыре…

«Четыре пуда, это с одной стороны много, с другой, продержимся на плаву, месяца два, не более. За это время должна быть готова первая партия, иначе… А вот об этом, лучше не думать. И надо искать другого поставщика. Черт. Что там, что здесь, медь стратегическое сырье, а здесь вдобавок и эквивалент денег. В принципе можно доделать те самовары что в работе, и закруглится с этим делом, начать потихоньку сборку замков.»

— Давай тогда, доделаем то, что есть… а я… Я с утрева возьму народ и начну потихоньку…

— Это не все новости, — Никодим как-то уж, обреченно вздохнул. Со злостью выплюнул изжеванную травинку. — Ляхи на Москву походом идти задумали.

В недоумении смотрю на него, — Ты шутишь?

— Господь с тобой, надобно мне таким шутковать. Пока кто-то почивать изволил, с приказу гонец был… — И Никодим замолчал, задумавшись.

— Не томи. Что молвил?

— А то… С малым нарядом к войску пойду… Пока что к Можайску, тама воевода Федор Бутурлин со товарищем Дмитрием Леонтьевым, по государеву указу рать собирают.

Мне в голову пришла совершенно дикая мысль, и я её озвучил. Чем вызвал неподдельное изумление у своего собеседника, — А какой год на дворе?

А ничего так вид. Круглые глазки, открытый рот и полная оторопь. Медник даже не сразу нашелся, что ответить на этот собственно простой вопрос. Я его прекрасно понимаю, если бы меня кто на улице спросил, тоже удивился бы. Его ответ порадовал.

— Допился! — его заключение по моему вопросу, было безапелляционно.

Я поморщился от несправедливого обвинения, но продолжал настаивать — Так все-таки?

— Июля девятый день одна тысяча шестьсот семнадцатого года от рождества христова.

Вот что хреново, так это у нас в стране с историей о плохих событиях. Хорошо у нас в школе учитель отличный был, его только спроси… Он весь урок будет рассказывать не по теме… Кое-что запомнил.

Первого декабря (по старому стилю) тысяча шестьсот восемнадцатого вблизи Троице Сергиевского монастыря было заключено перемирие между враждующими сторонами. Подписано в деревне Деулино что находится в трех верстах от монастыря, откуда и получило свое название

За отказ от Московского престола, речь посполитная сохраняла земли занятые ею с тысяча шестьсот девятого по тысяча шестьсот восемнадцатый год, а именно города Смоленск, Дорогобуж, Стародуб, Серпейск, Себеж, пригород Пскова Красный, Вележ, Невель, Почеп, Перемышль — Рязанский, Торопец, Чернигов и Новгород Северский. Таки образом, Россия теряла примерно двести пятьдесят километров западной приграничной полосы, которые по перемирию закреплялись как польско — литовские территории. Это уже правомочно приближало западную границу Московского государства к столице.

Всему этому предшествовала. Какая-то странная, мышиная возня, а не война. У противоборствующих сторон не хватало людей и средств. Что те, что другие, не раз находились на грани краха и, только чудо, спасало от полного разгрома. Судите сами.

Уже в тысяча шестьсот четырнадцатом году, разоренная смутой и войнами с Речь Посполитой и Швецией, Россия и Польша воюющая на два фронта (Московским государством и Османской империей), истощенные до придела стремились к заключению мира, но тогда переговоры, проводившиеся чуть меньше года «при посредничестве имперского посла Хайделя фон Рассенштейна», не привели к миру.

К тому времени король польский Сигизмунд III еще надеялся на благополучный исход конфликта. На это надеялись и польские магнаты, и несмотря на огромные затраты согласились на продолжение войны. Оба противника начали вновь готовиться к борьбе. Весь тысяча шестьсот шестнадцатый год прошел в приготовлениях. В июле того же года, через месяц после провала переговоров, Сигизмунд III Ваза, Король Польский и Великий Князь Литовский, наследный король Шведов, в Варшаве собирает Сейм. Который постановил — отправить в поход на Москву войско под предводительством королевича Владислава, что бы он занял положенный ему по договору московский престол.

На следующий год в апреле тысяча шестьсот семнадцатого года королевич Владислав начал движение к Луцку, где должна была собраться армия. В августе тысяча шестьсот семнадцатого года поход начался, а уже в начале сентября польское войско достигло Смоленска.