На улицу опустилась ночь, мы запалили подсвечник на три свечи, водрузили на середину стола и устроили совет в Филях.
На ближайшие дней пять, а может и все десять, занять толпу оглоедов нечем и я попросил Силантия озадачить их делом. Овраг, будущий полигон, требует некоторой доработки. Объяснил, что требуется, дед согласно кивал, не забывая, однако, прикладываться к корчаге. Попросил еще раз максимально точно промерить длину.
— На работу ставь не всей толпой, а… — И осекся под насмешливым взглядом Силантия.
Я смутился, махнул рукой, — Извини, яйца курицу не учат… — Он в ответ медленно опустил веки, допил остатки, поставил посуду на стол и с удовольствием рыгнул, — Пойду почивать, а то завтрева раненько вставать надобно…
Уже в дверях, остановился на пару слов, — Это самое, не засиживайтесь, подыму, как сам встану. — И закрыл за собой дверь.
Проводив взглядом уходящего стрельца повернулся к ребятам.
— Алекс, столбы, как мы тогда считали, вкопали, вокруг поставили стенки плетеные, из камней горн сложили, так что можете завтра начать собирать пресс. В помощь пятеро парней будет, чего тяжелое таскать, принести, отнести. Только ты один будешь.
Тебе Дмитрий другое поручение, заберешь у Клима со склада стволы, токмо постарайся пораньше встать, ему в город ехать. Все промерить и разложить на кучки — в дело сразу пойдет, расточить можно, слишком большие и дерьмо. Три винотовальных смотреть очень и очень внимательно, Клим еще к вечеру привезет парочку, заберешь. Опосля идешь к Даниле и с ним навариваете на отобранное каморы. Понятно?
— А ежели с винтовыми что не так будет?
— Найдешь меня, будем вместе думать. Смотри, чтоб прямые были… — И погрозил кулаком. — А не как в прошлый раз.
— Ой, да то было-то всего разок.
— Этот — разок — мог стрельцу жизни стоить. Вахлак ты Димка, токмо о бабах думаешь? Как Машка поживает?
— Нормально, — И расцвел в улыбке.
— Блин, нахватались словечек каких не надобно, иди уж спать…
— Пойду, пройдусь, гляну как тут все… Тебе поклон от Алешки и Мишки. Баба Марфа грозиться отправить их сюда, допекли её своими проделками.
— Это что ж такое они учудили?
Вставший из-за стола Димка сел обратно, налил отвара из самовара и, отпивая маленькими глоточками, поведал нехитрую историю.
— Помнишь Гошу, жеребенка? Какой-то большой дядька начал учить его садится на зад по-собачьи. Думая, что никто про это не проведает, делал это вечерами, в тайне ото всех. Но как ему показалось — ученик плох и он забросил это дело.
— Там другая причина. — Я проворчал вполголоса.
Димка пожал плечами. — Может быть… Так вот.
— Жеребенок рос, рос и вырос. Стал молодым коником из него сделали мерина, и стал он трудится наравне со своей мамашкой. Возил Марфу на торг и обратно, добрый коник, ласковый… Был.
Надо же было такому случиться, с деревни вернулись два… Два добрых молодца, малый и чуток поменьше. Мерин жил счастливо, тихие поездки, шагом, не торопясь, и не надрывая свои лошадиные силы. Знаешь, что они устроили в первый же день после твоего отъезда?
— Откель?
— Гошу токмо подковали и надобно было перед как выезжать, бабки обматывать, коняшка — то кривоногая, засекается. Этих двоих отправили на двор, чтоб дома не крутились под ногами, а в качестве наказа, поручили у мерина почистить. Кто кого уговорил — молчат. Вывели из стойла, накинули попону, недоуздок и на речку отправились. Хватились обормотов токмо к вечеру, когда пошли скотине корм задавать. Только за ворота, а они тут как тут, навстречу идут. Пацанята и Гоша между ними вышагивает. Бабке и невдомек глянуть внимательней. Токмо утром поняла, когда Никодим ор устроил — Кто? Да Чего? Почему у мерина бабки посечены и не залечены… Да еще и холка сбита!
Виновников долго и не искали… Младшего веником отшлепали, а вот тому который постарше, вожжами перепало.
Добрые они, Мишка с Алешкой, да злопамятные. Федор не скажешь в кого?
— Поговори мне еще…
— Так и я о том же. Через две седмицы. Когда все и думать забыли и у всех, всё и вся зажило. Собрался Никодим с Марфой на торжище, запрягли Гошу, уселись на телегу и уехали. Да только недалече, до первого перекрестка. Остановились там зачем-то — толи ехал кто, толи спросил, кто чего — встали одним словом. Когда надобно дальше-то ехать, разобрал Никодим вожжи, прихлопнул слегка и говорит — Но-о…
До меня дошло, я сначала фыркнул, а когда представил себе все это воочию, заржал.
— Да. Гоша сел на задницу. Но это еще не все. На крики и брань Никодима, он прижимает уши и скалится как собака… Спереди не подойдешь — страшно, а сзади не достать, оглобли размахнуться не дают. Вокруг народу собралось, — когда еще диво такое узреешь. Общими усилиями подняли коника на ноги, а как дальше ехать? Никодим взял мерина под уздцы так до торжища и вел, боялся слово какое молвить, опосля обратно…
Долго гадать не пришлось — кто тать. Их даже не делили, рядышком положили и хворостиной пригладили. Два дня тихо и спокойно было, а на третий день Марфа пошла курей кормить. Заходит в птичник, а куры в рядок лежат, головами крутят и квохчут. Малых спрашают — зачем ноги, курям, нитками обмотали? Отвечают, это у них игрище такое — в татей и казаков.
— А ты откуда знаешь?
— Зашел Машу проведать, а тут как раз крики на дворе…
— Думаю, на сегодня хватит, давай спать. Димка чеши на сеновал, я спробовал седня, еще тепло не замерзнешь. А ты Алекс, пока в сенях переночуешь.
Крайняя мысль была — а на кой мне столько пороха…
Лета ХХХ года, Июль 25 день
Пустой день, бестолковый. Половину потратил на расстановку и отладку приспособлений, инструктаж и непрерывное метание вдоль рабочих мест.
— Федор, подь сюды у меня тута…
Конечно блин, будет — тута. Перепутал рукоятки, сначала эксцентрик развел, опосля пытается в гильзу вдавить. Так оно же не лызе…
Одно чадо забыло кольцо вложить, одну и ту же гильзу, мусолит пол часа, уже чуть не плачет, — Ну, ни как… Не держится клятая…
Еще у нашего народа дури до фига. Сказано — опустить до упора. Пальцем показал — где он, этот самый упор. Нет, упор оказывается — столешница верстака, рычаг согнули под углом девяносто градусов. Пришлось разбирать пресс, осматривать внутреннюю часть.
Не спорю, работа монотонная и нудная, самому не нравится. Но, зачем же, ломать оборудование. Отправил парня к Даниле, пусть сам с ним разговаривает и уговаривает починить.
Потихоньку, полегоньку, все началось получаться, и к обеду было готово три сотни пустышек. Изначально была идея, все делает один человек. Поразмыслив, разделил на две операции — сборка и снаряжение. Ну, её… От греха подальше.
В избе отгородили угол, поставили два столика, между ними перегородку. Один человек вставлял капсюль, навеску пороха и пыж, подавал соседу. Тот заканчивал сборку, добавлял пулю, запрессовывал. Почему так — на втором посту было открытое пламя горелки, подогревающей воск, которым запечатывался патрон. Высокие табуреты со спинками и мягкими подушками и два окошка естественного освещения забранные стеклом. Была еще одна промежуточная операция, её пришлось вводить по результатам боевых испытаний. Натирание картонных заготовок воском, но это делали, пока они были простыми втулками. Пробовал по-другому и обнаружил — развальцовывается посадочное гнездо донца и капсюль выпадает.
Вроде со скрипом, остановками и простоями, дело налаживалось, после почти месячного перерыва, тихой, спокойной жизни. Будем считать — в этом году отпуск, отгулял.
* * *
На перекус пошел проведать Глашу. Старосте, жинка передала мои пожелания, на дворе у стряпухи, суетилась пацанва, разбирая сваленные дрова (колотые!) и складывая в поленницу.
— Глаша, — спросил у поварихи, усаживаясь за длинный обеденный стол. — Фрол, когда привез, — указал на кучу.
— А вот, тока — тока, как уехал, молвил — еще одну до вечера подвезет. Говаривал — ежели надобно еще будет, парня прислать. — Поставив предо мной миску с кашей, не отошла по своим делам, осталась рядышком, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь заговорить.
