Наших людишек, крестьян, они ведут казаков через лес, в обход кордонов польских и как оные вои, крушат ворогов и гонят их прочь… А еще врата в белый град Московский и стрельцов огненным боем татей на землю повергающих… Татьбу учиненную ляхами на земле нашей.
С каждым моим словом, Силантий бледнел прямо на глазах, а потом сдался, отвел взгляд в сторону и перекрестился, бормоча, — Свят, свят, свят…
Так мне ж мало, мне другое надобно, свое добро… Наше добро, сберечь и планы у меня свои…
— Спрос у меня есть к тебе Силантий — те робята что службу у нас несут, здесь останутся али их в приказ и пойдут они как все со своими полками?
— Сразу не смогу молвить, надобно в приказную избу съездить, со стариками словом перемолвится. А на кой тебе это надобно?
— Оборонится от ворогов, тати через год, здеся шастать будут, как у себя в огороде. Да и еще десятка два, а, то и три, надобно.
Вот теперь сказать, что он удивлен, значит промолчать. — Федя… Кхм — кх… Ты это… Малость того…
И я выложил перед ним главный аргумент, — хочу обучить их огненному бою, по новому, с моими ружьями и пощипать ляхов следующей осенью. На охоту хочу сходить, на похохликов польских, им урон нанести и всей рати убыток будет. Все что у них возьмем, то наше будет. Вот и нужно мне два десятка, для этого дела, так как Силантий Митрофанович, найдутся охочие людишки?
Завис! Дед завис капитально, я минут пять ждал, потом еще паток… Так и не дождавшись ответа от абонента, стал собираться. Дорога в город хоть и не дальняя, но дела все-таки лучше делать с утра.
Когда я выходил, Силантий с задумчиво рассматривал конопатку между бревен, вылезающую уже клоками. Немного постоял на пороге, не дождался ничего, надел шапку и ушел.
* * *
Силантий окликнул, когда я уже вывел бабая из конюшни и садился в седло.
— Федор, постой. С тобой поеду. — Проговорил он, на ходу просовывая искалеченную руку через рукав.
Пришлось слезать и распрягать мерина. Обиделся, пришлось давать взятку, идти в дом за хлебом и солью. Иначе, этот вымогатель, ни в какую не хотел заходить в телегу. Только минут через сорок, мы смогли выехать со двора.
Довольный бабай, сожравший почти половину буханки, изредка оглядывается назад и фыркает, намекая на дополнительное угощение. А вот фиг тебе по толстой роже — взяточник, особо крупных размеров. Рядом сопит стрелец, все продолжая о чем-то думать…
Хотя похоже созрел… От того что он спросил, впору самому подвиснуть, придумывая ответ.
— А немало будет, двунадесять стрельцов то, может поболе надобно?
«Три десятка есть… еще два… Такое количество ружей смогу сделать за три месяца, наверно, и обеспечить патронами. А вот больше… Хотя если предлагают больше… Может, стоит поднапрячься? Вся эта афера, а по-другому не мог назвать, будет за мой счет и на мои деньги… И в случае неудачи… Мне просто оторвут голову, доблестные поляки, но это правда максимум, а вот минимум, это откат на позиции двухлетней давности. Голая жопа, пустые карманы… Рискнуть?»
— Я оружия на полусотню, полгода делать буду (здесь слукавил, увеличив срок вдвое, тьфу, тьфу) Ежели народу больше будет, боюсь не совладать. А мне ж придется еще их строю учить, правильному…
Силантий сморщился, словно съел кислое яблоко, — Не о том молвлю.
— Об чем тогда?
— Я о том, что ежели пойдешь ворога «щипать» маловато стрельцов будет.
— А… Вот ты о чем. — И я полез чесать затылок. Разогнав все, что там было и не было, ответил.
— Думаю, что хватит. Ежели у них мои ружья будут, каждый стрелец по огневому бою, будет стоить пятерых, а то и семерых.
— Так-то оно так, а вот к обозу людишек приставить надобно?
— Силантий, а на хрена ты мне своих дедов втюхиваешь? Вы что не навоевались? Башка у всех белая от седины, а иные уже и желтеть начали от старости и все туда же… Сам, поди, над ними старшим встать хочешь? — Я даже обернулся через плечо и посмотрел на стрельца. Силантий Митрофанович, тебя я, как раз хотел просить, чтоб ты за деревней присмотрел, чтоб не случилось чего.
— Федька, пошел ты в жопу. С меня Никодим слово взял, что догляд мой за тобой будет.
— Ага, и это правильно… Чаво? — До меня дошла суть его ответа. Я натянул вожжи, останавливая мерина и, повернулся к Силантию.
— Вы и здесь за моей спиной — без меня, меня женили?
Он в ответ пожал плечами, склонился чуть в сторону, посмотрел мне за спину, — Поехали, осталось самая малость, а то мне ещё надобно…
Бедному бабаю, перепало поводьями по толстому крупу, эта сволочь в ответ, со всей дури залепил копытом в доску, на которую упирались мои ноги, да так что она треснула, ругнулся на своем лошадином и бодро затрусил по направлению к городу.
«Бесполезно! Наверно их проще пристрелить, вот два… Деда! На мою голову»
* * *
Деревянные колеса выстукивают по бревенчатой мостовой, выбивая остатки души и отбивая задницу. Терпеть не могу ездить сюда, а приходится. Мать вашу за ногу, уж лучше бы брусчатку положили, чем этот дровяной «асфальт» Слава богу, осталось совсем чуть — чуть проехать по Рожественской улице до переулка в Кузнецах. В самом начале, небольшой, всего шестнадцать на четыре сажени, двор пушечного кузнеца Родки Васильева. Фанат своего дела, его легче застать в пушкарском приказе, чем дома. Он, один из немногих, с кем я сдружился, особенно после того как испытали клиновой затвор. Родька потерял покой и сон, пытаясь приспособить его к своим поделкам. Я ему сто раз объяснял, да он слушать не хочет, что на большие пушки, а он по ним работает, надобно другой затвор… Как об стенку горох.
Все равно мимо еду, вот решил зайти, проведать — как он там, почитай с весны не виделись.
Давеча ездил на кукуй… Иноземцы одно слово, а здесь все по-нашему — основательно и по-русски. Не дом, а мини крепость, забор сажени полторы высотой, ворота, только тараном выломать можно. И злющий кобель, привязанный к будке, стоящей рядом с калиткой. Так чтоб, ежели чужак войдет, цапнуть мог, али шугануть, гостя незваного. Да я своим был здесь и слово заветное знал, как только вошел, со всей дури залепил в оскаленную морду сапогом и ласково попросил не гавчить. Пес меня признал и приветливо помахал хвостом.
Скрипнула входная дверь и на крылечко вышла Василиса, Родкина жена — Доброго здравия, Василиса. А хозяин где?
— Та гдешь ему быть, в кузне ошивается, как с утрева ушел, так тама и сидит чисто бирюк какой. Намедни пришла к нему, снедать звать, а он дурниной верещит — воротину закрой, света напустила. А на кой он в потемках сидит, в печь железку засунул, зенки свои выпучил и смотрит, смотрит… Я ему — Родя, я рыбки пожарила… А он матерится, как татарва некрещеная…
Я слушал, кивал и поддакивал ей в нужный момент. Спросил как дети, поинтересовался здоровьем предков, дед в прошлый раз болел — а сейчас как? Как в огороде и на наделе дела, не посохла рожь, не побило ли градом в грозу, что была в прошлое воскресенье. На все получил обстоятельный ответ и был отпущен. Хорошая женщина Василиса, токмо занудная немного да бесхитростная. Дай бог здоровья ей и её детям.
Чтоб не ломать мысок сапога, подобрал полешко, лежавшее невесть зачем, рядом со стеной и замолотил в дверь, громко рявкнул в щель — пожар!
Внутри что-то загрохотало и упало с шумом и звоном, створка распахнулась, и на улицу выскочил хозяин. Всклокоченная борода, воинственно торчит, рукава серой, с угольными пятнами на груди, рубахи, закатаны по локоть, через прожженную дыру на портах, видны голые ноги. — Где горит?
— Здорово Родька, — И улыбаюсь во все тридцать зубов.
— Тьфу на тебя скаженный, ты что ж творишь (вычеркнуто цензурой) А? Отматерившись и обложив меня по матушке, бабушке и остальным родственникам, Ухватил за рукав и затащил внутрь, не забыв по ходу дела, прикрыть створку и подпереть чурбаком.
Внутри было очень дымно и смрадно, воняло сгоревшим углем и пережженным железом и вдобавок ко всему, темновато. Единственным очагом света, была россыпь багряно светившихся углей и непонятного назначения деталь. На дубовой колоде, стянутой несколькими рядами колец, стояла наковальня с отбитым рогом. Пара клещей, глядя на которые невольно вспоминаешь дантистов, маленький поводырь, не большого размера молоток, коим кузнец показывает молотобойцу, куда надо бить. Березовая рукоять кувалды, чернела угольной грязью, тут же, притулившись с одного бока, с другого стоял чуман полный, как мне показалось, масла. Засунул палец и понюхал — за неимением горничной, подойдет и служанка. Конопляное, чистейшее… Вот варвар. Хотел ему об этом сказать да передумал. Не поймет что здесь другое масло нужно. Только лишний раз из души три души вытянет, выясняя подробности.
