Он встал, подошел к раковине и вылил стакан. Взял бутылку в гостиную и устроился на диване. Он пил, держа бутылку за горлышко. Он не привык пить из бутылки, но это не казалось таким уж нелепым. Он подумал, что даже если заснет сидя на диване посреди дня, это будет ненамного страннее, чем часы подряд лежать на спине. Он нагнул голову, чтобы выглянуть в окно. Судя по углу лучей и падавших в комнату теней, было около трех часов дня.

Мы с Дж. П. сидим на крыльце лечебки Фрэнка Мартина, — просыхаем, значит. Дж. П. — алкаш, мы все здесь такие, раз лечимся у Фрэнка Мартина. Только парень этот еще и трубочист: угодил сюда впервые и, понятное дело, трусит. Сам-то я загремел сюда второй раз, ну что тут скажешь? Снова здорово. «Дж. П.» — это инициалы Джо Пенни, только он не хочет, чтоб я называл его по имени. Мне что? — Дж. П. так Дж. П. Парню около тридцати: он моложе меня — не намного, но все-таки. В общем, сидим с ним вдвоем, и он мне рассказывает, как его угораздило пойти в трубочисты. И все хочет на пальцах что-то показать. А они у него дрожат, хоть ты тресни. Удивляется: «Никогда такого со мной не бывало», — это он про руки. Я его успокаиваю: постепенно пройдет. Перестанут дрожать. Только не сразу.

Мы здесь всего два дня: еще толком не просохли. У Дж. П. вот пальцы дрожат, а у меня под лопаткой стреляет — то ли нерв, то ли что похуже. Иной раз так резко кольнет в шее, сбоку, что от боли аж во рту пересыхает: стою и глотаю воздух, как рыба. Чувствую, сейчас стукнет, и хочется спрятаться, — забиться куда-нибудь поглубже и не вылезать. Закроешь глаза и ждешь: только бы пронесло, еще раз, еще разочек. Дж. П. видит: что-то неладно, и умолкает.

Вчера утром при мне у одного случился приступ, у парня, которого все тут называют Крошка Тайни. Он электрик из Санта-Розы — здоровенный толстый бугай. Уже после ребята рассказывали, что он торчал здесь почти две недели, лечился от белой горячки. Собирался выписываться — парню светило встретить Новый год с женой на своем диване перед телевизором. Он мечтал, как выпьет под Новый год горячего шоколада со сладким печеньем. И все вроде бы шло замечательно — еще вчера утром сам видел, как он спускался по лестнице в столовую. Идет, молотит кулаками, вроде как боксирует: отрабатывает удар — называется «блинчиком» — на загривке впереди идущего парня. «Блин-блин-блин» — легонько рубит тому по шее ребром ладони. Волосы у Крошки Тайни были мокрые, зачесаны назад, видно, он только из душа. На подбородке — следы запекшейся крови, порезался когда брился. Но это нормально: пойдите, поищите хотя бы одного из клиентов Фрэнка Мартина, который бреется чисто, без порезов! Не найдете! Так что дело обычное. В общем, протискивается этот Крошка Тайни бочком на почетное место во главе стола и начинает громко рассказывать о том, что с ним случилось в один из запоев. В ответ люди мотают головами — вот, мол, учудил! — а сами продолжают рубать яичницу. Крошка Тайни не унимается: отвесит шутку, ухмыльнется, потом сделает паузу — и ждет одобрения публики. А публика бывалая. Любой из нас вытворял пакости и похлеще. Ну и, конечно, хохочем: знаем, сами такие. Перед Тайни стоит тарелка с яичницей, еще он взял себе десерт — печенье и мед в расфасовке. Мне все видно, я сижу недалеко, хотя завтракать не завтракаю, взял себе только кофе: не хочется, нет аппетита. Сижу я, в общем, задумался. Потом поднимаю голову — нет Крошки! А он уже на полу — завалился на спину, вместе со стулом. Выгнулся дугой, глаз не открывает, и только пятки стучат мелкой дробью по линолеуму. Народ сбежался, все зовут Фрэнка Мартина, а что его звать? — он на месте. Какие-то прыткие ребята бросились помогать Тайни: один из парней стал совать ему пальцы в рот, стараясь прижать корень языка. Но тут Фрэнк Мартин как взревет:

— А ну разойдись!

И я только тогда понял, что мы все сгрудились возле Крошки — стоим над ним и не можем оторвать глаз.

— Откройте окна! — распорядился Фрэнк Мартин и помчался к себе в кабинет вызывать «скорую».

Сегодня Крошка Тайни опять с нами. Живчик оказался. С утра Фрэнк Мартин поехал за ним в больницу на казенном «универсале», но к завтраку Тайни не успел: остался один кофе, он налил себе кружку и присел к столу. Кто-то из обслуги заметил, что ему яичницы не досталось, и приготовил для него тосты. Правда Тайни их есть не стал, он просто сидел, уставившись в свою кружку, даже ни разу не отпил — сидел себе молча и только иногда двигал кружку туда-сюда.

Спросить бы его: может, был какой малюсенький знак перед тем, как с ним это приключилось? Узнать бы, — вдруг забарахлил мотор или участился пульс? А может, веко задергалось? Но это я так, про себя интересуюсь. Видно, что ему не до разговоров. Только я этого не забуду, — как старик распластался на полу и барабанил пятками мелкой дробью. Я теперь к себе прислушиваюсь: едва где-нибудь внутри задрожит, я незаметно набираю воздуху и жду, что брякнусь сейчас на пол и так и останусь лежать — глаза в потолок, чувствуя во рту чьи-то пальцы.

Дж. П. оседлал стул и сидит на крыльце, сложив руки на коленях; я рядом пристроился, — курю сигарету, стряхивая пепел в старое ведерко из-под угля, и слушаю его вполуха. Одиннадцать утра — до ланча еще полтора часа. Ни ему, ни мне не хочется есть, но мы все равно дожидаемся полудня: зайдем, сядем за стол, может, и аппетит появится.

Так о чем толкует Дж. П.? Ага, рассказывает, как двенадцатилетним пацаном упал в колодец неподалеку от фермы, где прошло его детство. Ему повезло: колодец оказался сухим.

— А может, и не повезло, — он оглядывается вокруг и качает головой.

Его тогда нашли уже ближе к вечеру — отец вытянул его наверх с помощью веревки. Пока Дж. П. сидел в том колодце, он со страху обмочился. Ну и натерпелся же он тогда, — несколько часов кряду звал на помощь: покричит, прислушается, потом снова примется кричать. Аж охрип — вот сколько пришлось отсиживаться. Но впечатление, по его словам, осталось неизгладимое. Сидел он на дне колодца и, задрав голову, смотрел наверх. Там виднелось небо — небольшой голубой кружок: иногда в синеве проплывали облака, иногда пролетала стая птиц. Снизу Дж. П. казалось, будто птицы взмахами крыльев взбивают воздух. Колодец наполняли и другие звуки, он пугался малейшего шороха у себя над головой, ему казалось, сейчас на него сверху что-то посыплется. Он боялся насекомых; он слышал, как вверху завывает ветер, и этот вой он запомнил на всю жизнь. Словом, вся его жизнь перевернулась, пока он сидел на дне колодца. Но вопреки его страхам, на голову ему ничего не свалилось, и никакая тень не закрыла голубой кружок неба. А потом пришел отец с веревкой — вызволять его со дна колодца, и очень скоро Дж. П. вернулся в свой привычный мир.

— И что потом? Давай, не тяни, — говорю я ему.

Потом, в восемнадцать или девятнадцать, — точно не помнит, — он закончил среднюю школу, болтался без дела, и вот однажды поехал через весь город повидать приятеля. А тот жил в доме с печным отоплением. Посидели они вдвоем, выпили пива. Потрепались, послушали музыку. Вдруг звонок в дверь. Приятель пошел открывать, а на крыльце стоит девушка-трубочист, со всем снаряжением, — все как надо. На ней еще была такая шляпа с высоким верхом, — от ее вида Дж. П. просто обалдел. Девушка говорит парню, что у нее заказ на прочистку камина. Тот приглашает ее войти и в шутку раскланивается, но она словно не замечает: расстилает перед камином коврик и выкладывает инструменты. Одета она во все черное: черные брюки, черная рубашка, — даже туфли и носки, и те черные. Шляпу — тоже черную — она, разумеется, сняла. Дж. П. говорит, что у него крыша чуть не поехала — настолько сногсшибательно она выглядела. Они с приятелем продолжают слушать пластинки и пить пиво, а девушка и ухом не ведет, — спокойно делает свое дело, прочищает дымоход. Но им же страшно интересно, как она все это проделывает, — они наблюдают за ней исподтишка, переглядываются, ухмыляются, подмигивают друг другу, а когда девушка влезла внутрь дымохода, и снаружи остались видны только ноги, приятели хмыкнули: профессионалка! Да и с виду хоть куда, добавляет Дж. П.