После я видел Альфредо от силы пару раз. После той ночи наши дороги разошлись. А все эти люди, которые у него толклись, — куда подевались, черт их знает. А я, может, так ни разу в жизни и не попробую менудо. Хотя, что загадывать.

Ну и как все это называется — докатился, что ли? Мужик среднего возраста завел себе любовницу — жену соседа, а сосед возьми да и рассердись, и поставь жене ультиматум. Ну что это за судьба такая? Оливер сказал: даю неделю. От недели осталось три или четыре дня.

По улице едет машина с зажженными фарами. Небо постепенно светлеет, и я слышу, как начинают петь птички. Все, я больше не могу ждать. Не могу больше сидеть сложа руки, не могу и все тут. Осточертело ждать. Я и так уже ждал, ждал, ждал — и смысл? У Вики скоро зазвенит будильник, Бет встанет и начнет собираться в школу, и Аманда тоже проснется. Вся округа будет на ногах.

Я снимаю пижаму и переодеваюсь в старые джинсы и свитер, которые отыскал на задней веранде. Надеваю белые парусиновые туфли — Альфредо бы назвал их «прощай молодость». Где же ты, Альфредо?

Я выхожу и иду в гараж, разыскиваю там грабли и несколько пакетов. Не теряя времени, я иду к лужайке перед домом с граблями в руке — я готов, больше тянуть некуда. Стало совсем светло, по крайней мере достаточно светло для того, что я должен сделать. И вот я начинаю прочесывать граблями траву — и хватит уже об этом думать. Я прочесал весь двор, вдоль и поперек. Это тоже нужно уметь. Я втыкаю грабли в дерн и тяну на себя. Если бы трава могла чувствовать, как человек, ей бы показалось, будто кто-то дергает ее за волосы. Время от времени по улице, замедляя ход, проезжает машина, но я на них не смотрю, я занят своей работой. Я знаю, что думают все эти люди, проезжающие мимо, но как же они ошибаются — ни черта они не знают. Откуда им знать? Я собираю листья — и я счастлив.

Я заканчиваю уборку в нашем дворе и ставлю пакет с листьями у обочины.

Потом я перебираюсь на соседский дворик, к Бэкстерам. Через несколько минут на веранду выходит миссис Бэкстер в купальном халате.

Я делаю вид, что не вижу ее. Я вовсе не хочу показаться невежливым, а так — мне все равно, что она обо мне подумает. Я просто хочу, чтобы мне не мешали делать то, что я делаю.

Какое время она молчит, а потом говорит:

— Доброе утро, мистер Хьюз. У вас все в порядке?

Я останавливаюсь и утираю рукой пот со лба.

— Я скоро закончу, — говорю я. — Я надеюсь, вы не против.

— Вовсе нет, — говорит миссис Бэкстер. — Продолжайте, пожалуйста.

Я замечаю, что мистер Бэкстер стоит в дверях позади нее. В широких брюках, спортивной куртке и галстуке — собрался на работу. Стоит, а на веранду выйти боится. Тут миссис Бэкстер оборачивается и смотрит на мистера Бэкстера, но тот только пожимает плечами. Да ладно, я все равно уже закончил. Есть еще дворы, и поважнее, их тоже нужно почистить. Я становлюсь на колени, беру грабли за рукоять у самого основания, собираю с них в пакет последние листья и завязываю его. А потом я просто стою вот так, на коленях, и держу в руке грабли — и не могу сдвинуться с места. Когда я поднимаю глаза, то вижу, что Бэкстеры спускаются с веранды и медленно идут ко мне по влажной, душистой траве. Они останавливаются в нескольких шагах от меня и пристально на меня смотрят.

— Ну вот, — слышу я голос миссис Бэкстер. Она вышла в халате и тапочках. На улице холодно; она запахнула халат у горла. — Вы тут у нас здорово прибрались, здорово, да.

Я ничего не говорю. Я даже не говорю: «Да чего уж там».

Они еще какое-то время стоят передо мной, и никто из нас не произносит больше ни слова. Как будто мы уже все о чем-то договорились. Через минуту они разворачиваются и идут обратно к дому. А у меня над головой, в ветвях старого клена — с которого попадали все эти листья — переговариваются между собой птички. По крайней мере, мне кажется, что переговариваются.

Вдруг хлопает дверца машины. Это мистер Бэкстер сел в машину — она стоит на подъездной дорожке, стекло опущено. Миссис Бэкстер что-то говорит ему, не сходя с крыльца, мистер Бэкстер медленно кивает и поворачивает голову в мою сторону. Он видит, что я все еще стою на коленях с граблями в руке, и меняется в лице. Брови его сдвигаются. В лучших своих проявлениях мистер Бэкстер порядочный, но неприметный малый — в нем нет ничего особенного. Но он особенный. На мой лично взгляд — особенный. Уж во всяком случае, он сегодня спал всю ночь напролет, и только что обнимал жену на прощанье, уезжая на работу. Он еще даже не уехал, а дома уже ждут не дождутся, когда он через несколько часов вернется обратно. И по большому счету, его возвращение будет событием дня — пусть маленьким, но событием.

Бэкстер поворачивает ключ и запускает двигатель. Потом дает задний и легко выруливает на дорогу, тормозит, переключает передачу. Когда он проезжает по улице, то сбавляет скорость и смотрит в мою сторону. Отпустив руль, поднимает руку. То ли он меня приветствует, то ли «дает отставку». В любом случае, это какой-то знак. А потом он отворачивается и смотрит в сторону города. Я встаю и тоже поднимаю руку — не то чтобы помахал ему, но что-то вроде того. Мимо едут другие машины. Один из водителей, должно быть, подумал, что знает меня, — и дружественно посигналил. Я смотрю по сторонам и перехожу через дорогу.

Я знал, что делаю ошибку, одалживая брату деньги. У меня и так хватает нахлебников. Но я ничего не мог поделать — он позвонил мне и сказал, что ему нечем выплачивать в этом месяце по кредиту за дом. Я никогда не бывал у него в гостях — живет он в Калифорнии, это за тысячу миль отсюда, я и дома-то его в глаза не видал, но кто же пожелает родному брату потерять свое жилище? И потом, он даже заплакал в трубку: говорит, все, что заработал, теперь коту под хвост. Поклялся, что вернет мне долг. В феврале, а то и раньше, но в любом случае, не позднее марта. Сказал, что скоро получает компенсацию за подоходный налог, и еще у него есть небольшой банковский вклад, срок по которому истекает как раз в феврале. Впрочем, на эту тему он особо не распространялся, а я постеснялся расспрашивать.

— Уж поверь, я тебя не подведу, — сказал он мне тогда по телефону.

Год назад, в июле, он попал под сокращение у себя на заводе стекловолокна и теплоизоляционных материалов, — тогда решили сократить сразу двести человек. Несколько месяцев жил на пособие, но теперь и его не платят, и сбережения все вышли. И медицинской страховки он лишился: как потерял работу, так и страховка кончилась. Жена старше его на десять лет, у нее диабет, она нуждается в лечении. Ему пришлось продать их вторую машину — женину тачку, старенький «универсал», а неделю назад они даже заложили телевизор. Он рассказал мне, как таскался с ящиком по местным ломбардам, пытаясь выручить побольше. В конце концов кто-то предложил ему сто долларов — это за «Сони», с большим экраном! Он долго пытался разжалобить меня историей про телевизор, потом, решив окончательно загнать меня в угол, рассказал про свою надорванную спину: после этого только последний эгоист остался бы безучастным.

— Я на краю, — подытожил он. — Вся надежда только на тебя.

— Сколько? — выдавил я.

— Пятьсот. Понятно, что мне надо гораздо больше, — пояснил он. — Но я знаю меру. Пятьсот я смогу отдать, а вот насчет более крупной суммы, прямо скажу, — не уверен. Брат, мне жутко стыдно, но ты — моя последняя надежда. Иначе мы с Ирмой Джин скоро окажемся на улице. Я тебя не подведу, — пообещал он. Так прямо и сказал. Это точные его слова.

Мы еще поговорили немного, больше о матери, как ей живется, ну и в общем, послал я ему деньги. Не мог не послать. Я чувствовал, что обязан это сделать — впрочем, чувства здесь не при чем, главное — послал. А в сопроводительном письме предложил ему вернуть эти деньги не мне, а матери: они живут с ней в одном городе, она одинокая, и денег ей не хватает. Последние три года я каждый божий месяц, независимо от доходов, переводил ей по почте деньги. Вот и подумал, что если брат отдаст эту сумму ей, у меня будет одним расходом меньше — всё небольшая передышка. Хоть пару месяцев я мог быть спокоен насчет матери. Еще, если честно, я надеялся, что, может, он задумается и сам начнет поддерживать мать, ведь они живут в одном городе и иногда видятся. В общем, я пытался подстраховаться. Вот только обстоятельства порой оказываются сильней наших благих намерений: брат, может, и питает благую надежду вернуть мне долг, но обстоятельства пересиливают. Как говорят, с глаз долой — из сердца вон. Но опять же, не станет человек подставлять родную мать, кто ж на такое способен?