Хаки повернул ухо другой стороной.

Мы с Донной стали выбираться из кабинки.

— Девочка, не уходи, — сказал Нельсон.

— Нельсон, — одернул его Бенни.

Хаки перевел взгляд на Нельсона. Я стоял возле кабинки, держа в руках пальто Донны. Ноги меня не слушались.

— И ты уйдешь с этим сутенером! — рявкнул Нельсон, — позволишь ему наслаждаться твоими прелестями! Ну погодите! Я вам еще устрою…

Мы двинулись прочь. На нас все глазели.

Я услышал, как Бенни говорит:

— Нельсон только сегодня утром с самолета из Вьетнама. Мы пили весь день. Мы никогда еще столько не пили. Но вести себя будем прилично, Хаки.

Нельсон вопил что-то, перекрикивая музыку. Я разобрал пару фраз:

— Это не приведет ни к чему хорошему! Что бы ты ни делал, это ни приведет ни к чему хорошему!

Что он потом кричал, я уже не расслышал. Музыка смолкла, и снова заиграла. Мы не оглядывались. Мы продолжали идти. Мы вышли на улицу.

Я открыл перед ней дверцу. Я двинулся назад, к больнице. Донна молча сидела рядом. Потом закурила сигарету, но по-прежнему молчала.

Я попытался найти какие-нибудь слова:

— Послушай, Донна, не переживай, не надо. Прости, что так получилось.

— Мне бы они пригодились, эти деньги, — сказала Донна. — Вот о чем я думаю.

Я продолжал вести машину и не смотрел на нее.

— Правда, — сказала она. — Мне бы пригодились эти деньги. — Она встряхнула головой. — Даже не знаю, — пробормотала она. И, опустив голову, заплакала.

— Не плачь, — попросил я.

— Я не пойду завтра на работу, точнее сегодня, и плевать на будильник, пусть звонит, — сказала она. — Я пас. Я уезжаю из города. А все, что там произошло… это был мне знак. — Донна нажала на зажигалку и подождала, пока она раскочегарится.

Я припарковался рядом со своей машиной и заглушил двигатель. Потом я посмотрел в зеркало заднего обзора, смутно предчувствуя, что сейчас снова увижу старый «крайслер», — как он припарковывается за мной, и сидит в нем Нельсон… Я с минуту не выпускал руль из рук, затем положил их на колени. Мне не хотелось к ней прикасаться. Наши объятия на кухне и поцелуи в «Офф-Бродвей» — все закончилось.

Я спросил:

— Что ты собираешься делать?

Хотя мне было все равно. Если бы она умерла вдруг от сердечного приступа, меня бы это не тронуло.

— Может быть, поеду в Портленд, — ответила она. — Наверное, в нем что-то есть, в этом Портленде. О нем одном только и слышно последнее время. Портленд в центре внимания. Портленд то, Портленд се. Портленд такой же город, как любой другой. Они все одинаковые.

— Донна, — сказал я, — я лучше пойду.

Я отстегнулся, приоткрыл дверцу, и в салоне зажегся свет.

— Выключи ты этот свет ради бога!

Я торопливо выбрался.

— Спокойной ночи, Донна, — сказал я.

Но она смотрела на приборную панель. Я завел свою машину и включил фары. Переключил скорость и дал газу.

Я налил виски, отпил немного и взял стакан с собой в ванную. Я почистил зубы. Потом открыл аптечку. Пэтти крикнула что-то из спальни. Она открыла дверь ванной. Она была одета. Видимо, так и спала одетая.

— Который час? — завопила она. — Я проспала! Господи, боже! И ты меня не разбудил, черт бы тебя побрал!

Она была в ярости. Она стояла в дверях полностью одетая. И, видимо, собралась бежать на работу. Но у нее в руках не было чемоданчика с образцами и с витаминами. Ей просто приснился дурной сон. Она помотала головой из стороны в сторону.

С меня было довольно на эту ночь.

— Иди спать, детка. Я кое-что ищу, — сказал я.

Я что-то неловко задел. Все летело в раковину.

— Где аспирин? — спросил я.

Из аптечки посыпались еще какие-то пузырьки. Мне было все равно. Все летело в раковину.

После бесконечных разговоров — которые Инес, его жена, называла «прояснением ситуации» — Ллойд из их общего дома съехал к себе на квартиру. У него было две комнаты с ванной на верхнем этаже трехэтажного дома. В комнатах потолок был резко скошен. Ходя по квартире, он пригибал голову. Приходилось наклоняться, чтобы посмотреть в окно, а, ложась в постель и вставая, следить, как бы не удариться. Ключей было два. С одним он входил в дом. По нескольким ступеням всходил на лестничную площадку перед дверью хозяйки. Потом поднимался еще на один пролет к двери своей комнаты и вставлял в замок второй ключ.

Однажды днем, возвращаясь к себе и неся в рюкзаке три бутылки шампанского «Андре» и кусок ветчины, он остановился на площадке и заглянул в гостиную хозяйки. Старуха лежала на ковре лицом вверх. Она, казалось, спала. Вдруг он подумал, не умерла ли она. Но телевизор работал, и он решил считать, что она спит. Он не знал, как к этому отнестись. Перекинул рюкзак с одного плеча на другое. Тут женщина кашлянула, придвинула левую руку к груди и снова замерла. Ллойд поднялся по лестнице и отпер свою дверь. Ближе к вечеру того же дня, выглянув из кухонного окна, Ллойд увидел старуху во дворе — в соломенной шляпе, с прижатой к груди рукой. Из маленькой лейки она поливала анютины глазки.

На кухне стоял холодильник, совмещенный с плитой, — крохотная конструкция, втиснутая между стеной и раковиной. Чтобы достать что-нибудь из холодильника, приходилось нагибаться, чуть ли не вставать на колени. Но это было не важно — он мало что там хранил, кроме сока, ветчины и шампанского. У плиты было две горелки. Он постоянно кипятил воду в кастрюльке и заваривал растворимый кофе. Но выпадали дни, когда он вообще не пил кофе — забывал, или просто не хотелось. Однажды утром он проснулся и сразу набросился на пончики и шампанское. Было время, несколько лет назад, когда он бы расхохотался над таким завтраком. А теперь он не увидел здесь ничего странного. Более того, он вообще об этом не задумывался, пока не лег в постель и не попытался вспомнить все, что делал за день, начиная с самого утра. Сначала он не смог вспомнить ничего примечательного. Потом вспомнил, как ел пончики и пил шампанское. Было время, когда он счел бы такой завтрак затеей слегка диковатой, о которой стоило бы рассказать приятелям. А теперь, чем больше он об этом думал, тем яснее понимал, что ничего интересного здесь нету. Да, он позавтракал пончиками с шампанским. И что?

В гостиной стояли обеденный стол, диванчик, мягкое кресло и телевизор на журнальном столике. За электричество платил не он, и даже сам телевизор был хозяйский, так что он часто оставлял его включенным на целые сутки. Но звук он включал, только если начиналось что-то интересное. Телефона не было; но для него это не было минусом. Ему не хотелось телефона. В спальне стояли двуспальная кровать, тумбочка, комод; при спальне была ванная.

В тот единственный раз, когда к нему пришла Инес, было одиннадцать утра. Он уже две недели как переехал и все думал, заглянет она или нет. Но при этом он пытался бросить пить, и поэтому был скорее рад, что один. Он дал это понять вполне ясно — ему нужнее всего остаться одному. В тот день, когда она пришла, он лежал на диване в пижаме и бил себя кулаком в правый висок. Прежде чем ударить в очередной раз, он услышал снизу, с площадки, голоса. Он узнал голос жены. Звук его был похож на ропот далекой толпы, но он понял, что это Инес и что пришла она не просто так. Он еще раз ткнул кулаком в висок и встал с дивана.

Проснувшись этим утром, он обнаружил, что правое ухо забито серой. Все звуки стали неотчетливыми, и он словно утратил чувство равновесия. Весь последний час он пролежал на диване, то отчаянно трудясь над оглохшим ухом, то колотя себя по голове. Время от времени он массировал ушной хрящ или дергал за мочку. А потом снова яростно рылся мизинцем в глубине уха и раскрывал рот, как будто зевая. Он испробовал все, что только мог придумать, и уже был близок к отчаянию. Голоса внизу прервали свое бормотание. Он крепко стукнул по голове и допил стакан шампанского. Выключил телевизор, поставил стакан в раковину. Взял с сушки бутылку из-под шампанского, перенес ее в ванную и поставил под унитаз. И тогда пошел открывать дверь.