— То есть оглушил что ли? — переспросил парикмахер.

— Ну, оглушил, — подтвердил охранник. — В брюхо попал. То есть вроде как оглушил. Он голову нагнул и затрясся. Всем телом. Малец все палит. А у меня такое ощущение, будто я опять в Корее. Я еще раз выстрелил — и промазал. Ну, а бык наш подался обратно в подлесок. Но сил-то у него, сами понимаете, нет уже никаких. Сынуля все свои патроны выпустил ни за хрен собачий. Но я-то попал разок. Прямо в брюхо ему вогнал. Ну и оглушил его, понятное дело.

— И чего дальше? — спросил тот, который с газетой. Газету он свернул в трубочку и постукивал ей по колену. — Чего потом? Наверное, по следу за ним пошли. Они же перед тем, как сдохнуть, забираются черт-те куда.

— Нашли его, по следу? — спросил старик, хотя о чем тут вообще спрашивать?

— Ну да. Мы с мальцом пошли по следу. Правда, от сосунка этого, толку не было. Отстает все время, блевать затеял. Олух. — Охранник вспомнил, как все было, и усмехнулся. — Только и может, что пиво лакать и бегать всю ночь, зато потом столько звону — вот, что он, мол, на оленя ходил. Ну, теперь-то будет знать. Ну, короче, идем мы по следу. И след что надо. Кровища на земле, на листьях. Кругом кровища. Никогда не видел, чтобы в олене столько крови было. Понять не могу, как этот зараза еще ноги передвигал.

— Они иногда так и уходят, — сказал тот, что с газетой. — Забираются черт-те куда — там и дохнут.

— Я отругал своего засранца за такую стрельбу, он в ответ окрысился, тогда я навесил ему от души. Вот сюда, — охранник ткнул себе в голову позади виска и ухмыльнулся. — Надавал ему по ушам, засранцу такому, черт бы его побрал. Молодой еще. Это ему только на пользу. В общем, темно уже стало, следа не видно, да и куда с этим недомерком, если его через каждые два шага блевать тянет.

— Ну, теперь этот олень точно койотам достанется, — сказал тот, что с газетой. — Койотам, воронам и стервятникам.

Он опять развернул газету, разгладил ее и отложил в сторону. Снова положил ногу на ногу. Оглядел всех и покачал головой.

Старик сидел, развернувшись к окну, и смотрел на улицу. Потом прикурил сигарету.

— Получается, что так, — сказал охранник. — Жалко, конечно. Здоровый такой, матерый сукин сын. Так что, отвечая на твой вопрос, Билл, — я и подстрелил оленя, и нет. Но оленина у нас все-таки была. Оказывается, папаша в это время добыл молодого бычка. И даже припер его в лагерь, подвесил, освежевал по-шустрому, горловину, печень там, сердце, почки, всё завернул в вощанку и прибрал в схрон. Молодой такой оленёк. Но старикан был доволен.

Охранник оглядел парикмахерскую, словно пытался еще что-нибудь вспомнить. Потом взял свою зубочистку и сунул ее обратно в рот.

Старик вынул изо рта сигарету и повернулся к охраннику. Вздохнув, сказал:

— Ты сейчас не стричься должен, а ходить по лесу и искать того оленя.

— Ты еще мне указывать будешь, — огрызнулся охранник. — Старый пердун. Иди ты.

— Сам иди, — сказал старик.

— Ребята, прекращайте. Вы у меня в парикмахерской, — вмешался парикмахер.

— Это тебе надо бы по ушам надавать, — добавил старик.

— А ты, попробуй, — предложил охранник.

— Чарльз, — сказал парикмахер.

Он положил ножницы и расческу на столик и опустил руки мне на плечи, словно боялся, что я тоже вот-вот вскочу со стула.

— Альберт, я уже не первый год стригу Чарльза, да и сына его тоже. Давайте закроем эту тему.

Парикмахер посмотрел на одного, потом на другого, и руки его по-прежнему лежали у меня на плечах.

— А вы выйдите на улицу, — оживился тот, который с газетой, явно надеясь на продолжение.

— Хватит, — сказал парикмахер. — Чарльз, я не хочу больше об этом слышать. Альберт, вы следующий на очереди. И вот еще что, — он повернулся к человеку с газетой. — Я вас не слишком хорошо знаю, мистер, но лучше бы вам не встревать.

Охранник поднялся со словами:

— Постригусь как-нибудь в другой раз. Сегодня компания подобралась не очень.

После чего вышел и хлопнул дверью.

Старик снова закурил. Он выглянул в окно. Потом стал рассматривать что-то на тыльной стороне ладони. Потом встал и надел шляпу.

— Извини, Билл, — сказал он. — Мне, вообще-то, не к спеху.

— Ладно, договорились, Альберт, — отозвался парикмахер.

Когда старик вышел, парикмахер подошел к окну и проводил его взглядом.

— Альберт и так, одной ногой в гробу, от эмфиземы легких, — сказал парикмахер, не отходя от окна. — Мы когда-то рыбачили вместе. Он на лосося меня натаскал — от и до. Женщины. Вот они-то старика и заездили. Но и характер у него, конечно, лучше от этого не стал. Хотя, если честно, Чарльз сам виноват.

Человеку с газетой всё не сиделось. Он встал и начал ходить по комнате, останавливаясь и внимательно разглядывая каждый предмет: вешалку для шляп, фотографии Билла и его друзей, календарь с картинками на каждый месяц. Он перелистал все страницы. Он даже тщательно изучил парикмахерскую лицензию Билла, висевшую в рамочке на стене. После чего повернулся и выпалил:

— Я тоже пойду, — и с этими словами вышел.

— Так что, достригать вас или нет? — спросил у меня парикмахер, так, словно это я был во всем виноват.

Парикмахер, крутанув кресло, развернул меня лицом к зеркалу. Он обхватил руками мою голову, с обеих сторон, в последний раз наклоняя ее так, как ему надо. А потом сам наклонился ко мне.

Мы оба смотрели в зеркало, и он все держал мою голову.

Я смотрел на свое отражение, он тоже смотрел на меня в зеркале. Может, что и заметил, но ни слова не сказал.

И все расчесывал пальцами мои волосы. Медленно, словно о чем-то задумавшись. Он расчесывал пальцами мои волосы. Нежно, почти любовно.

Это было в Кресент-Сити, в Калифорнии, возле границы с Орегоном. Вскоре я уехал оттуда. Но сегодня мне вспомнился этот городок, Кресент-Сити, и то, как я пытался начать там с женой новую жизнь, и как в то утро, сидя в кресле у парикмахера, все-таки решил оттуда уехать. Мне вспомнилось ощущение покоя, которое я почувствовал, когда закрыл глаза и пальцы парикмахера перебирали мои волосы, и пальцы были такие нежные, а волосы уже начинали отрастать.

У меня была работа, а у Пэтти — нет. Я каждую ночь проводил пару часов в больнице. Это пустячная работа. Я делал кое-что, отмечал карточку на восемь часов, и мы с сестрами отправлялись чего-нибудь выпить. В конце концов, Пэтти тоже захотела работать. Сказала, что работа ей нужна для самоутверждения. Поэтому она начала ходить по квартирам, продавала поливитамины.

Какое-то время она была просто одной из многих девушек, которые ходят по незнакомым кварталам и звонят во все двери. Но сумела продвинуться. Она была сообразительной, хорошо училась в школе. Она была ответственной. И очень быстро получила повышение. Те девушки, у которых все шло не так гладко, оказались под ее началом. Вскоре у нее уже была своя команда и свой небольшой офис в торговом центре. Вот только работавшие на нее девушки, все время менялись. Ведь некоторые отказывались от работы через два дня, и даже иногда — через два часа. Но попадались и такие, у кого получалось неплохо. Они умели продавать витамины. Эти девушки оставались с Пэтти. Они составляли ядро ее команды. Однако и тех, у кого дело не ладилось, было немало.

Девушки, у которых не ладилось, обычно просто исчезали. Не приходили, и все. Если у них были телефоны, то они не клали трубку на рычаг. Не открывали дверь на звонок. Пэтти принимала такие потери близко к сердцу, словно эти девушки были новообращенными, сбившимися с истинного пути. Она винила во всем себя, но потом перестала: их было слишком много, так что она просто вынуждена была справляться с чувством вины.

Бывало, какая-нибудь девушка настолько волновалась, что не могла даже нажать на дверной звонок. Или подойдет к двери, и слова выдавить из себя не может. Или вместо «здравствуйте» выдаст что-нибудь такое, чего нельзя говорить, пока не попадешь в дом. Такие недотепы отказывались работать, брали сумку с образцами, шли к машине и ждали, пока Пэтти и остальные девушки закончат работу. После этого все совещались. Ехали в офис. Ну и пытались словами поддержать друг друга: «Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе». Или: «Делай что надо, и все будет как надо».