– Вам это кажется парадоксальным? – отозвалась Эли.

– Напротив, вполне адекватным, ведь Мария тоже была еврейкой – парировал Артур. – Какой этаж? – поинтересовался он, взбегая по ступенькам, ведущим ко входу в здание.

– Второй, – рапортовала Эли.

И ровно без двух минут двенадцать, миновав ряд дверей, на которых висели мемориальные таблички с именами Эдварда Гиббона, Клайва Льюиса и прочих знаменитостей, некогда преподававших в Модлин Колледже, они оказались у двери с табличкой: «Профессор Арон Коэн». И строчкой ниже: «История Ближнего Востока. Библеистика».

Артур осторожно постучал. Из-за двери раздался скрипучий голос:

– Входите!

МакГрегор открыл дверь, пропуская Эли вперед. Войдя вслед за ней, он увидел сидящего за массивным столом маленького человечка в черной ермолке, со спутанной седой бородой и с небольшими седеющими пейсами.

– Профессор Коэн? – полувопросительно-полуутвердительно произнесла Эли.

– К вашим услугам, мадемуазель.

– Я звонила вам вчера, договариваясь о встрече.

– Помню, помню, – человечек закивал и, бросив взгляд на старинные часы на стене, добавил: – Вы удивительно пунктуальны.

– Мы старались, профессор. Меня зовут Элеутерия Бернажу, а это… мой жених, я говорила вам вчера, что мы приедем вместе…

– Баронет МакГрегор, – с полупоклоном представился Артур.

Коэн наморщил лоб.

– Девятый баронет МакГрегор, – уточнил он.

– Вы абсолютно правы, профессор. Но…

– Но вас удивило, что я это знаю? Не третий, не седьмой?

– По правде говоря, – растеряно произнес Артур.

– В силу профессии я знаком не только с историей Ближнего Востока, но и с общей историей, что включает в себя историю Англии и Шотландии. Кроме того, я был лично знаком с седьмым баронетом МакГрегором, профессором Кембриджа.

– Это был мой дед, – отреагировал Артур.

– Несомненно. И, кроме того, прекрасный ученый и обходительнейший человек.

– Благодарю вас.

– За что же, сэр…Э…

– Сэр Артур. Но можно без «сэр».

– Ну разве что учитывая разницу в возрасте, – проскрипел профессор Коэн. – Итак, молодые люди, чем могу быть полезен? Вы, – обратился он к Эли, – вчера по телефону сказали, что это касается трагической истории, происшедшей с профессором Лонгдейлом?

– Совершенно верно, профессор. Я, хотя и работала время от времени ассистенткой Лонгдейла, но не была посвящена во все его интересы…

– И вам хотелось бы знать, – сказал Коэн, но запнулся, встал, и произнеся с досадой: – Что это со мной? – указал на два стула, стоявших у стола по другую сторону от его кресла. – Садитесь, прошу вас. Простите старика, должен был предложить сразу, но, видимо, растерялся, увидев в своей скромной обители представителя столь древнего рода и… такую красавицу… Садитесь же, прошу.

Слушая речь профессора, Артур в положенном месте поклонился, Эли в ответ на «красавицу» сделала подобие книксена. После чего гости сели.

– Итак, вам хотелось бы знать, что привело вашего работодателя ко мне?

– Да, сэр, потому что…

– Можно без сэр, дорогой баронет. Профессор – более чем достаточно.

– Потому что, профессор, – продолжал Артур, – весьма возможно, что Лонгдейл занимался чем-то, что и стало причиной его смерти. Чего он хотел от вас? Что его интересовало? Что он надеялся услышать?

– Профессор показался мне несколько странным человеком, – задумчиво произнес Коэн. – И вследствие этого встреча наша была очень недолгой.

– Он… был довольно эксцентричным человеком, – негромко сказала Эли. – И нередко весьма колючим.

– О да, – отозвался профессор. – Это я успел оценить. Он не сводил глаз с моей ермолки и пейсов. «Вы – историк – религиозный еврей?»

Коэн развел руками.

– Таки да. От этого факта не спрячешься. Придерживаюсь кашрута[47], не работаю в шабат, исправно посещаю синагогу. Я спросил Лонгдейла – коль его этот факт смутил – не антисемит ли он? Он с ходу отмел это мое предположение и сказал, что его в сочетании «религиозный еврей» смущает слово «религиозный». Он гневно ткнул в мою сторону пальцем и вопросил: «Значит ли это, что я верю в Бога, Бога-Творца?»

Коэн негромко рассмеялся.

– А как еще можно понимать слово «религиозный»? Иудей ли, христианин, мусульманин, индуист? Лонгдейл распалялся еще больше. «Иными словами, библеистику вы преподаете и изучаете как Слово Божие?» И так, коллега, ответил я, и как исторический документ. «Но все-таки как Откровение Творца и Повелителя Вселенной?» Я кивнул. «Я думал, что буду беседовать с ученым. А наслушаться религиозной белиберды я могу в любой церквушке», – заявил он и выскочил из кабинета, на прощание хлопнув дверью.

Коэн снова рассмеялся.

– Да нет, не «хлопнув». Грохнув дверью!

Рассмеялся и Артур. Эли, улыбаясь, произнесла:

– Он был атеистом. И не просто атеистом, а буквально маньяком от атеизма. Не стоило бы так о жестоко убитом человеке, но это правда. Очень похоже на Лонгдейла.

Артур вернулся к теме:

– Но ведь зачем-то он искал встречи с вами? Он успел сказать, какая тема его волновала?

– Если вас интересует только этот вопрос, – пожал плечами профессор Коэн, – то ответ очень короток: Иерусалим.

– Иерусалим? – хором переспросили Артур и Эли.

– Именно. Иерусалим. Это он заявил с ходу, едва открыв дверь: «Вы специалист по истории Иерусалима?» Ну а дальнейший ход разговора вам уже известен.

– Дело в том, что я, пожалуй, единственный из историков, и тем более библеистов, кто убежден в том, что город, называемый всеми Иерусалимом, не имеет ничего общего с тем городом, который царь Давид некогда отбил у иевусеев, сделав его столицей своего царства. И в котором Соломон, сын Давидов, возвел Храм Богу, Бейт-Элохим, он же Первый Храм.

– То есть, – удивленно спросил Артур, – он построил его не в Иерусалиме?

– О нет, – профессор покачал пальцем, – вы меня неверно поняли. Именно в Иерусалиме царь Мирный построил Храм. Но Иерусалим изначальный находился вовсе не там, где расположен Иерусалим нынешний.

– А где же был «изначальный», что, как я понимаю, значит «настоящий»?

– Настоящий Иерусалим стоял на плато Голанских высот, одной стороной своей выходя на Геннисаретское озеро, оно же Галилейское море Нового Завета, оно же озеро Киннерет наших дней.

– А кто же такой «царь Мирный», профессор?

– Соломон, Шломо, что и означает «Мирный». Ведь настоящее имя его нам неизвестно. А «Мирный» – это эпитет, ну, знаете, как «Иван Грозный». Грозный царь Руси. Но в его случае нам вместе с эпитетом известно и имя. Не то с царем Шломо. Хотя в этом вопросе у меня больше противников, чем единомышленников. По поводу же Иерусалима единомышленников у меня нет.

– А есть ли у вас аргументы?

Профессор Коэн сердито кашлянул.

– Я все-таки профессионал. И не из носу же, прошу прощения у присутствующих дам, я эту теорию выковырял. Отвечаю: аргументы есть. Иное дело, что доказать каждый из них очень непросто. Вы кто по образованию, баронет?

– Историк, профессор, – сказал Артур и, не удержавшись, добавил, – Кембриджской выпечки.

– Ну что ж, приличных историков выпекают и там, – пожал плечами Коэн. – Тогда как коллеге я попытаюсь в двух словах объяснить сущность моих доводов. Мы знаем, что царь Тира, Хирам, был и политически, и человечески весьма близок с Давидом, царем Израиля. Проще говоря, они были друзьями. И эту дружбу Давид завещал своему сыну. Именно Хираму поручил или заказал – как вам будет удобнее – царь Соломон строительство Храма. Где? В основанной отцом столице. А основывать духовный и, что не менее важно, деловой и торговый центр Страны где было бы логичнее для очень и очень прагматичного Давида? Где-то на краю Иудейской пустыни – или в двух шагах от тогдашнего делового центра всего Восточного Средиземноморья, тем более при том, что владыка этого центра – я говорю о Тире и его царе Хираме – твой друг и партнер? Дерево, камни, мрамор на обустройство города и позднее на строительство Храма доставлять из прибрежного Ливана к Геннисарету – или опять в ту же Иудейскую пустыню? Да и Хираму отправлять своих рабочих – а тирские строители были лучшими на всем сирийско-иудейском пространстве? Аргументов у меня еще больше, и не все они стоят на одной лишь логике, но, думаю, в целом вам понятно.