Через два дня, 29-го числа, царь навестил больного в его доме. Патрик Гордон приготовил ему сюрприз. Его ещё маленький сын Теодор размахивал по отцовским командам перед монархом знаменем, а затем упражнялся с лёгким мушкетом. Всё это делалось к великому удовольствию государя. Тот в Теодоре словно бы увидел себя в детстве, когда он командовал первыми потешными, набранными из сыновей придворных и конюхов.
Естественно, в тот вечер разговор шёл больше о предстоящем новом походе под Азов. Среди этих забот царя больше всего занимала мысль о создании военного флота, о его постройке:
— Ваша милость, Пётр Иванович, а знаешь ли ты, что амстердамский бургомистр Витзен Николай сделал мне большой подарок, пока мы воевали под Азовом?
— Нет, не знаю. Какой, ваше величество?
— Он прислал в Архангелогород корабль из Голландии. На нём с нарочным человеком Виниуса галеру разборную каторгу. Сие водяное заморское судно уже в Москве. На двадцати дровнях от Вологды каторгу-то везли людишки. Патрик Гордон знал, что монарх привык называть галеры полюбившимся ему долматинским словом каторга. Учтиво спросил:
— А велика ли сия разборная галера, ваше величество?
— Величиной натуральная. А к ней ещё из Голландии к нам привезли все снасти, канатные, две мачты и две райны, бочку с железными принадлежностями, два паруса и шатёр парусный, разные ящики с деревянной резьбой на украшения по бортам, фонарь, морские флаги, компас, якорь один железный, кованый, три мортиры да к ним одиннадцать бомб. Сам всё пересмотрел, чтоб знать — всё ли привезено из-за моря к каторге-то.
— А кто собирать-то галеру будет? Что за мастеровые люди?
— Пока, ваша милость, иноземных мастеров ещё не завербовано. Свои корабелы, российские, будут по чертежам каторги на реке Воронеже строить. С Вологды вызван тамошний плотник Щека Осип да из Нижнего плотник Иванов Яков. А с ними и их товарищи по корабельному делу. Им и повелено мною первые каторги в Воронеже делать.
— Ваше величество, леса надо много на твой флот извести. Под Воронежем его не ахти как много.
— Знаю, Пётр Иванович. Потому часть галер будем делать здесь, в Преображенском. А собирать — на Воронеже. Сотни саней на то уже поднаряжены.
Пётр, получив на то одобрение Гордона, добавил ещё:
— Всего не хватает для корабельного дела. Плотников добрых много на Москве, а знающих судовое дело мало. Вчерась указ дал, чтобы на верфи хоть из-под земли достали бояре да привезли туда три двоеручные большие пилы корабельного дела...
Великий реформатор учился на собственных ошибках. И усваивал уроки Первого Азовского похода на будущее. Первый урок состоял в том, что нельзя взять сильную приморскую крепость, не обеспечив её блокаду со стороны моря.
Выводы из этого государь сделал незамедлительно. В городе Воронеже начинается строительство российского военного флота. Со всей страны туда доставляются мастеровые люди, и быстро строятся сотни речных судов, многие из которых были пригодны для прибрежного плавания в Азовском море.
Гордон, человек весьма далёкий от флота, но видевший море, когда в юности покидал родную Шотландию, всячески поддерживал в том дух московского монарха. Он который раз уже ощущал своё бессилие под Азовом при виде флотилии турецких галер, спокойно пришедших из моря под стены крепости. И столь же спокойно разгружавшихся — на бе per сходили янычары, скатывались по мосткам пушки и бетонки с порохом, несли листы свинца для пуль, несли мешки с провиантом...
Вспоминал, как стоявший рядом с ним донской атаман Фрол Минаев, теребивший казачью плеть, глухим голосом приговаривал:
— Послал бы к тем галерам своих казачков-донцов на лодках. Да не возьмут они приступом галеры турка. Видишь, господин генерал, сколь борта-то у них высоки. С лодки не перескочишь. Только людей зазря побьют недруги наши...
Азовский урок был обиднее всего для царя. Сам он не справился с осадной армией, а его любимцы — генералы Лефорт и Головкин — оказались способными только к пирам и потешным играм в войну. Служилый иноземец Патрик Гордон, более опытный военачальник, не имел, да и не мог иметь должного авторитета у русских воевод. Пётр понял главное — армии на поле брани требовался опытный, способный главнокомандующий. Великая заслуга молодого государя состояла в том, что он хорошо осознавал, что на такую роль он ещё долго не будет годен. История учила, что полководцы складываются не годами — десятилетиями.
Размышляя о новой азовской кампании, Пётр решил ликвидировать многоначалие над войсками, уходившими в новый поход на юг. Заметим, что самодержец как в начале своей военной карьеры, когда он не приобрёл ещё достаточного опыта, так и в конце её, когда его полководческие дарования раскрылись в полной мере, не возлагал на себя обязанностей главнокомандующего ни на суше, ни на море, хотя фактически он, а не кто-либо другой, руководил сражениями.
Чем руководствовался царь, определяя себе скромное место в военной иерархии России, почему не стремился брать в свои руки бразды правления армией, предпочитая всегда оставаться в тени и лично командовать через номинальных главнокомандующих — неясно. Та версия, что, действуя подобным образом, царь в случае поражения мог свалить всю вину на «официального» полководца, должна быть отвергнута. Ибо не было случая, когда бы Пётр уклонился от ответственности за военную неудачу и свалил её на плечи другого.
Пётр Алексеевич не доверял старым воеводам из знатных боярских и княжеских родов — они воевали по старинке, пренебрегая познаниями европейского военного дела. Главнокомандующим 70-тысячной русской армией, которой вновь предстояло пойти на Азов, был назначен воевода Алексей Семёнович Шеин, получивший по такому случаю звание российского генералиссимуса.
Командующим пока ещё не существующим русским флотом, который спешно создавался на многочисленных верфях Воронежа, стал уроженец самой сухопутной страны в Европе — Швейцарии — генерал и адмирал Франц Лефорт. Генерал Пётр Иванович Гордон стал первым помощником генералиссимуса Шеина, исполняя одновременно должность «генерала-инженера». Как показали дальнейшие события под Азовом, фактически шотландец руководил осадными работами под турецкой крепостью.
Вопрос о том, кто будет начальствовать над царским войском в новом Азовском походе, решался 14 декабря. В тот день после обеда Пётр, по привычке без предупреждения, приехал в гордоновский дом. Отвечая на приветствие хозяина, сказал:
— Ваша милость, бери шпагу и садись в мой тарантас. Поедем к Францу Яковлевичу. Что-то он незамог после вчерашнего пиршества. Дела надо обсудить важные. У Лефорта велено быть и другим начальным людям моим.
Действительно, когда царь и шотландец подъехали к новому кукуйскому дворцу петровского фаворита, их там у дверей встретил не только сам нездоровый Франц Яковлевич, но и генерал Автоном Михайлович Головин, князь Борис Голицын, несколько бомбардиров-преображенцев и другие ближние люди. Сняв шляпы, они склонили перед самодержцем головы в пышных париках. Среди них особенно выделялся огненно-рыжий Меншиков, который в этом старался перещеголять всех русских. Пётр, обняв своего любимца Франца, сказал ему:
— Веди в дом. Вина к столу сразу много не подавай. Сперва о деле азовском говорить будем на консилии.
Военный совет решал в тот день только два вопроса. Первый — кому быть в новом походе генералиссимусом, то есть главнокомандующим всей армии. Второй — кому быть флотовождём, адмиралом. И тот другой вопрос самодержец решил заранее, без советов с кем-либо. Теперь ему хотелось знать, как отреагируют на его избранников близкие ему люди из числа настоящих единомышленников. Пётр Алексеевич опасался в сём деле «крамолы», хорошо знакомого ему по юности боярского местничества.
Собравшиеся и рассевшиеся на стульях и лавках в зале лефортовского дворца молчаливо ожидали сказанного царского слова. Патрик Гордон понимал, что не ходить ему в московской пешей рати на первых ролях. Но он всё же надеялся на то, что его воспитанник предпочтёт его всем другим служилым иноземцам. В том он действительно не ошибся.
