На следующий же день в часы такого послеобеденного отдыха турки в большом количестве ворвались в неоконченные траншеи между лагерями Лефорта и Гордона, напали на беспечно спящих стрельцов и вызвали среди них несусветную панику. Патрик Гордон так описал печальные события дня 15 июля:
«Утром принявший русскую веру матрос-немец, чем-то недовольный, дезертировал и пробрался в город...
Предатель Яков... сообщил туркам все сведения: что траншеи генерала Гордона далеко впереди других и ещё не достаточно защищены, а большой отряд из его армии отбыл с подводами к [реке] Койсуге за амуницией и провиантом; что генералы настроены друг к другу недружелюбно, а значит — подмоги из других армий ждать не приходится; что русские обыкновенно после полудня спят и более уязвимы, нежели в другое время. Воодушевлённые всем этим турки решились на отчаянную вылазку... скрытно пробрались через ров и сады справа и оказались в траншеях прея де, чем их обнаружили. Это привело в такой ужас стрельцов (а там был их пост), что они почти не сопротивлялись и в большинстве бросились бежать, побросав оружие. Их так и не удалось заставить собраться с духом и занять редут с орудиями, они и не думали обороняться и в беспорядке отступили...
Шум боя услыхали в лагере генерала Гордона, послали и другие армии за помощью и с отборной гвардией поспешили на подмогу...
После получасового боя турок выбили из траншей и обратили в бегство. Христиане их преследовали до самого рва, хотя имели приказ лишь занять свои траншеи. Турки же увидели, в каком беспорядке преследователи, повернули и с помощью людей из города и спешившейся конницы, что с криками появилась слева из заросших садов, вновь обратили христиан в смятение и бегство...»
О самом бое в гордоновском стане дневниковая запись свидетельствует следующее:
«Стрельцы и солдаты рассеялись по полю и в паническом страхе, какого я в жизнь свою не видывал. Тщетны были все мои увещевания; я не отходил от редута, чтобы привлечь войско, но напрасно. Турки были меж тем всё ближе и ближе и едва не захватили меня в плен, от которого я спасся с помощью сына и одного рядового!»
Во время вылазки турки перебили много спящих стрельцов, захватили 16-тысячную батарею, большие пушки заклепали, а малые на руках увезли в крепость. На батарее группа русских пушкарей во главе с сыном генерала Патрика Гордона — полковником Яковом Гордоном — отбивалась от наседавших турок чем попало, но спасти орудия не смогла.
Генерал, выскочивший из палатки (он тоже предавался сну после обеда), сразу же всё понял. Со шпагой в одной руке, с пистолетом в другой, он бросился на батарею спасать сына. Вид Гордона-старшего, без парика, седоволосого, навёл какой-то порядок в его лагере. Солдаты — бутырцы и тамбовцы, стрельцы с ружьями, саблями, алебардами — толпой бросились за ним на турок.
Когда русские огромной толпой подоспели к батарейным позициям, там всё ещё шла рукопашная и османы торопились покончить с последними защитниками осадной батареи. Вниз по склону холма они катили лёгкие пушки, торопясь увезти их под стены крепости. Турки что-то с издёвкой кричали подбегавшим русским, стреляли по ним из пистолетов, угрожающе размахивая ятаганами.
Патрик Гордон в числе первых ворвался на вершину батарейного холма. Татарская стрела звякнула о его кирасу. Набожный шотландец на бегу быстро перекрестил это место. Первый попавшийся ему на батарее турок с визгом бросился на него, грозя ятаганом. Генерал отбил удар шпагой. Но повторить его не успел — янычар пал, сражённый чьим-то мушкетным выстрелом.
За Гордоном на батарейную позицию с рёвом хлынула беспорядочная толпа в зелёных, красных, малиновых, синих кафтанах. Янычары сразу усмотрели в человеке, облачённом в стальную кирасу, но без шлема, большого начальника и набросились на него, стремясь пленить его. Генерала оттеснили к брустверу, никого из бутырцев или стрельцов в эту минуту с ним не оказалось.
Трудно сказать, как бы сложилась в тот бранный день судьба ветерана из иноземцев. Полковник Яков Гордон, вовремя заметив, что отец оказался в полуокружении торжествующих янычар, бросил шпагу и, схватив двумя руками тяжёлый банник, бросился на выручку. Но не один — в том деле ему подсобил рядовой бомбардир Яким Воронин. Вдвоём они и спасли генерала Гордона. Иначе быть бы ему в плену у азовского паши.
Только прибытие к месту боя потешных Преображенского и Семёновского полков восстановило положение на позиции, которую занимали стрельцы гордоновского отряда. Теперь турки начали отступать под натиском преображенцев и семёновцев и всех тех, кто сбежался к месту рукопашного боя со всех трёх русских походных лагерей.
Теперь османы, спасая свои жизни, скатывались с земляного редута вниз и бежали к крепости. Янычары от преследователей отмахивались ятаганами и саблями. Пётр с генералом Автономом Михайловичем Головиным в большом волнении наблюдали эту сцену с холма. Издали она больше походила на военную игру потешных.
Царь Пётр Алексеевич неистовствовал, крича:
— Наша берёт!.. Ура-а-а-а!..
Когда он с Головиным увидел, что русские в преследовании янычар вместе с ними скатились в широкий крепостной ров, Пётр I заметался на вершине холма, взывая:
— Штурм! Трубачи! Барабанщики — играй штурм!..
Однако его никто не слушал, поглощённые зрелищем под стенами Азова и в поле. Только верный бомбардир Алексашка Меншиков бросился искать трубачей и барабанщиков головинских полков. Он нашёл несколько барабанщиков, которые ударили сигнал общей атаки. Но его никто так и не услышал.
И тут случилось то, что стало полной неожиданностью для русских. Крепостные ворота отворились, и оттуда вывалила огромная, не в одну тысячу человек, толпа гарнизонных турок. Почти одновременно из городских садов повели контратаку спешенные ханские воины. Свалка во рву переместилась в поле между крепостью и осадными апрошами. Теперь к своим станам бежали русские, преследуемые по пятам османами.
Генерал Патрик Гордон, изрядно помятый в свалке на осадной батарее, при виде такой картины не растерялся. Он приказал выставить на валу все знамёна своего отряда — и полковые, и батальонные, и ротные, и сотенные стрелецкие. Один их вид навёл порядок в войсках. Контратакующие защитники Азова, среди которых теперь оказалось немало конных, при виде на валу знамён и многих сотен людей прекратили преследование и стали торопливо отходить назад, к крепости.
Гордон велел послать людей в поле подбирать раненых и брошенное орудие. Своим барабанщикам он приказал бить сигнал отбоя. Только после этого генерал сел на лошадь и поехал с докладом к царю в головинский лагерь.
Пётр не стал его даже слушать. Обняв, сказал не без благодарности в словах:
— Молчи, ваша милость. Всё видел. Печаль случилась по нашей неосмотрительности и нерасторопности. Видел, как вёл ты солдат на батарею. Как бился там чуть ли не одиноким. Хвалю за храбрость.
Генерал в знак признательности за царскую похвалу склонил перед ним голову. Государь спросил ещё:
— Наших много побито?
— Много. Сейчас считают. Пушки большого калибра турки успели заклепать. Сейчас пушкари вокруг них трудятся.
— Поторопи их. Как расклепают, бомбардируй Азов и далее...
Оплошность командования, не позаботившегося о боевом охранении осадного лагеря в светлое время дня, стоила русской армии почти 600 человек убитыми. Из них более половины оказалось из гордоновских полков. Много стрельцов по их же беспечности было вырезано спящими. Погибло десяток офицеров, один полковник.
Горечь самодержца была сильна ещё и оттого, что в тот день тяжёлые ранения получили три потешных бомбардира — князь Фёдор Иванович Троекуров, Яким Воронин (спаситель генерала Гордона) и Григорий Лукин. С ними юный царь был связан личной дружбой и потому тяжело переживал случившееся.
Горечь от поражения во время вылазки азовских сидельцев умалялась только одним. В ходе рукопашных схваток турок и крымчаков было побито едва ли не больше, чем русских.
