— Давайте придумаем другой способ помочь Анне, — предлагает Кармел. — Не вынуждай меня звонить твоей матери.

Я наполовину улыбаюсь. Мама. Перед тем как отправиться в Лондон, она просила не забывать, что я ее сын, и я помню. Я тот, кого она вырастила, чтобы сражаться и поступать, как подсказывает мне сердце. Но Чародей заточил Анну в камеру пыток и не оставит ее в покое.

— Ребята, помогите найти Гидеона, — прошу их. — Я хочу, чтобы вы…сделаете кое-что для меня?

По их выражению я догадываюсь, что они еще надеются, что я передумаю, но все-таки кивают.

— Во время ритуала я хочу, чтобы вы были рядом и стали его частью, — как кое-кто, стоящий в углу.

Возможно, даже просто в качестве свидетелей.

Шагая по коридору, Кармел просит меня еще раз все хорошенько обдумать; что мне есть из чего выбирать. Но, на самом деле, это не так. Пока они идут, я оглядываюсь в этом друидическом лагере, промывающим мозги, и устремляюсь по залам, в каминах которых пылает зажженная древесина. Когда огибаю угол длинного, выполненного в красных тонах зала, раздается голос Джестин.

— Ой, Кас, подожди, — бежит она ко мне, подскакивая. Лицо выглядит вялым и в то же время серьезным. Без своей самоуверенной ухмылки она кажется совершенно другим человеком. — Мне рассказали, о чем ты с ними говорил, — выговаривает она, слегка краснея. — И что решил.

— Это они решили, — поправляю я.

Она смотрит на меня, ожидая продолжения, но я не знаю зачем. Завтра вечером мы вместе с ней полностью испаримся со всех карт местности и очутимся в ином мире, и только один из нас вернется назад.

— Ты же знаешь, что это значит, не так ли?

— Не понимаю, что ты подразумеваешь под этим, — отвечает она.

— Господи, — рявкаю я, отворачиваясь. — У меня нет времени говорить загадками и у тебя тоже.

— Не злись на меня, — говорит она, продолжая шагать, а на лице расползается уже привычная ухмылка. — Всего четыре часа назад я спасла жизнь твоему лучшему другу. Если бы я этого не сделала, тот труп перегрыз бы ему сонную артерию быстрее, чем ты успел бы моргнуть.

— Томас просил не доверять тебе, но я и не предполагал, что ты в состоянии о ком-то еще беспокоиться. Я до сих пор так считаю, — она сердится, словно я предугадал этот порыв. Даже если она знает, что это ложь.

— Мне не предоставили выбора, понимаешь? Уж ты-то должен знать, на что это похоже.

Двигаясь, она нервничает. Даже если и разговаривает со мной в жесткой форме, но скрыть запуганность все-таки не удается. Ее влажные, волнистые локоны укрывают плечи. Наверное, принимала душ. Когда они мокрые, то приобретают цвет темного золота, почти полностью скрывая красные пряди.

— Перестань на меня так смотреть, — ворчит она. — Словно завтра я попытаюсь избавиться от тебя.

— А что, нет? — спрашиваю я. — Как по мне, очень удобный момент.

Она суживает глаза.

— Из-за этого ты нервничаешь? Интересно, кто выиграет?

Ее лицо застывает, и всего лишь на секунду в голове рождается мысль, что передо мной стоит истинная сумасшедшая. Но затем она качает головой, и ее разочарованное выражение полностью походит на Кармел.

— Ты никогда не задумывался, что у меня может быть свой собственный план?

— Я никогда не недооценивал твои возможности, — отвечаю я, но то, что она называет планом, я предпочитаю называть порядком действий. — А ты никогда не задумывалась, что это немного несправедливо? Потрошить себя, чтобы пустить кровь?

— Ха, — глумится она. — Думаешь, только тебя постигнет эта участь? Кровь — это билет одного пассажира.

Я останавливаюсь.

— О, Боже, Джестин. Скажи, что это неправда.

Она улыбается, пожимая плечами, словно свинья, застревающая каждый второй четверг.

— Если пойдешь ты, то и я тоже.

Воцаряется тишина. Значит, они считают, что один из нас вернется назад с атаме. Но что, если никто из нас не вернет его? С одной стороны, мне интересно, если бы я потерял его там навсегда, что бы они сделали, оставшись ни с чем; без возможности и цели еще раз открыть дверь. Возможно, тогда они вынуждены будут распустить Орден и освободить Джестин от обязательств. Даже если и так, с другой стороны, мое второе «я» шипит, что кинжал принадлежит только мне, этот дурацкий родственный союз до сих пор звучит в ушах, и, если Орден посадил на крючок Джестин, еще не означает, что этот номер пройдет и со мной.

Не говоря ни слова, мы вместе движемся по длинному коридору. Я сдерживаюсь из последних сил, но это место все равно меня раздражает. Возникает желание пинком распахнуть закрытые двери и сорвать молитву круга, возможно, для того, чтобы с помощью пары свеч во главе с атаме увидеть их застывшие от ужаса лица и услышать вопли типа «какое богохульство».

— Возможно, прозвучит немного странно, — проговаривает Джестин, — но могу я потусоваться этой ночью с твоими друзьями? Я не планирую долго спать, и… — она виновато оглядывается по сторонам, — от этого места у меня мурашки по коже.

Когда я захожу в комнату вместе с Джестин, Томас и Кармел удивляются, но не показывают враждебности. Скорее всего, они благодарны ей, что сонная артерия Томаса осталась почти невредимой. Гидеон тоже здесь, сидит в кресле с подголовником. Он смотрит на огонь, пока мы входим, и, похоже, не придает особого значения, что мы здесь. Языки пламени, змеясь в камине, впиваются в его морщины. Впервые, с тех пор как я оказался здесь, он выглядит на свои годы.

— Ты говорила с Орденом о ритуале? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Кармел. — Они обязательно поймут, что мы готовы. Не знаю, насколько хороша я в данном вопросе. На дополнительных уроках колдовства я была немного занята другим.

— Ведьма ты или нет, но у тебя есть кровь, — начинает говорить Гидеон. — И когда Орден подготовит к завтрашнему дню дверь-проход, это будет самым сильным заклинанием, которое кто-либо осуществлял, возможно, за последние пятьдесят лет. Каждому из нас придется заплатить, а не только Тесею и Джестин.

— Так ты все же идешь за ней, — в изумлении обращается ко мне Томас. — Я даже не рассчитывал на такой исход. Думал, что просто вытащишь ее оттуда. Сам останешься здесь, а мы пойдем вместо тебя.

Я улыбаюсь.

— Убери с лица этот виноватый взгляд. Труп пытался тобой полакомиться. Для тебя уже достаточно героизма.

От него не будет никакой пользы, хотя я и читаю это в его глазах. Он все еще надеется на лучшее.

Все взгляды устремляются на меня. В глазах замечаю страх, а не животворящий ужас. Нечего здесь больше оспаривать. Часть меня желает чмокнуть их в головы, обозвать леммингами или адреналиновыми наркоманами. Но не в этом дело. Никто из них по отдельности не сунулся бы сюда, если бы не я, поэтому не знаю, хорошо это или плохо. Все, что я чувствую, так это благодарность, и даже представить почти невозможно, что меньше года назад я был одинок.

Гидеон предлагает поспать, но никто из нас его не слушает. Большую часть ночи он провел, сидя в кресле с подголовником, беспокойно дремая, и все время просыпался, когда слишком громко потрескивал огонь в камине. Мы же лежим кто на диване, кто, свернувшись калачиком, в кресле, не покидая комнаты. Ночь прошла спокойно, но каждого из нас все еще тревожит головная боль. Кажется, я провалялся в отключке между тремя и четырьмя часами утра и почувствовал это, когда проснулся, не обращая внимания на угасший огонь в камине и туманную полоску света, тянувшуюся струей под потолком к окну.

— Давайте чем-нибудь подкрепимся, — предлагает Джестин. — Вчера я немного перенервничала. К тому же мне не по душе, что меня обескровят на пустой желудок, — она потягивается, долго треща суставами шеи. — Это кресло такое неудобное. Итак, отыщем кухню?

— Возможно, шеф-повар так рано не встает, — говорит Гидеон.

— Шеф-повар? — восклицает Кармел. — Это интересно. Я отыщу на кухне самую дорогую пищу, откушу один кусочек, а остальное выплюну на пол, затем разобью несколько тарелок.