Но вся эта история оставила тем не менее во мне самый неприятный осадок. С удовольствием бы бросил эту прогимназию, которая, кроме массы хлопот и неприятностей, ровно ничего мне не даст. Но бросить дело было бы малодушно. Я не хочу уступать поле сражения этому Б-скому в юбке и не могу оставить учительский персонал, вмешавшийся в эту борьбу, без поддержки.

18 февраля

Начальница прогимназии К-на без всякого стеснения перенесла свои личные отношения к учительницам на служебную почву и старается сразу же отомстить им. На днях она уже сообщила мне (якобы со слов матери одной ученицы), что учительница арифметики Д-ва плохо объясняет уроки, дает задачи на недостаточно усвоенный материал и т.п. Ввиду этого начальница, раньше отзывавшаяся о Д-вой с лучшей стороны, предложила мне почаще бывать у нее на уроках. О другой своей противнице Ч. начальница еще раньше говорила мне, что она очень строга к ученицам, что она довела как-то девочку до истерики и т.п. Учительницу же А-ву, которая поддерживает все время начальницу и даже оказывает ей разные хозяйственные услуги, г. К-на вдруг «ни к селу, ни к городу» стала расхваливать.

22 февраля

В женской гимназии, где начальница и председатель объединились против преподавательского персонала, положение постоянно становится все невыносимее. Не знаю, чему больше удивляться: нечистоплотности начальницы или легковерию и глупости председателя. Главным объектом наушничества начальницы и гнева председателя является учительница П-ва. Будучи весьма нелестного мнения о начальнице, она иногда не стесняется в выражениях о ней, тем более что та ей приходится родственницей. Ш-ко же, услышав от окружного инспектора фразу, что преподаватели должны обращаться с начальницей почтительно, ставит теперь всякое лыко в строку и, не обращая никакого внимания на существо заявлений преподавателей, вяжется к их форме. Недавно он, призвав меня в свою канцелярию, стал в присутствии делопроизводителя и писца возмущаться поведением П-вой, сказавшей как-то ему, что начальницы даже и сторожа-то не слушаются. Весьма повышенным тоном он заявил мне, что напишет в округ об увольнении П-вой, которая все не может помириться с начальницей и проникнуться почтением к ней. И хотя я указывал, что начальница нам не начальство и почтительность к ней должна быть такая же, как и по отношению к коллегам вообще, Ш-ко стоял на своем, забывая, что тон самой начальницы по отношению к преподавателям бывает часто крайне грубый и раздражительный. Мало того, под влиянием, очевидно, той же начальницы и классных дам (тащивших меня в прошлом году к товарищескому суду за намек на доносительство) Ш-ко настроен весьма враждебно и по отношению к остальному преподавательскому персоналу. На днях он выражал, например, мне свое неудовольствие, что в женской гимназии учителя опаздывают на уроки, на это я возразил, что причина тут в классных дамах, несколько не следящих за порядком, вследствие чего еще долго после звонка ученицы толпами гуляют по коридорам, так что учителю трудно даже пробраться в класс, а заниматься при царящем везде шуме и беспорядке и вовсе невозможно (в мужской гимназии классные наставники наоборот сразу же водворяют учеников по классам и успокаивают их), но Ш-ко, опять-таки сваливая все на учителей, не хотел и слышать о какой-либо вине классных дам. На учителей же сваливается ответственность не только за их занятия, но и за то, что их вовсе не касается. Так, на днях Ш-ко сделал мне замечание, что восьмиклассницы часто пропускают уроки, но, если следить за пропусками и выяснять, кто из девиц не был по уважительной, кто по неуважительной причине, должен учитель, то в чем же обязанности начальницы гимназии, состоящей в VIII классе классной наставницей? Все эти нелепые выходки и придирки нервируют преподавательский персонал, вовсе не желающий быть козлом отпущения за чужие грехи.

Ш-ко же все гнет свою линию и, не обращая никакого внимания на отношение к своему делу начальницы и классных дам, не останавливается даже перед доносами на преподавателей. Несмотря на то, что они в общем очень добросовестно относятся к своим обязанностям и редко пропускают уроки, Ш-ко, видимо, сообщил в округ противоположное, потому что в женскую гимназию (и только в нее одну) пришло распоряжение попечителя, чтобы вместо каждого пропущенного преподавателем урока давалась в соответствующем классе письменная работа по его предмету. В результате создалось крайне нелепое, обидное и тягостное для преподавателей положение: учитель, прохворавший, например, неделю (шесть учебных дней), получил для поправления здоровья двадцать четыре письменных работы (если у него по четыре урока в день), т. е. столько, сколько не бывает и за год! Эта дикая мера, разумеется, может быть понята только как наказание за манкировки и притом наказание крайне тяжелое даже для здорового педагога. Что же сказать об учителе действительно больном? А ведь пропускают уроки (по крайней мере у нас) действительно только из-за болезни! Этим обязаны мы, конечно, не столько бездушному бюрократу-попечителю фон Г-ману, сколько нашему председателю. Прочитав его объявление об этом распоряжении (которое он притом для смягчения в наших глазах ложно назвал «циркуляром»), преподаватели, конечно, в своем кругу не раз критиковали эту меру. Начальница (а может быть и классные дамы) не постеснялись сразу же донести ему об этом. И теперь у Ш-ко новый «козырь» против учителей: они смеют критиковать распоряжения попечителя! А между тем учителя созданы только для того, чтобы повиноваться и совершенно ни о чем «не могут сметь свои суждения иметь». Даже такой вопрос, как вопрос о расписании уроков, и тот они не могут обсуждать. Составили на днях новое расписание в женской гимназии, расписание для некоторых неудобное. Официально об этом они никому не заявляли, но, читая расписание в учительской, в своем кругу говорили, кому стало удобнее, кому неудобнее. И эти разговоры, несмотря на всю их обыденность и незначительность, оказались опять переданными председателю, и тот, по обыкновению делая из мухи слона, «рвет и мечет»! Они, какие-то учителя, смеют быть недовольными! «Если так, — гремел в моем присутствии и в присутствии служащих в канцелярии Ш-ко, — я проявлю по отношению к ним всю полноту моей власти!» «А председателю дана, — продолжает он запугивать, — громадная власть!» Забыл обиженный властью председатель только одно, что одобряется расписание уроков, как и многое другое, не лично им, а педагогическим советом, состоящим из тех же учителей. Так гласит закон, но с законом у нас редко кто считается, особенно из начальствующих. Немало мы вынесли уже мытарств от такого зазнавшегося председателя, как Б-ский. Теперь, очевидно, предстоят нам новые испытания. И кто знает, чем они кончатся? И начальство, принявшее тогда нашу сторону, может теперь посмотреть иначе, да и соотношение сил теперь иное, ибо начальница и классные дамы, попавшие теперь в фавор, идут тоже против нас и без зазрения совести пускают в ход все те меры, которыми возмущались во времена Б-ского.

Но чем бы ни кончилась эта новая война, уже самый факт этих раздоров крайне неприятен. Неся немалый труд по трем учебным заведениям, отнимающий у меня все свободное время, я хотел бы лишь одного, чтобы оставили в покое мои нервы, которые и так все время треплются на педагогической службе, чтобы дали возможность заниматься своим делом, не ставая в противоречие с своей совестью. А между том надо не только работать, а еще и подличать, унижаться, предавать, если не хочешь, чтобы у тебя отняли самую возможность работать.

6 февраля

На одном из последних советов в женской гимназии Ш-ко прочитал нам в подлиннике бумагу из округа, где говорилось о замещении пустых уроков письменными работами. Обнаружилось, как и следовало ожидать, что это вовсе не циркуляр, а специальное распоряжение по женской гимназии, вызванное, значит, специальным же сообщением, притом и изложена бумага у самого попечителя более мягко, чем в редакции Ш-ко: там ничего нет, например, об обязательной оценке каждой работы баллами. Преподаватели, раздраженные этим сюрпризом, которым мы обязаны, несомненно, председателю. стали доказывать неосуществимость этого распоряжения, и Ш-ко, хотя и заявил, что критиковать распоряжения начальства нельзя, пошел на некоторые компромиссы, согласившись, например, иногда заменять письменные работы чтением. Это не прочь бы с удовольствием сделать всякий преподаватель и раньше. Я сам, например, давно уже сожалел, что уроки, на которые не пришел преподаватель, пропадают без толку, тогда как ученицам многое надо бы прочитать сообща (хотя бы проходимые по словесности романы, критические статьи, которые имеются в небольшом числе экземпляров). Но все благие пожелания наталкивались на неодолимое препятствие в лице классных дам. Эти квазивоспитательницы никогда добром не согласятся занять свободный урок чтением: они лучше распустят учениц, а сами уйдут домой. А если кто из них и соглашался иногда посидеть на чтении (даже не читать, а только сидеть!), то и в таком случае толку все равно не получалось: они не в состоянии не только не заинтересовать чтением учениц, но даже не в силах поддержать необходимую для слушания тишину и порядок. Ученицы не раз говорили мне: «Останьтесь Вы сами, а то мы все равно не будем слушать!» Так всегда и выходило. А ныне, когда классные дамы подняли головы, это и совсем вывелось, и ученицы в пустые уроки всегда отпускались по домам, что могло привлечь внимание попечителя, даже если Ш-ко (как он утверждает) и не писал специального доноса на учителей. Таким образом, этой карою египетской мы обязаны опять-таки своим классным дамам, которые, не будучи в состоянии исполнять прямых своих обязанностей, оказались во всем правыми и подвели под замечание того, кто совершенно невиноват. Да и теперь, когда заговорили на совете, что особенно полезно было бы устраивать чтение по таким предметам, как физика и т.п., по которым затруднительно устраивать письменные работы, препятствие встретилось с той же самой стороны. Ш-ко, так близко принимая к сердцу интересы классно-дамской своры, вдруг стал возражать против этого. «Как же это? Будут при классной даме читать какую-нибудь статью, а вдруг ученицы попросят ее что-нибудь разъяснить, ведь этим можно поставить классную даму в неловкое положение!» Интересно, что это в сущности очень обидное заявление (что классные дамы не в состоянии понять даже статьи, данной специально для учениц) классных дам совсем не обидело, и они были, видимо, даже довольны, что их «защищают» и что им не придется поэтому сидеть лишний час в классе.