— Привить импульсы, — не без ехидства произнес Ветлужников.

— Да, импульсы! Чтобы она видела породу, уголь, осязала их, сама находила дорогу.

— В общем, создать новую машину? — сдержанно спросил Скарбеев.

— Машина есть! По-моему, отличная машина! — уже с запалом воскликнул Верхотуров. — Нужно видеть ее. Самое страшное — опровергать рутину. Мы привыкли все резать: металл, дерево, минералы, уголь. Его дробит горное давление. Отжимает. А мы режем. Горное давление должно работать на нас. Этот принцип прекрасно использован в машине Заярного. И нам нужно помочь сделать ее зрячей, научить ее чувствовать, находить дорогу — вот о чем надо говорить сегодня... Тогда мы через несколько лет спустим в шахты механических забойщиков.

— Автоматического короля Марка четвертого!..

— Да здравствует король, — произнесли два голоса одновременно за колонной.

Все громко рассмеялись. Намек был прозрачен: у всех в памяти сохранился фельетон, разносивший ученых, которые увлекались новой отраслью техники — кибернетикой.

— Не знаю, как назовут такую машину, — упрямо продолжал Верхотуров, — но ее пошлют в шахту. И пошлют не архаисты и фельетонисты, проспавшие новую технику, а Заярные. «Скол» — это уже часть механического забойщика.

— Евгений Корнильевич, да ведь машина Заярного с электрическим мотором, — раздался тенорок Ветлужникова, — как же вы ее поставите на пласты с таким обилием метана? Это все равно, что зажженную спичку в пороховой погреб вносить. Заискрит мотор — и заказывай панихиду. Помните, что в шестнадцатом на Калиновке было?

— Это не проблема. Мотор можно изолировать, — не сдавался Верхотуров.

И началась словесная дуэль.

Ветлужников доказывал, что в Донбассе все крутопадающие пласты обильно насыщены метаном — газом, воспламеняющимся от ничтожной искорки. Каждому горняку было понятно, что испытывать в них машину с электрическим приводом опасно. Верхотуров предложил электрический привод заменить пневматическим.

Скарбеев и Ветлужников упорствовали — они были убеждены, что пневматический мотор не «поднимет» нагрузки, «Скол» не будет действовать. Евгений Корнильевич настаивал провести испытания сперва с электрическим приводом на наиболее безопасной шахте, а затем установить на «Сколах» пневматические приводы.

— Не выйдет! — уже горячась как студент, возражал Скарбеев. — Законы газоносности нам не подвластны.

— Изучим — себе подчиним эти законы, — спокойно парировал Верхотуров. — Познавать ленимся. — Это был прямой упрек многим представителям институтов. — Да, да, да, ленимся, — ловя их недовольные взгляды, саркастические улыбки, утверждал академик. — Есть у нас карта газоносности пластов? Есть у нас научные прогнозы выделения метана?.. Газ — это лисица: он хитрит, он мечется из норы в нору, из щели в щель. Нужна облава! Методическая облава. Ее не организовали... Крохоборничаем, сверлим дырочки, скважины, думаем — выпускаем газок на поверхность из пластов... а он от нас в норки. В щелки! В закоулки! Куда, как, почему — не знаем. Не знаем и, признаться, не желаем...

Но дело повертывалось все же не в пользу Алексея и его авторитетного покровителя. На пути «Скола» вырастал огромный вал. Его дружно насыпали Беликовы от науки.

Кто-то за спиной Алексея переговаривался:

— Чудит Верхотуров. Заболел техническим филантропизмом.

— Новаторов поддерживает. Слава не дает покоя.

Алексей вышел по темному переулку к Москве-реке.

Было тихо. С низкого неба лениво тянулась пушистая снежная пряжа. В вечернем сумраке огромной елочной игрушкой светился МОГЭС.

В памяти возникла сцена из «Кремлевских курантов». Кажется, где-то здесь Ильич беседовал с матросом. Припомнился и другой эпизод: Ленин поручает нашим торгпредам собрать прейскуранты горных машин. Может быть, вот в такую ночь, там, за стенами Кремля, гениальный кормчий мира продумывал, какие машины должны освободить шахтеров от тяжелой, изнурительной работы.

— Все! — с ожесточением произнес вслух Алексей, останавливаясь у решетки набережной. — Приговорили. На пологих не вышло, на крутые нельзя пустить — опасно. Правы? Безусловно. Случайная искра от мотора — и все к чертям. На воздух.

Он вспоминал, как шло обсуждение. Никто, кроме Верхотурова, не поддержал его. Председатель промолчал...

Алексей был недоволен своим выступлением. Нужно бы говорить прямее, резче. Ведь перед совещанием он все продумал, взвесил, но реплики, вопросы сбили его. Он объяснял, почему машина плохо работала в последние дни испытаний на «Капитальной», а следовало сказать о том, что ему не помогали — никто из ученых не заинтересовался принципом скалывания. Он хорошо знал себя — надо бы заранее написать выступление...

Мысленно полемизируя с оппонентами, он разносил свою застенчивость, нерешительность. «Все равно я докажу, что уголь можно скалывать! У меня с вами прения продолжатся... Не в кабинетах. В лавах. — Он со злостью стукнул кулаком по перилам. — Мы еще потягаемся. Поставим пневматический мотор. Хватит мощности или нет — черт его знает! А поставим обязательно. Что вы тогда скажете, уважаемый профессор Скарбеев? Найдете новую причину?.. Пусть тысячи причин, а машина будет работать...»

— Что, браток, перебрал? — вывел его из раздумья голос. Рядом стоял милиционер. — Бывает. Может, попутную остановить? Где живешь?

— Спасибо, я пешком, — улыбаясь тому, что милиционер принял его за пьяного, сказал Алексей и пошел вдоль набережной. «Наверное, говорил вслух, размахивал руками, — мысленно подсмеивался над собой Алексей. — После такого разноса заговоришь...»

Поздней ночью Алексея разбудил телефон.

— Как самочувствие? — раздался приветливый голос Каржавина. — Досталось вам сегодня в академической бане? Попарили! Это у нас могут. Я очень хотел быть на совещании, но пришлось срочно выехать в Подмосковье... Что будем теперь делать?

— Совершенствовать машину, — твердо произнес Алексей. — Критиковали отдельные узлы. Вот их и буду улучшать.

— А что решили? Продолжать испытания, прекратить? — участливо допытывался Каржавин.

— Решения не принимали. Но, боюсь, будет не в мою пользу. Скарбеев настаивал, чтоб на газовых пластах запретили испытания с электрическим мотором. А мы мотор заменим! Теперь есть мощные пневматические... Наверное, министр решать судьбу «Скола» будет. Здесь без вашей помощи я не обойдусь... Но после этого совещания я в скалывание еще больше верю. Не сдамся!

Утром по пути в министерство Каржавин заехал в гостиницу к Алексею. Алексей, склонясь над столом, набрасывал в блокноте какие-то детали.

— Работаете?.. Это мне нравится! — одобрительно воскликнул Каржавин, раздеваясь. — Значит, настроение наступательное. Ну, рассказывайте, что вчера на нашей технической ассамблее было. Жаль, не смог присутствовать, сопровождал представителей английской фирмы на подмосковные шахты. Пока стенограмму совещания расшифруют, неделя пройдет. Нам нужно действовать по горячему следу. Все, все по порядку рассказывайте.

Каржавин внимательно слушал рассказ Алексея о совещании, то подсаживаясь к столу, то прохаживаясь по комнате. Его интересовала каждая частность критики комбайна.

Когда Алексей стал рассказывать о выступлении Верхотурова, Каржавин заинтересованно спросил:

— Кто же про короля Марка четвертого вспомнил?

— Кто-то из профессуры. Я так и не понял, к чему реплика эта относилась.

— Значит, не следите за спором о кибернетике. Напрасно! Евгений Корнильевич один из энтузиастов этого направления в технике. Досталось ему в прошлом году от неких философов и теоретиков. Те его в реакционеры зачислили. За что? По принципу параллельности линий. Если одна линия параллельна другой, то и третья, параллельная второй, параллельна первой. Мол, раз за границей многие поклонники кибернетики идеалисты, то и наши ученые, разрабатывающие положения этой отрасли техники, тоже идеалисты. Критики, как теперь определилось, сели в лужу. Ибо кибернетика не сегодня родилась. О ней еще Лейбниц раздумывал. В первых счетных машинах ее принципы заложены. Техника ждала только прихода великого электронного счетчика — тригерную схему... Вы по этому вопросу перечитайте все, что есть. Обязательно. Литературы не так уж много. В математическом анализе сильны? Тогда знакомство легко пойдет. Евгений Корнильевич прав. Нам нужны не просто машины, а те, что с заделом в будущее, для автоматического производства. До этого вся техника рассчитывала на управление машинами с помощью клеток мозга. А теперь мы обязаны машины заставить делать все и самоуправляться по нашим заданиям. Будем их разрабатывать на недели, если не на месяцы. Над кибернетиками скептики посмеиваются: «Задумали разумные машины создать, наделить их человеческими чувствами». Дело не в чувствах. Хватит машинам поручать только выполнение работы, нужно, чтоб они сами управляли процессом. Послали в шахту врубовку, значит, должны ей дать устройство, которое чувствовало бы, какие идут угли — твердые или мягкие, вязкие или хрупкие, чтоб не машинист полз по лаве за машиной и регулировал ее ход, нагрузку, а пульсирующее устройство. Машина ведь реагирует на сопротивление металла — угля, породы, их твердость, плотность, хрупкость. Замечали, как угольные машины, встретив твердую прослойку пласта, начинают вибрировать? Вот это напряжение машины и должен «запомнить» специальный прибор, чтоб усилить нагрузку мотора. Не понимаю, почему Скарбеев против скалывания? Живой, инициативный человек. Неужели не знает, что резать уголь невыгодно и трудно. Ни один зубок больше двух-трех дней не работает. Сталь деформируется.