Приходилось круто: жили в землянках, отапливали их кое-как — пламя войны сглодало все горючее до щепки, работали «рядом со смертью», восстанавливая нафаршированные минами, как перец морковкой, стволы, размытые водой подземные коридоры. Вокруг лежала холодная мертвая степь, молчали заводы. Но людям не терпелось сделать вновь Донбасс огнистым, шумным, многоликим. У времени в работе широкий шаг. Через два года после начала восстановления «Глубокая» дала первый уголь, бригада Шаруды стала одной из лучших не только на шахте, но и в области. Но успокаиваться на этом Микола Петрович не собирался.

Давно предлагали Миколе Петровичу стать начальником участка, переводили в горный надзор, но он, посмеиваясь, отказывался:

— Понимать нужно — я еще нормы своей не вырубил. Как миллион тонн будет, так сдам молоток и на пенсию. А пока порубаем. Есть еще сила в казацких жилах!..

Ни одно начинание передовых горняков не проходило мимо его внимания, и все дельное, сулящее успехи в работе он применял в своей лаве, не ожидая команды начальства. Применял с любовью найденное другими и упорно искал свою «новину» в деле, как называл он рационализацию труда. И в эти дни, когда шахта получила особенно напряженное задание, Микола Петрович задумал осуществить переход на односменку — то, что вынашивал в течение многих месяцев.

Известие об испытании комбайна «Скол» на «Глубокой» сделало его более решительным, ободрило, наполнило уверенностью в том, что односменка удастся. И сейчас, беседуя со своими хлопцами, он уже не сомневался, что в односменке как раз заложен тот порох, выдумать который он стремился долгие годы.

Долго еще сидел Микола Петрович в столовой, рассказывая, как он расставит людей, сколько потребует порожняка, как должны быть налажены подготовительные работы. Когда бригада Шаруды вышла из столовой, звезды низко висели над степью в каленой синеве. Казалось, — только дойди до горизонта и снимай их тогда пригоршнями.

Утром, после ухода соседей по номеру гостиницы, снабженцев, людей неутомимых на досужие разговоры, Алексей достал из чемодана папки с набросками и расчетами, сделанными в Москве. Он намеревался лишь привести их в порядок. Но, просматривая эскизы, уже не мог просто разбирать содержимое папок, стал варьировать наброски деталей.

Работалось почему-то особенно хорошо. Удачно решались те задачи, которые раньше на недели заводили мысль в тупик.

Поездка в Москву, встречи с Каржавиным, Верхотуровым, схватки на техническом совете наполнили Алексея уверенностью, что он успешно завершит испытания своего «Скола», доведет конструкцию до совершенства, и можно будет начать серийный выпуск. В успехе он не сомневался: видный теоретик механизации стал его наставником, сторонником принципа скалывания углей.

И та мимолетная, почти мгновенная встреча с Варей тоже ободряюще подействовала на него. Порою он мысленно виделся с нею по несколько раз в день. Незначительный повод вызывал воспоминания о ней: имя, услышанное в радиопередаче, упоминание о книге, которой она когда-то восхищалась, возвращало его к прошлому.

Вчера по дороге из шахтоуправления Алексей встретил девушек, которые несли в руках белые цветочки-пролиски, как их зовут в Донбассе, первые вестники весны. Возникли в памяти картины того года, когда он готовил дипломный проект и выкраивал время, чтоб побродить с Варей по пригородным балкам, там, где зеленые стрельчатые листки пролисков пробивали источенный ветрами крахмально-глянцевитый снег.

Сейчас, набрасывая заново эскиз клеваков машины, подсчитывая нагрузку на каждый клевак, он вдруг бездумно начинал вычерчивать кружевные абрисы пролисков. И снова, как после короткого забытья, принимался проверять расчеты детали, набрасывать новые конфигурации их.

Нет, он не мог согласиться с тем, что его машина, как все угледобывающие, будет иметь рабочий ход только в одном направлении — от верхнего коридора шахты к нижнему. Она должна работать и возвращаясь в исходное положение.

Работают же на станках умелых строгальщиков два резца: один на поступательном, другой на возвратном ходу.

Ох, эта схема клеваков двойного действия! Алексей давно уже ломал над ней голову, заносил эскизы ее в блокнот, рисовал на оборотах чертежей.

В Москве некогда было всерьез заняться этими эскизами, выверкой их. Теперь он стал хозяином своих суток. Он проверял наброски, переделывал эскизы клеваков, чертил новые схемы их действия. Выходило, что нужно было устанавливать второй редуктор, привод. Он мысленно дискутировал с собой: «Не годится: громоздкая телега, а не машина. Ее тяжело спускать и поднимать по лаве». Карандаш тоже спорил на бумаге с геометрическими построениями — беспощадно перечеркивал им же вычерченные фигуры.

«Нужен легкий металл, небольшие компактные детали», — решал Алексей и, отшвырнув карандаш, давал надолго ему отдохнуть, начинал рыться в справочниках, таблицах сопротивления материалов, благо, чемодан был набит ими.

Шелестели страницы, из-за цифр показателей сопротивления на скручивание, срезывание, сгиб зримо вставали то сверкающие крупными зернами мартеновские стали, то спрессованное из мельчайшей матовой крупы порошковое железо, то сильные, способные принять тысячетонную нагрузку вольфрамовые стали.

«Почему только стали и чугуны, бронзы и меди во всех справочниках? Где новые металлы, легированные ванадием, торием?» Он мечтал о них, как художник мечтает о секретах красок мастеров Возрождения. Из этих металлов можно было создать легкие и прочные машины для разработки пластов крутого падения.

Алексей отшвыривал справочники, подходил к окну. За Белопольем виднелась заснеженная степь волнистого Нагольного кряжа, синеватый снег, полные искрящегося света дали. Всматриваясь в них, Алексей думал о людях, навсегда полюбивших этот простор, о тех, кто добывал клады солнца в глубинах донецкой земли...

И снова он возвращался к столу, снова ватман позванивал под нажимами карандаша.

Потом он — уже в который раз! — делал подсчеты. И опять выходило, что наброски схем неверные: металл не выдерживал сопротивления пласта. Детали ломались, скручивались, срезались, упираясь в угольный монолит.

Алексей не сдавался. Пробегая глазами по шеренгам цифири, он набрасывал новые и новые эскизы.

«Может, не страховать себя? Плюнуть на все эти таблицы сопротивления углей, составленные по лабораторным наблюдениям. Доктора наук, профессора! А играют в условные наблюдения. Вырезают кубик угля из пласта и начинают испытывать его под разными нагрузками в лабораториях».

Вместо клевака карандаш вычерчивал незатейливый цветочек, словно рукой водила весна...

Стук в дверь прервал раздумья Алексея.

На пороге комнаты стояли двое в одинаковых синих пайковых стеганках, в кожаных шапках-ушанках, в высоких сапогах. Один среднего роста, с глазами такими открыто ясными, что сквозь них, как через окна, виделся характер — и строгий, и привлекательный в одно и то же время. Другой — высокий, широкоплечий, с добродушным лицом, на котором улыбалось все — черные большие глаза, толстые губы, обветренные, румяные от мороза щеки. Казалось, даже мясистый нос, и тот улыбается.

— Мечтаете? — протянул высокий Алексею большую жилистую руку. — Будем знакомы — начальник шахты Звенигора. А это наш парторг Коренев Владимир Михайлович. Пришли проведать, посмотреть, как устроились. Ну что ж, отдыхать тут можно. — Окидывая взглядом комнату, добавил: — а работать нельзя... Устроим. У нас жилья хватает. Теперь, как поступил на шахту человек, сразу комнату даем... Разбогатели!

Парторг молча, немного раскачиваясь, подошел к Алексею, крепко пожал руку, спокойно и внимательно смотря прямо в глаза.

— Мы уже думали, что вы в область подались, — усаживаясь на стул, продолжал Звенигора.— А я только вернулся, мне говорят: изобретатель приехал. Вот с парторгом и решили проведать вас. Не помешали?

Глядя на начальника шахты, Алексей повеселел. Был в этом уже пожилом человеке юношеский задор.