Порою два «я» спорили в ней. «Ты сентиментальна и старомодна, — говорило ей первое «я». — Ты мечтаешь о том, что невозвратимо. Ты уже не сможешь любить. Осталось одно: долг — воспитывать дочь». — «Для чувств нет мер времени, нет сроков», — уверяло ее другое «я».

«Пройдет пора увлеченности, снова, быть может, наступит горечь разочарования, — терзалась она. — Нужно перестать встречаться с ним...»

Если бы кто-то со стороны понаблюдал за отношением Алексея к Варе, то наверняка нашел бы странными ее сомнения и колебания. Но со стороны нам всегда виднее, потому что в делах и переживаниях других мы участвуем умозрительно, бесстрастно.

Напористым, неугомонным в работе оказался внешне застенчивый «маг кибернетики» Володя Таранов, приехавший на «Глубокую» с Верхотуровым. Не успели еще к нему как следует присмотреться на шахте, а уже в электрообмоточной мастерской появился верстак с миниатюрными роторами, с крохотными, как у часовых мастеров, токарными, строгальными станками. Над верстаком всю стену заняли схемы электрических приборов.

Володя Таранов быстро сошелся с намотчиками, электрослесарями. Они без приказа стали помогать ему собирать, наматывать магнитные усилители, трансформаторы, реле, контакторы, датчики.

Профессиональное любопытство электриков разгорелось. Их увлекали новые приборы, удивительно восприимчивые к любым изменениям среды, передающие сигналы в тысячную долю секунды. Порою после смены люди оставались знакомиться с приборами автоматики, наблюдали за монтажом.

Возле верстака возникали импровизированные лекции. Володя охотно объяснял принципы действия электрических регуляторов, передатчиков сигналов. Звенигора и Алексей, Лабахуа и Коренев были нередко слушателями этого лектория кибернетиков.

Черт знает, какие просторы раскрывались в захватывающих беседах юного представителя самой молодой науки в мире. Было ясно, что пришло время, когда кибернетические исполнители начнут заменять руки, глаза, голос, слух человека. То, что казалось фантастикой, было воплощено в металле, стекле, фарфоре. «Дрессированными богами в футлярах» называл их Володя.

— Только не думайте, что это новинки, — разъяснял он. — Первый автоматический регулятор на паровом котле установил наш великий Ползунов. В прошлом веке создавали автоматы, следящие за работой паровых котлов, дуговых ламп, машин, гидротурбин. Профессор Вышнеградский основал теорию систем регулирования «при малых возмущениях». Но не было приемников сигналов, тех сигналов, что возникают, когда происходят эти «возмущения» — изменения в ритме, силе, скорости работы машин. Нужно было надежное реле, нужен был триггер, ионная лампа. Гений Попова открыл эру электроники... Вот у вас на шахте машинист ползком пробирается за «Сколом», глазами определяет толщину пласта, сам регулирует ход машины. Это может проделывать «щуп» — он будет датчиком приказаний автомату.

На фанерном щите Володя вычерчивал пласты разной толщины, схему расположения щупов.

— Четыре электрода нашей установки будут прижиматься к пласту. К ним подведем ток от лампового генератора. Мы знаем — чем толще пласт, тем больше электрическое напряжение его. Толстый пласт будут прощупывать все четыре электрода. Они дадут мотору сигнал — работай на полную мощность. А если пласт станет тоньше — к нему прикоснутся только три электрода. Напряжение уменьшится. Мотор получит сигнал снизить нагрузку. Разность напряжений в пласте будет измерять лампа. Вот эта самая обычная лампа из радиоприемника...

После объяснений он не успевал отвечать на вопросы.

— А ход комбайна по заданному уклону как будет регулироваться?..

— Если пласт оборвется — начнется порода, остановится ли комбайн?..

Володя извлекал из небольшого футляра пузырек с какой-то жидкостью, похожий на тот, что вделывают в уровни. В пузырек были впаяны электроды. Он подключал эти электроды к проводам моторов, привезенных на перемотку, потом соединял с трансформаторами, амперметрами, включал ток. Стоило наклонить уровень в одну или другую сторону — останавливался один или другой мотор.

— Значит, как только уклон, — один из моторов выключается. Вот это машинка! — восклицал Шаруда. — Эта не ошибется, не собьется с пути...

Звенигора почти ежедневно расспрашивал Володю Таранова, чего не хватает для монтажа автоводителя комбайна, что нужно приобрести:

— Ты не стесняйся, у нас деньги есть. Не достанем в области, пошлем в Москву, Ленинград. Датчики, триггера — все достанем.

Он прямо смаковал новые для него термины кибернетики. В каждом для него был заложен глубокий смысл: это не сухие технические служебные слова, а символы полного избавления людей от тяжелого физического труда. Звенигора чувствовал себя именинником: на шахте «Глубокая», впервые в истории угольной промышленности, осваивали автоматическое вождение комбайна.

Алексей не мог остаться в стороне от конструирования и монтажа автоводителя. Для него это был своеобразный курс кибернетики — он вместе с Володей часами решал сложные уравнения.

Чудесная пора техники! Машины становились помощниками вычислителей.

Упорно молчала Варя. Алексей написал ей несколько писем. Ни на одно не получил ответа. Вначале он думал, что неточен адрес, отослал письмо с уведомлением. Пришло сообщение — вручено адресату. Ему хотелось повидать Варю, но сдерживало ее упорное молчание. Он все же не вытерпел, взял у Звенигоры машину для поездки в Святые горы.

С «Глубокой» выехали поздно. Усталого Алексея быстро убаюкало. Он проснулся, когда подъезжал к Красному Лиману. Дорога пролегала по чистому сосновому лесу, вдоль озер, густо поросших камышом. Алексей открыл окошко — машину залил густой, сыроватый настой хвои и мяты.

— Как мостик перескочим, так и Сакмара, — пояснил шофер, увидев, что Алексей проснулся. — Я здесь все места знаю. С отрядом Карнаухова в войну были прописаны в этой зеленой хате.

Впереди показались хатки Сакмары. Над Донцом холмами хлопка лежал туман.

— День сегодня будет нарисованный, — любовался рассветом шофер, вылезая из машины. — Всегда, когда утром туман, днем много солнца.

Алексей постучал в рассохшийся ставень крайнего домика сначала осторожно, потом громче. Никто не отзывался.

— Кто там? — раздался, наконец, сонный старушечий голос.

— Где живет врач Крестова?

— Варвара Андреевна? У меня, у меня... Варечка, к вам кто-то, родненькая.

С шумом распахнулся ставень, зазвенело стекло окошка.

— Алеша! — радостно вскрикнула Варя.

Она стояла, набросив на себя халат, протягивая руку через окно, будто собиралась втянуть его в комнату. В полумгле рассвета глаза ее казались темно-синими. Тяжелые косы спадали на грудь.

— Да ты проходи в комнату!

Он вошел, обнял ее и поцеловал. Она подняла на него глаза, внимательно рассматривая.

— Похудел. Работаешь много?.. Я сейчас покажу шоферу, куда поставить машину, потом устрою тебя, — и выбежала во двор.

Потом Варя хлопотала у печи, ловко орудуя ухватом, горшками. Как она была хороша в фартуке, в косынке, в плетенных из ивняка комнатных туфельках! Лицо раскраснелось от огня, покрылось тычинками пота. После нескольких общих фраз о Белополье, Татьяне, знакомых Варя стала расспрашивать его об испытаниях «Скола».

— Ну, об этом после. Тоже нашла неотложную тему.

— Не после, а сейчас... Я должна обо всем знать — об удачах и неудачах,— настаивала она.

Алексей рассказывал сухо, коротко, но Варя тормошила его вопросами.

— Ты случайно кружок водителей «Скола» не посещала? — рассмеялся Алексей. — Может быть, в помощники Миколе Петровичу думаешь определиться?

— Курсов не кончала, а кое-что прочитала.

Алексей увидел на столе вырезки из газет со статьями об испытании «Скола», учебник горного дела.

— Горнячка! — похвалил Алексей.

— Да, горнячка,— серьезно сказала Варя. — Если бы я была мужчиной, обязательно бы в тяжелой промышленности работала. Варила бы сталь, строила станки, добывала уголь... Но я на свою специальность не обижаюсь. Самое лучшее для женщины — быть учителем или врачом-педиатром. Ты не представляешь, какое это яркое счастье... Принесут иногда в ясли заморыша, а мы его делаем богатырем — через два-три месяца весь прямо пышет здоровьем...