«Здесь что-то нужно предпринять, — напряженно соображал Черкасов, — нужно, чтоб новое руководство пришло на «Глубокую». С Звенигорой просто распрощаться — в обкоме просят рекомендовать хорошего хозяйственника на руководящую работу в тресте. Вот я его и порекомендую. Пусть едет... А с Кореневым?.. На хорошем счету в области... И надоел же! Сейчас вцепился в штурмовщину, в нарушение цикличности. По сути он ведь на горком наступает. — И, радуясь этой догадке, Черкасов подумал: — А что с ним церемониться? Демагог. Нужно, чтоб бюро этим занялось. Выходит, что только он один в районе мудрый и честный, а все остальные карьеристы и чиновники...»

Несмотря на поздний час, Черкасов заехал в горком. Серегин с заведующим промышленным отделом пересчитывали показатели шахт. Секретарь был в отличном настроении — все предприятия района выполнили план за декаду, в книжке показателей красовались столбики трехзначных цифр. Для него это было самым важным.

— Был сегодня у начальства, — усаживаясь на диване, сказал Черкасов.

— Ну? Не ругают? — нетерпеливо спросил Серегин.

— Все в порядке. Лучше нас никто не работает! Даем уголек... — И Черкасов по-своему изложил разговор с начальником комбината, умолчав о «Сколе»: «Это поправлю и без горкома».

— «Что вы с ним возитесь, с Кореневым? — спрашивает меня Матвей Данилович. — Парторг должен помогать вам за уголь бороться, а не спицы в колеса вставлять... Вытащите его на бюро. Сделайте горячую промывку, чтоб руководство не компрометировал...» Резонно! Как по-твоему?

Он ожил: увлеченно импровизировал речь начальника комбината, привставая с дивана.

— Ну, как по-твоему? Должен горком этим заняться или нет? — наступал он на Серегина.

Серегин ничего не отвечал, задумчиво листал книгу показателей, точно в ней где-то был спрятан ответ. Его постное, с тусклыми зеленоватыми глазами лицо ничего не выражало. Черкасов и заведующий промышленным отделом знали, что скорого ответа от Серегина не получить — осторожен человек, всегда десять раз отмерит — один отрежет. Знали и другое: мерил он не всегда правильно...

— Видишь, Яков Иванович, резонно оно, конечно, резонно, слов нет, — после продолжительного раздумья сказал Серегин. — Да ведь Коренева мы хорошо знаем. Упрямый черт! Помнишь историю с присуждением переходящего Красного знамени? До ВЦСПС ведь дошел, а доказал, что обком угольщиков ошибся. Этот такую свадьбу сыграет, не рад будешь, что свататься начал... И так пройдет, стоит ли обращать внимание. Мало ли кто что говорит.

— Так нельзя, — горячо убеждал Черкасов. — Промолчим — выйдет, что Коренев прав, а горком не прав, трест тоже! Тогда нужно свои ошибки признавать — мол, наша линия неправильна. Штурмуем! Нарушаем цикличность! Гоните нас взашей! И так на шахтах разговоров полно. Послушай, что говорят в «нарядных». Мол, тресту и горкому только план нужен, а мы без выходных работаем...

Умел Яков Иванович убеждать, знал, когда с какой силой на какую пружину нажать в человеке.

Исчезло благодушное настроение Серегина, чувство неприязни к Кореневу возросло — не любил он людей, подобных парторгу: «Все умней других хотят быть, вперед высунуться, себя показать. А посадить его на мое место — сразу плавать начнет. Главное — это план, а рассуждать о том, что нужно да что можно, — легко, когда другие руководят. Выдумает то односменку, то «узкий захват»... Эх, черт, упустил момент... Просился ведь Коренев весной на учебу в Академию общественных наук. Нужно было отпустить. Меньше возни было бы».

— Слушай, Тихон Ильич, — Серегин подал заведующему промышленным отделом тетрадь с показателями, — ты займись сам. Я кое-что увяжу с Яковом Ивановичем.

Лишь в третьем часу ночи расстался секретарь горкома с Черкасовым.

Алексей поднимался в кабинет Звенигоры — вызвал по телефону кто-то из министерства. «Хорошо, если бы Каржавин», — думал Алексей. За последний месяц ему ни разу не удавалось поговорить с начальником главка — тот все время был в разъездах.

У входа в кабинет Звенигоры Алексей встретил Барвинского.

— Здравствуйте, Алексей Прокофьевич. Мне хотелось бы с вами поговорить, — с неловкостью сказал главный механик.

— Пожалуйста, когда угодно, хоть сейчас, — не скрывая удивления, согласился Алексей. До этого ему только на совещаниях приходилось накоротке разговаривать с Барвинским.

— Не сейчас, и не сегодня — вызывают в трест. Вот завтра, если можно, я попросил бы вас прийти ко мне домой. У меня ведь обстоятельный разговор.

На следующий день Алексей пошел к Барвинскому. Главный механик жил в отдельном кирпичном доме с большим двором, заросшим сиренью и желтой акацией.

В кабинете Барвинского — обилие книг, хорошие копии картин Серова, Врубеля, Малявина, цветы на ступенчатых подставках возле окна. В углу кабинета — мольберт.

Алексей с любопытством взглянул на полотно, покрытое кисеей.

— Это я в свободные часы, — пояснил Барвинский, перехватив взгляд Алексея. — Старое увлечение, — и сдернул кисею с полотна, на котором был запечатлен весенний пейзаж Белополья — сады, как букеты среди насыпей угля.

«Может быть, потому и замкнут Барвинский... — рассматривая пейзаж, думал Алексей. — Кажется, мог бы стать художником, но выбрал не тот путь...»

— А ведь неплохо, Анатолий Сергеевич! Вам бы надо почаще садиться за мольберт, — посоветовал Алексей.

— Некогда! — с досадой воскликнул Барвинский, — круглые сутки на шахте.

Он пригласил Алексея к письменному столу и вытащил большую папку.

— Видите, я хотел показать вам... У меня были попытки создать механическую крепь. — Барвинский раскрыл папку. — Вот. Прошу познакомиться.

В альбомах и на отдельных листах были чертежи десятков вариантов крепей. По выцветшей туши, не глядя на даты, Алексей догадался, что некоторые эскизы выполнены много лет назад.

— Хоть один промышленный образец удалось выпустить?

— Только вот по этому проекту, — Барвинский показал чертеж маятниковой крепи. — Перед войной на шахте «Комсомолец». Но не получилось. Стали испытывать — авария за аварией. В конце концов ночью лава села и похоронила все сооружение. Теперь мне ясно, почему. Вместе со мной работал главным инженером Гадзинский. Когда пришли гитлеровцы, Гадзинский остался в Донбассе, возглавил какой-то дирекцион. С моих чертежей успел, очевидно, снять копии. Теперь, наверное, где-нибудь в Руре... Мне кажется, кое-какие из этих набросков могут пригодиться...

— Вы сами должны разрабатывать конструкции крепи, Анатолий Сергеевич, — убежденно произнес Алексей, — и непонятно, почему все это у вас лежит под спудом.

В кабинет вошла стройная женщина с полным, но волевым лицом. Алексей вспомнил, что однажды видел ее в детской консультации, где работает Варя.

— Анатолий Сергеевич, хватит гостя угощать чертежами. Прошу к чаю.

— Моя жена, Нина Павловна, — представил ее Барвинский. Они прошли в столовую.

Не было бы ни этой встречи, ни откровенного признания Барвинского в том, что он работал над механическим креплением, если бы Нина Павловна не настояла, чтоб муж познакомил изобретателя «Скола» со своими трудами, — она все время заставляла его продолжать работу над проектами крепи.

— Ты честолюбива, — отмахивался от всех доводов жены Барвинский, — мое дело теперь ремонтировать то, что создают другие.

— Я жалею, что нет партийных чисток, — не отступала она. — Я пришла бы на собрание и сказала: мой муж — человек в анабиозе, как лягушка, которая замирает на зиму подо льдом. Его учили, учили, а он заморозил свои знания.

— Я работаю по двадцать часов в сутки, шахта — лучшая в области по уходу за механизмами.

Они беседовали до полуночи.

— Все, все нужно в сторону. У вас есть помощники, они будут вести ремонт, — убеждал Алексей Барвинского, — Звенигора даст отпуск для доработки конструкции. Без механической крепи «Скол» не может безопасно работать.

Начался наряд, люди получали отбойные молотки, аккумуляторы, взрывчатку.