В десять часов он вошел в кабинет секретаря обкома.

— Товарищ Заярный? Хорошо, что приехали! Садитесь, — внимательно посмотрев на Алексея, сказал Ручьев и нажал кнопку звонка.

Вошел помощник секретаря. Ручьев набросал что-то на листке бумаги и передал его помощнику.

— Попросите всех этих товарищей из угольного отдела прийти сейчас же.

В ожидании приглашенных секретарь прошелся по кабинету, потом достал из стола фото какой-то новой машины и начал рассказывать о ней Алексею.

Входя в кабинет, работники угольного отдела усаживались за столом, протянувшимся вдоль всего кабинета.

— Скоро вашу машину привезут? — обратился секретарь обкома к Алексею. — Скорей бы надо. Боюсь, Громадин задержит, — взглянув на заведующего угольным сектором Древалева, продолжал Ручьев. — Это он не знает, что из его области машина уплывает, а то сейчас же забил бы тревогу...

— Думаю, что не задержит, — заметил Алексей. — За два года, пока монтировали ее и испытывали, ни разу не поинтересовался.

— Напрасно так думаете! Он мне о вашей машине сам рассказывал... Времени, наверное, не хватило, чтобы посмотреть самому. У нас на партийной работе порою сутки очень короткие. Одни сельские дела триста дней в году просят, а кроме них, хватает разного, как говорят колхозники, по завязку. Что нужно, Алексей Прокофьевич, для нормальных испытаний «Скола»?

Дверь легонько приоткрыли.

— Матвей Данилыч, — сказал Ручьев тому, кто открыл дверь, — вовремя пришел.

Это был угловатый, могучего сложения пожилой человек с высеченным из воли и спокойствия лицом.

— Атаман угольных куреней нашей области товарищ Несветай, — познакомил Ручьев Алексея с вошедшим. — Изобретатель «Скола» Заярный, — в свою очередь представил он Алексея Несветаю. — Мы вот заглазно со «Сколом» знакомимся. Ну, скажи по-шахтерски: у тебя на эту машину надежды большие?

— Принцип скалывать уголь — новый. Посмотрим в работе, — усаживаясь в кресло у стола Ручьева, с явной холодностью ответил Несветай.

— Ты сам с ним знакомился? — продолжал расспрашивать Ручьев.

— Мне докладывали.

— Чужими глазами на новое смотрел! — укоризненно воскликнул Ручьев.

— Механизаторы докладывали. Там народ знающий.

— Сонные души у тебя в отделе механизации, — с досадой произнес Ручьев. Специалисты строчить докладные. Только и читаешь: «по нашим сигналам» да «наши сигналы не приняты». Стрелочники какие-то, а не инженеры. Механизацию нужно людям со взлетом доверять... Влюбленным в машины. Ненавидящим дубинушку. У нас ее в угольной промышленности еще хватает.

— В отдел мы подобрали народ опытный, — пытался оправдаться Матвей Данилыч.

— По части составления актов... — сказал кто-то из обкомовцев.

— Мастера! — продолжал Ручьев, — ничего не скажешь. «Двадцать восьмую» оборудовали автоматами. Институт три миллиона ухлопал на это дело. Моторы без мотористов, насосы без дежурных, вентиляцией тоже приборы командуют. По шахте идешь, как фантастическую повесть читаешь... А сейчас работают на «Двадцать восьмой» автоматы?

— Все демонтировали. Ремонтируют, — отметил Несветай. — Механизаторы здесь ни при чем. Оранжерейную автоматику установили. Во время морозов отказала. Пришлось везде ставить людей.

— Это потому, что к зиме готовились после первого снега, — доказывал Ручьев. — А товарищи из отдела механизации наблюдали, что выйдет. Анекдоты сочиняли о том, как автоматы за кожухами побежали. А мы об этом только весной узнали... Теперь придется «заслуженных деятелей» автоматизации выявлять.

— По механизации наша область все же впереди других, — вставил Несветай. — А автоматику водоотлива и вентиляции на «Двадцать восьмой» наладим...

— Все же впереди! — рассмеялся Ручьев, поднявшись из-за стола. Он подошел к окну, приоткрыл форточку. — Какая это механизация, если до сих пор крепим вручную! Конвейеры перетаскиваем вручную! На крутых пластах уголь вынимаем вручную... Поток должен быть: машина с машиной во взаимодействии. И чтобы управлять всем этим комплексом механизмов можно было на дистанции. А мы до сих пор за рукоятки их дергаем, как извозчики вожжами лошадь понукают...

Алексей удивленно слушал Ручьева: раздумья секретаря перекликались с раздумьями Верхотурова.

— Я на химкомбинате был, — прохаживаясь вдоль стола, говорил Ручьев, — вот там молодцы! Там настоящие механизаторы. Они варягов от техники не зовут. Сами проектируют автоматы, сами заказывают или готовят у себя в мастерских. Идешь по цеху — безлюдье. Один оператор.

— Кустарничать будем — механизация влетит в копеечку, — сказал Несветай.

— А ты о людях думай, потом уж копейки подсчитывай. Сколько у тебя на одних простоях теряют? — Ручьев сел за стол. — Были бы механизмы, этого не случалось бы... Вы хоть на одной шахте дистанционное управление наладьте.

— Химикам проще, — сказал заведующий угольным сектором Древалев, — там сама технология поток определяет. Там сама продукция сигнализирует: реакция закончилась и — сигнал.

— Угольщики должны поток начинать, — уверенно сказал Ручьев, — вы металлургам и химикам сырье даете. Оно должно однородным быть. Этого без потока не добьешься. От угольщиков весь поток индустрии зависит. И дело здесь уже не в технологии. А в психологии. Свыклись люди с ручной работой.

— Ну, это не так! — горячо возразил Матвей Данилыч Несветай.

— Ты хочешь сказать — не все свыклись... Верно. Шахтеры за механизацию, а у твоих механизаторов еще много разных причин, и объективных и субъективных. Только и знают писать объяснения о невозможности в горных условиях применить то одно, то другое новшество. А потом пришивать выводы: «Пока наиболее выгодные результаты дают ручные операции». За всем этим одно: свыклись! Свыклись с ручной работой, с ручным управлением механизмами. Ваша машина нам вот как нужна, — обращаясь к Алексею, сказал Ручьев. — Познакомьте нас с ней пока хотя бы по чертежам.

Ручьев сосредоточенно слушал объяснения Алексея о принципах конструкции машины.

«Какая уже по счету попытка механизировать труд на шахтах с крутым падением пластов! И все без результатов, — думал он. — А печальная история с этой академической машиной, за которую получили звание лауреатов восемь человек... Дело, конечно, не в лауреатстве. Можно и за неудачное дерзание награждать. Неудачи бывают разные. Но ведь те восемь просто авантюристы от техники».

Секретарь снова почувствовал себя раздраженно-неловко, как всегда при встрече с шахтерами той шахты, где испытывали машину этих ловкачей.

Алексей, увлеченный объяснениями, не замечал раздраженности Ручьева, но инструкторы ловили каждый взгляд секретаря обкома. Это чувствовал хорошо Ручьев, и это еще больше нервировало его: смотрят, как бы не промахнуться. Быстро привыкают к этой повадке. Может быть, потому, что становятся штатными, «аппаратчиками».

«А ведь хорошая машина, кажется», — подумал Ручьев и взглянул на Древалева. Тот сидел, что-то записывая в блокнот. «Наверное, уже решение пишет».

Секретарь знал страсть Древалева к решениям.

Алексей делился всем, даже своими сомнениями: ему казалось, что скалывающие резцы будут быстро срабатываться, не выдержат долгого сопротивления углей.

— Не беда, — ободрил его Ручьев, — попросим наших металлургов специальную сталь прокатать. Сопротивление углей дело не страшное... Не было бы другого сопротивления. Знаете, какое самое страшное? Человеческое. Косность! Это превзойдет все металлы и минералы... И думаю, что с таким сопротивлением вам придется встретиться. Есть еще люди, шарахающиеся от техники. До войны мне пришлось одну нелепую историю наблюдать в Савурском районе. Там две шахты — больше предприятий нет. В лавах работали саночники. Знаете эту дикую специальность — тащит человек лямкой на четвереньках короб с углем по лаве. Бурлак под землей. Решили установить конвейер. Саночники — протест: оставьте санки. Что за черт? Людей от дикого труда освобождают, а они протестуют. Собрали их, стали выяснять, в чем дело. Оказывается, каждый саночник сельским хозяйством занят. Работа в шахте для него — дело подсобное, сезонное. Таскает он санки, пока не поставит дом, не купит корову. А заработки на санках хорошие. Один из них выступил на собрании и говорит: «Я на санках четыре тысячи в месяц выгоню, а на машине дадут ставку, да и заговей». Внедрить машину — это не меньше, чем изобрести ее.